Для Анны это была чужая, холодная страна. Ей было неуютно и тревожно жить в Митаве, особенно поначалу. Существование Анны в Митаве можно охарактеризовать тремя словами: бедность, неопределенность, зависимость. Отправив племянницу в Курляндию, царь мало думал об ее обеспечении там деньгами. Между тем она должна была как герцогиня содержать штат придворных, тратиться на приличные государыне туалеты. Каждая поездка в Петербург или Москву становилась проблемой. Всякий раз Анне приходилось выпрашивать на дорогу лошадей и денег. Прижимистый царь Петр баловать племянницу не хотел, и лишней копейки у него было не выпросить. Вообще ее держали в большой строгости. Без ведома царя, его секретаря или Бестужева она не могла истратить ни рубля.
Не вольна она была и во внешнеполитических делах герцогства. Получив какое-либо официальное письмо из-за рубежa, Анна посылала его в Петербург, чтобы там подготовили ответ от ее имени. Отправляясь в Москву на коронацию Катерины весной 1724 года, она просила царицу указать ей цвет платья для торжественной церемонии. Жизнь ее и складывалась из унизительных мелочей, больших и маленьких страхов. Особенно боялась Анна грозного дядю-царя, который был суров к племяннице и беспощадно отправлял ее обратно в Митаву — по месту «государственной службы» всякий раз, как она приезжала в Россию. По-прежнему тяжелыми оставались отношения с матерью. Царица Прасковья была особенно строга к дочери в последние годы жизни. Лишь незадолго перед смертью, осенью 1723 года, мать простила Анну. А до этого видеться с матерью было для Анны подлинным мучением, и она старалась избегать свиданий.
Перечитывая почти три сотни писем, посланных Анной из Курляндии, ясно видишь: это письма бедной вдовы, нищей родственницы, женщины совершенно беззащитной, ущемленной, униженной и постоянно унижающейся перед сильными мира сего. Подобострастные письма к дяде Петру и тетке Екатерине сменяются уничижительными посланиями к новым влиятельным людям послепетровской эпохи — к Меншикову, Остерману. Анна не забывает поздравить с каждым праздником домочадцев светлейшего князя, напомнить о себе и своих горестях. С годами Анна привыкла к Митаве и даже не хотела ее покидать — дома, в России, как мы видели, ей бывало хуже. Но она по-прежнему мучилась неопределенностью своего положения. Неоднократно она просила царя и царицу подобрать ей достойного жениха.
Письмо Анны к Екатерине об этом датировано 1719 годом. Шел уже восьмой год вдовства Анны. Нельзя сказать, что Петр не думал о подходящей партии для племянницы, но сделать выбор было весьма сложно: муж Анны становился герцогом Курляндии и мог нарушить то зыбкое равновесие, которое сложилось в герцогстве и вокруг него. В 1723 году был наконец подписан брачный контракт с племянником прусского короля, но потом Петр, не особенно доверяя партнеру, мечтавшему о присоединении Курляндии к Пруссии, разрешения на брак не дал. И снова для герцогини Курляндской потянулись годы ожидания.
В 1726 году вдруг блеснул луч надежды: в Митаву приехал побочный сын польского короля Августа II принц Мориц Саксонский, красавец и сердцеед. Его кандидатура на пустовавший столько лет курляндский трон подошла местным дворянам, которые, вопреки предостережениям из Петербурга, избрали Морица в герцоги. «Моя наружность им понравилась», — победно писал Мориц своим друзьям в Саксонию. А уж как понравилась его наружность Анне! Единственное, что ее огорчало, это непрерывные амурные похождения принца. Пораженный обилием красавиц в этом медвежьем углу Европы, он старался не пропустить ни одной из них. Впрочем, как известно, донжуаны — самые завидные женихи, и Анна погрузилась в сладкие мечты.
Увы! Эти мечты вскоре разбила жизнь: старая покровительница Анны — Екатерина, ставшая к тому времени императрицей, вынесла безжалостный приговор: «Избрание Морица противно интересам русским", так как это усиливало влияние польского короля в герцогстве. В Митаву срочно ехал Александр Меншиков. Он сам мечтал стать герцогом Курляндским. Не зная об этом, Анна чуть ли не бросилась в ноги светлейшему. Меншиков докладывал императрице, что с первой же минуты встречи Анна, „не вступая в долгие разговоры“, просила его «с великою слезною просьбою" разрешить ей выйти замуж за Морица. Но князь Меншиков был неумолим: нет, граф должен покинуть Курляндию! Анна, не спросив разрешения, полетела в Петербург, чтобы молить о заступничестве тетку-императрицу. Но все просьбы оказались напрасными, ей отказали. И хотя Меншикову и не удалось добиться избрания в герцоги — слишком грубо и прямолинейно он действовал, Морица с помощью русских солдат все же изгнали из Курляндии.
