Уже 2 августа 1914 г. в Константинополе был подписан германо-турецкий союзный оборонительный договор. Документ предполагал нейтралитет Турции и Германии в австро-сербской войне (статья 1), но в случае вмешательства в конфликт России союзные обязательства Германии по отношению к Австро-Венгрии распространялись и на Турцию (статья 2). Со своей стороны, Берлин брал на себя обещание направить в Османскую империю военную миссию, а ее правительство должно было обеспечить ей возможность «действенного влияния» на руководство собственной армией (статья 3). Кроме того, Германия обязалась защищать османские владения, причем в случае необходимости и силой оружия (статья 4)27. Со стороны Турции его подписал великий визирь принц Саид Халим-паша. Кроме него о договоре знали всего два члена правительства – министр внутренних дел Талаат-паша и военный министр Энвер-паша28. К моменту подписания договора его вторая статья уже вступила в силу. Впрочем, это не помешало младотуркам и вести переговоры с Россией, и объявить нейтралитет. Все эти меры были подчинены одной задаче – выиграть время для лучшей подготовки к войне29. В Берлине хорошо понимали это.
Правительство Турции вело весьма двусмысленную политику. 19 июля (2 августа) великий визирь «доверительно известил» русского посла в Турции М. Н. Гирса о попытках его австрийского коллеги склонить Константинополь к союзу и заверил в том, что Османская империя останется нейтральной. На следующий день те же заверения были даны и французскому послу30. М. Н. Гирс не склонен был доверять словам. «Из верного источника узнаю, – докладывал он С. Д. Сазонову, – что некоторые из членов комитета («Единение и Прогресс». – А. О.) хотят побудить правительство присоединиться к Тройственному союзу, но правительство будто бы ответило, что скорее удалится от власти, чем согласится вступить на путь политических авантюр. При всем том я убежден, что Турция не применет воспользоваться первым благоприятным случаем, могущим безнаказанно принести пользу ее интересам»31. 3 августа младотурецкое правительство объявило о нейтралитете своей страны, а на следующий день начало общую мобилизацию, мотивируя эту меру соображениями предосторожности. В турецкой столице росли тревожные настроения, слухи о неизбежности войны переполняли город32.
Визирь немедленно заверил русского посла, что правительство собирает 200-тысячную армию во Фракии и что на русскую границу войска не будут направлены33. Это была ложь. Трем турецким дивизиям из состава 9-го и 11-го армейских корпусов было приказано занять позиции вдоль кавказской границы34. 6 августа Энвер-паша предложил русскому военному агенту генерал-майору М. Н. Леонтьеву заключить союз при условии возвращения Западной Фракии и Эгейских островов, при этом при его подписании брал на себя обязательство немедленно удалить из армии немецких офицеров и предоставить ее в распоряжение России. Гарантией преодоления оппозиции таким планам в правительстве Энвер-паша считал ту же армию, вернее, свое влияние в ней35. С. Д. Сазонов не доверял этим предложениям и не торопился с ответом. Кроме того, возможность примирения с турками за счет болгар и греков была явно умозрительной. Добиться территориальных уступок от Софии и Афин можно было только силой. Воевать с Болгарией ради предложений, которым никто не верил, – такие мысли в России не могли появиться вообще.
Тем временем подготовка Турции к войне продолжалась. В Босфор была переброшена часть кораблей минного флота, основные силы Турции, по донесениям русского военно-морского агента, группировались в районе Константинополя, Мраморного моря и во Фракии. 4 августа началось минирование верхнего Босфора, а еще через три дня на Проливах были погашены огни и сняты навигационные буи – проход как через Босфор, так и через Дарданеллы разрешался теперь только в сопровождении турецкого парохода36. Все эти меры официально объяснялись необходимостью защиты нейтралитета37. Правительство Турции еще не пришло в этот момент к определенному решению и, несмотря на заключенный с Германией союз, хотело выиграть время для того, чтобы убедиться в неизбежности победы своих союзников. Прочной уверенности в ней в начале августа еще не было38.
Командование британской эскадры в начале августа тоже колебалось – направить свои корабли в Адриатику или к Гибралтару, в зависимости от возможных маршрутов движения немцев. Только ночью 5 августа А. Милн получил разрешение действовать активно, а не ограничиваться поддержкой французов и недопущением атак на их военные транспорты. Э. Траубридж караулил немецкие корабли у входа в Отрантский пролив, перекрыв им путь в Адриатику. В возможность пребывания «Гебена» и «Бреслау» в Мессине англичане не верили, ведь Италия была нейтральной, и следовательно, ни один корабль воюющей страны не мог появляться в шестимильном прибрежном пространстве. Таким образом, Мессинский пролив должен был быть закрыт и для немцев, и для англичан. 7 августа французское Адмиралтейство заявило о завершении перевозки войск из Алжира и о готовности направить флот на соединение с британской Средиземноморской эскадрой39. На пути к Гибралтару возник мощный заслон.
