class="empty-line"/>
23 июня 2020
История про то, что два раза не вставать (2020-06-25)
А вот кому историю по то, как персонажи поедают писателей (или писатели поедают персонажей), но все они не то, чем кажутся. "Все врут!", как говорил доктор Хаус. И это не только о мистификациях, а о том, что никакого нон-фикшена нет, а публика сама помогает писателям врать.
Впрочем, я довольно всех запутал, а ссылка, как всегда, внизу.
…Довольно часто писателя соединяют с его героями. Достоевский сетовал, что после публикации «Записок из мёртвого дома», про него ходили слухи, что он сам попал в острог за убийство жены. Это, кстати, не такая смешная вещь — нормальный писатель сочиняет целое пространство с персонажами, присутствует внутри этого пространства, будто попав через волшебный шкаф в свою Нарнию. Достоевский летом 1866 года жил в Люблино, в пустовавшем доме, рядом с дачей своего родственника Иванова. «К нему ходил ночевать лакей Ивановых, потому что боялись его оставлять одного, зная о его припадках. Но в течение этого лета припадок был всего один раз. Однажды лакей, ходивший ночевать к Достоевскому, решительно отказался это делать в дальнейшем. На расспросы Ивановых он рассказал, что Достоевский замышляет кого-то убить — все ночи ходит по комнатам и говорит об этом вслух (Достоевский в это время писал „Преступление и наказание“)». Писатель всегда, хоть на день воплощается в своего героя. Обычно в этот момент вспоминают знаменитые слова Флобера «Мадам Бовари — это я!» Но есть ещё особый род перевоплощения, когда писатель не просто выдумывает мир, а выдумывает себя и становится послом своей личной Нарнии, похожей на реальную страну. Госпожа Бовари начинает давать интервью и выступать на конференциях.
http://rara-rara.ru/menu-texts/ya_my_gospozha_bovari
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
25 июня 2020
Яйцо (2020-07-01)
Кокорев хмуро слушал капель. С другой стороны окна, на карнизе сидел мокрый голубь, и, склонив голову, тоже к чему-то прислушивался. Голубей Кокорев не любил и называл их летающими крысами. Весну он тоже не любил. Это было время тревожное и аллергическое. Весной он всегда болел, на локте вылезала неизвестная науке экзема, и тогда он чувствовал себя больным, как вот этот, к примеру, голубь.
И вот в очередной раз весна наваливалась на него, как хулиган в подворотне. На площадях выставили причудливые арки с лампочками.
Кокорев ходил мимо этих арок равнодушно.
Лаборантка Евгения Петровна бормотала у него над ухом об украденных деньгах, о том, дескать, что на это безобразие с лампочками деньги есть, а на науку не хватает. На науку всегда не хватало ― к этому он привык.
Кокорев входил в лабораторию и принимался рассматривать на экране своих куриц. Он изучал куриц всю жизнь и защитил две диссертации с непроизносимыми названиями. Курица, как гласит народная молва, не птица, но Кокорев был орнитолог и человек строгих правил. Курица была птица, просто летающая недалеко, но главное, что его занимало в курице ― неожиданная перемена пола. После стресса что-то менялось в их организме, и у них появлялись вторичные половые признаки. При отсутствии петуха курицы становились похожими на отсутствующего ― жадными и драчливыми.
Но даже при этом жизнь их была куда радостнее, чем у Кокорева, каждый день, вернее, каждое утро возвращавшегося в пустую квартиру на окраине.
Впрочем, сегодняшний образец был не так весел ― он был нарезан на кусочки, разложен на составляющие, и его гормоны превратились в вереницы цифр на экране. Кокорев знал, что происходит с курицами на птицефабрике ― под такое ему давали гранты, но эта гормональная перемена не давала ему покоя. Перед ним проходили вереницы петухов, которые на самом деле оставались курицами.
«Двуногое существо без перьев, ― так, кажется, определил человека Платон. А Диоген из Синопа ощипал живого петуха и пустил его под ноги Платону, ― вспомнил Кокарев. ― Но все, кто пересказывают эту фразу, забывают, что Платон прибавлял: «с плоскими ногтями и восприимчивостью к знаниям, основанным на рассуждениях». Какие у петуха рассуждения? Он в суп не хочет, вот и все его рассуждения. Курица не умеет летать, а я три раза в год летаю на конференции ― это ли не отличие. Летать самостоятельно я не хотел бы: что мне делать в этих проводах?»
Наконец Кокорев вышел из лаборатории и побрёл к метро.
На площади, в ожидании праздника, поменяли экспозицию.
Сверкающие снегурочки в кокошниках исчезли. Теперь повсюду лежали разноцветные яйца.
«Точно, ― вспомнил Кокорев, ― скоро Пасха. Евгения Петровна принесёт кулич и яйца».
На площадях и в скверах лежали эти гигантские яйца, будто волшебный луч прошёлся по городу, увеличивая избранные предметы. Кокорев представил, как в каждом из них возникает жизнь, будто в кладке чужих.
На следующую ночь он снова шёл через площадь и увидел милиционера рядом с яйцами. Ему объяснили, что русский народ ― народ Книги, и более того, народ великой письменности. Оттого он стал писать на яйцах разные слова, вовсе не подходящие к празднику.
И теперь полицейский человек ходит вокруг яиц.
Днем полицейский куда-то исчезал, но идя ночью домой, Кокорев всегда видел его. Иногда полицейский лежал на яйце, иногда сидел на нём. Ночи были холодные, и Кокорев всё понимал.
Однажды Кокореву показалось, что полицейский изучает его, удаляющегося в сторону автобусной остановки. Поэтому Кокарев несколько раз оглянулся. Полицейский действительно смотрел ему вслед.
Весь следующий день он думал о полицейском и подопечных ему идеальных формах.
Накануне праздника полицейский поманил его.
― Я давно вас приметил, ― караульный в тулупе, ― вы смотрите на всё это (он обвёл рукой пространство) не так, как другие. Яйцами интересуетесь?
― Я с ними всю жизнь работаю.
Спешить было некуда, он закурил и приготовился к разговору.
― В пищевой промышленности? ― спросил полицейский.
― Не совсем. Я птицами занимаюсь.
― И как, там у них? ― полицейский был, видно, философ.
― Сложно. Вот у моих пол меняется. Самки притворяются мужиками, ― Кокарев специально сказал так, чтобы для полицейского выглядело понятнее.
― Скажите, ― полицейский внезапно посерьёзнел, ― вы верите в идеального человека?
― Не очень, ― вздохнул Кокорев.
― Я считаю, ― продолжил полицейский. ― Нужно вовсе без женщин. То