Со скандальным отбытием Морица сердечные потрясения Анны не закончились. «Экскурсия" ловеласа в Курляндию имела печальные последствия и для Бестужева-Рюмина. Почтенный сановник, опытный царедворец, он был не только русским резидентом в Курляндии, обер-гофмейстером двора герцогини, но и ее давним любовником. Будучи на девятнадцать лет старше Анны, он соблазнил юную вдову и полностью подчинил ее своей воле. Это, кстати, и стало одной из причин хронического конфликта Анны с матерью, которая не ладила с Бестужевым.
По своему характеру Анна Иоанновна была женщина простая, незатейливая, не очень умная и не кокетливая. Она была лишена честолюбия Екатерины II и не гналась за титулом первой красавицы, как Елизавета Петровна. Всю свою жизнь она мечтала лишь о надежной защите, поддержке, которую мог дать ей мужчина, хозяин дома, господин ее судьбы. Просьбами о защите, «протекции», готовностью «отдать себя во власть покровителю, защитнику» пронизаны Письма Анны к Петру I, Екатерине, Петру II, сановникам, родным. Именно поэтому она так рвалась замуж. Но, как мы видели, жизнь упорно препятствовала исполнению ее желаний. Со временем Бестужев и стал для нее таким защитником, опорой, господином. Это был, конечно, не лучший вариант, но хотя бы какой-то. И Анна жила одним днем, закрывая глаза на грехи своего фаворита, не пропускавшего ни одной юбки.
После провала своей курляндской авантюры Меншиков всю вину за это взвалил на Бестужева, которого отозвали из Митавы в Петербург. И вот по переписке мы видим, что после отъезда резидента Анна впадает в отчаяние, почти в истерику. С июня по октябрь 1727 года она написала подряд двадцать шесть писем всем, кому только было возможно, не обойдя просьбами даже свояченицу светлейшего В. Арсеньеву и его дочь Марию, которая стала невестой Петра II. Анна умоляла вернуть Бестужева в Митаву, писала, что без него развалится все герцогское хозяйство. Но Меншиков, прибравший после смерти Екатерины I всю власть к рукам, игнорировал отчаянные мольбы Анны. Тогда она начала бомбардировать письмами вице-канцлера А.И. Остермана, рассчитывая на его заступничество. Царевна, дочь русского царя, в своих письмах к безродному вестфальцу прибегает к оборотам, более уместным в челобитных солдатской вдовы. Отчаяние одиночества выливается в словах: «Воистино [я] в великом горести, и пустоте, и в страхе! Не дайте мне во веки плакать! Я к нему привыкла!» Она убивается по Бестужеву, как по покойнику. Но дело здесь не в особой, беззаветной любви к нему, как это может показаться на первый взгляд. Анна просто не могла и не хотела быть одна, ее страшили пустота, одиночество, холод вдовьей постели.
В конце 1727-го — начале 1728 года в жизни Анны произошли значительные перемены. Речь не идет о ее положении как герцогини. Оно оставалось таким же, как и раньше: безвластие, зависимость, неуверенность. Если раньше она искала покровительства у Меншикова, его жены, его свояченицы, то теперь, после падения светлейшего осенью 1727 года, она пишет подобострастные письма уже князьям Долгоруким, сестре Петра II царевне Наталье, сообщая им, как раньше другим адресатам, что «вся моя надежда на Вашу высокую милость». Самому же Петру II, увлеченному охотой, она намеревается послать «свору собачек». Все было как обычно.
Перемены коснулись ее личной жизни: у нее появился новый фаворит — Эрнст Иоганн Бирон. С этого времени и до конца своих дней она не расставалась с ним. Бестужев, которому после падения Меншикова разрешили-таки вернуться в Митаву, был безутешен — его теплое место под боком герцогини заняли самым коварным образом. Бестужев в отчаянии рвал на себе волосы — ведь он, именно он сам пригрел на своей груди этого негодяя, этого проходимца. «Не шляхтич и не курляндец, — желчно писал Бестужев о Бироне, — пришел из Москвы без кафтана и чрез мой труд принят к [курляндскому] двору без чина, и год от году я, его любя, по его прошению, производил и до сего градуса произвел, и, как видно, то он за мою великую милость делает мне тяжкие обиды… и пришел в небытность мою [в Курляндии] в кредит» к Анне.
И хотя Бирон, вопреки словам Бестужева, был все же и дворянином и курляндцем, в его прошлом было немало темных пятен. Известно, что, учась в Кенигсбергском университете, он попал в тюрьму за убийство солдата в ночной драке студентов со стражей— С большим трудом выбравшись из темницы, он около 1718 года, после неудачной попытки найти службу в Москве, пристал ко двору Анны и действительно благодаря покровительству Бестужева закрепился в окружении герцогини. Он усердно служил, выполняя поручения обер-гофмейстера. Молодой соперник Бестужева (он родился в 1690 году) был малый не промах. Он быстро утешил горевавшую в одиночестве вдову, и Анна полностью подчинилась его влиянию. Бестужев, хорошо знавший обоих, опасался: «Они могут мне обиду сделать: хотя Она [бы] и не хотела, да Он принудит».