Но немцы отнюдь не собирались отправлять свою Средиземноморскую дивизию на самоубийственный прорыв в Атлантику или в Адриатическое море, где она была бы обречена на бездействие. Германский морской министр гросс-адмирал А. фон Тирпиц считал необходимым перевести ее в Дарданеллы. По мнению В. Сушона, именно этот последний пункт был наиболее важен для Германии, так как присутствие германских кораблей должно было спровоцировать вступление в войну Оттоманской империи. 4 августа, после того как в срочном порядке была достигнута договоренность с Турцией по поводу этих двух крейсеров, В. Сушону был отдан приказ идти из Мессины в Константинополь40. 6 августа правительство Турции собралось на совещание по вопросу о дальнейших действиях. Разрешение на проход «Гебена» и «Бреслау» означало нарушение нейтралитета и опасность немедленного начала войны. Министры единогласно высказались за прием германской Средиземноморской эскадры, но обусловили это согласие новыми требованиями к Берлину, которые существенно изменяли условия союзного договора от 2 августа 1914 г.41
Германия должна была гарантировать территориальную неприкосновенность Оттоманской империи, во время заключения мира учесть турецкие интересы при распределении контрибуции, поддержать отмену режима капитуляций, учесть пожелания Турции при решении вопроса о территориальных приращениях: речь шла о Карсе и Батуме, островах Греческого архипелага (если Греция вступит в войну на стороне Антанты) и об изменении границ на Балканах в случае нового раздела полуострова. Поскольку младотурки требовали срочный ответ на поставленные вопросы, а корабли В. Сушона уже находились в пути, в тот же день Г. фон Вангенгейм, сообщив турецкие сведения в Берлин, дал согласие практически по всем пунктам. Германия соглашалась на гарантию территориальной неприкосновенности, поддержку в вопросах отмены капитуляций, учете интересов союзника при выплате контрибуций, послевоенного устройства Балкан, включая и острова в Ионическом море (при условии вступления Греции в войну)42.
Определенная расплывчатость формулировок была допущена лишь в пятом пункте ответа, касавшегося послевоенного устройства русско-турецкой границы: «Германия обязуется обеспечить Турции такое исправление ее восточной границы, которое даст ей возможность установить непосредственное соприкосновение с мусульманскими элементами в России»43. Таким образом, точное описание возможных территориальных изменений отсутствовало. Такое положение дел позволяло турецкой и германской сторонам трактовать пятый пункт по-разному. Турки считали, что получили санкцию на приобретение не только Карса, Батума и Ардагана, но и на гораздо большие трофеи в Закавказье, а в перспективе – и на Кавказе. При этом письмо немецкого посла не содержало указаний на необходимость дальнейшей ратификации, и в ходе войны так и не было подтверждено кайзером, а следовательно, не было обязательным для Германии. Тем не менее оно вполне удовлетворило младотурецкое правительство44. 6-10 августа 1914 г. немцам было не до формальностей. Их корабли уже спешили к Дарданеллам. Во второй половине дня 6 августа на «Гебен» была отправлена телеграмма из Берлина: «Его Величество убежден, что корабли пробьют себе дорогу с успехом»45.
7 августа Э. Траубридж увидел «Гебен» и «Бреслау», идущие в направлении Эгейского моря, но, имея инструкцию действовать осторожно и избегать столкновения с превосходящими силами, не решился атаковать немецкий линейный крейсер с десятью 10-дюймовыми орудиями, имея на своих броненосных судах только орудия калибром 9,2 и 7,5 дюйма. В тот же день А. Милн вышел из Мальты на восток во главе эскадры из трех линейных и одного легкого крейсера. Он знал, что крейсеры противника идут в Эгейское море, но уже не мог их догнать. Впрочем, он не особенно торопился, потому что не верил, что В. Сушону дадут убежище в нейтральных турецких водах. Британская эскадра поначалу шла со скоростью в 12 узлов. 8 августа ее командующий получил из Адмиралтейства телеграмму о том, что Австро-Венгрия объявила войну Англии. Это была ошибка, в результате которой А. Милн остановился, не желая быть отрезанным от Мальты австрийцами или допустить разгром изолированных крейсеров Э. Траубриджа. Ему было приказано немедленно объединиться с командующим. Только на следующий день недоразумение прояснилось, но в результате было потеряно 24 часа46.
