Волна с грохотом ударилась о берег. Соленые брызги коснулись лица Кирилла. Он не вытер их, подошел еще ближе к воде. Было приятно чувствовать прохладу моря, смотреть на игру волн. Если бы не голод, жизнь казалась бы прекрасной.
Голод. Уже третьи сутки Кирилл не ел. От выпитой воды тошнило. Он уже не мог идти. Не было сил. Сел просто на пенек. Казалось, еще немного — и он не выдержит испытаний. Что же делать? Где выход? Ведь должен же быть из всего этого какой-то выход!
За раздумьями Кирилл не заметил, как задремал. Разбудили его голоса людей. Первое, что увидел юноша, когда открыл глаза, было давно небритое лицо Зрода, на котором сияла улыбка победителя.
Увидев, что Кирилл проснулся, Зрод прокричал в толпу, которая стояла вокруг них:
— Перед вами — белковый робот. Его заводской номер сто шестьдесят девять. Он собирался смыться со Спутника и остаться на Земле, чтобы сеять здесь смуту. И вот, видите, мы поймали его.
Зрод схватил Кирилла за руку, пытаясь заломить ее за спину. Подскочили еще несколько человек.
— Я — робот? — Кирилл вырвал руку, оглянулся. — Нет, я человек! У меня есть родина… Хорошая она или плохая — не мне судить, да это уже другой вопрос. Но ведь она существует! Я стремился к ней. Но и здесь увидел несправедливость. Я хотел, чтобы здесь, на Земле, меня приняли, как родного, но родительский дом отвернулся от меня, стал чужим. Меня все время мучила совесть… А разве с роботами бывает такое? Робота хотели сделать из меня на Спутнике. Следили, подслушивали, убивали во мне все человеческое, стараясь отучить страдать, сочувствовать, любить…
Оттолкнув Зрода и высоко подняв голову, он устало пошел вперед, к автостраде. И никто из молчащей толпы не тронул его. Люди уже начали расходиться, чтобы не иметь неприятностей. Кирилл в этот момент еще не знал, что сработала непредвиденная творцами живых роботов сигнальная система. Система самоусовершенствования совести, которая не могла не ответить сопротивлением на зло и несправедливость.
Михаил Емцев
Человек своей судьбы
А мы, другие, что ж, не своей? Именно! В том-то и дело, что в большинстве люди не живут собственной, единственной судьбой. Мечутся человеки по квартирам чужих судеб: то на огонек любви забегут погреться или ненастье переждать, то так просто сдуру заскочат к чужим, чтобы годы спустя ошпаренными вылететь на житейский проспект, проклиная себя за легкомыслие и глупость.
Трудное это дело, жить по своей судьбе: в темной комнате ловить черную кошку, которой там, возможно, вовсе и нет.
Немногим это дано — поймать.
Евгений Цветков — один из редких на моей памяти людей, который следовал начертанию своей судьбы.
Родился он в Великих Луках, под Псковом, в семье коренных великороссов. По учебе и работам объездил весь Союз, а сейчас живет в Израиле, под Тель-Авивом, в научном центре Вейцманна (из окна его квартиры купол какого-то обсервафазотрона виден).
Евгений Цветков — человек рационального, картезианского склада ума, он окончил физический факультет МГУ, защитил диссертацию по статистической физике. Работал в журнале “Знание — сила”, написал десятки научных и научно-популярных работ. Он и сейчас занят наукой об атмосфере, его работы опубликованы в Англии, Америке, Австралии, Германии.
Казалось бы, совершенно логично, что такой ученый пишет нечто такое, что как бы продолжает его научный статус.
Но — парадокс судьбы или высшее предназначение? — Цветков творит художественные произведения, никак или почти совсем не связанные с наукой.
Он пишет мистическую прозу.
Эта литература в последние десятилетия еще только нащупывает у нас собственное самостояние, но уже узнаваема и характерна буквальностью метафор, притчевостью и свободой мысли, очевидным противостоянием всему тому, что мы привыкли обозначать словами “социалистический реализм”.
В произведениях такого толка художественная ткань аллегорических иносказаний обволакивает остроугольную явь советского быта, придавая обыденности мифологическую значительность. Не разгадкой тайн бытия заняты авторы этого направления, а созданием новых интригующих загадок и тайн. Здесь — примат воображения художника над так. называемой “правдой жизни”, свободы — над рабскими законами, духа — над материей. Капли вселенских вод, где живет и волнуется не только земной океан, но и весь человеческий космос.
В такой стихии Цветкову-художнику обретаться легко и свободно. Евгений Цветков, позволим себе такое определение, суть оккультист.
Он астролог и гадатель, хиромант и толкователь снов. Там ему безуспешно предлагали открыть частный оккультный кабинет, у нас издан составленный им “Сонник” с оригинальным ключом толкования сновидений.
Обычно он производит впечатление человека крайне неспешного, даже нарочито замедленного. Но получается — все и везде успевает. Работать на Курилах и в Средней Азии, читать лекции в Нью-Йоркском университете, выступать с докладами в Европе, жить три года в Австралии, написать несколько романов, десяток повестей, рассказов.
Человек своей судьбы лишних поступков не делает.
Он философствует и живописует: запечатлевает мерцающую плоть своих снов и смысл их в странных картинах. И представленные здесь рассказы его тоже — из “Снов”, одноименного сборника повестей и рассказов.
Евгений Цветков
Гриб
— Я подсяду к нему.
— Что за этим последует?
— И притворюсь им же. Сыграю его роль и попробую войти в контакт. Ну, а потом… примером или еще как-то заставлю есть и пить…
— Действительно просто, как все гениальное. К сожалению, одной простоты для гениальности мало. Слишком просто, дорогой Борис Владиславович.
— У нас нет выхода.
— Выхода — нет. И когда вы собираетесь это сделать?
— Сейчас же. Если вы дадите согласие. Его привезли ночью, и меня должны ввести к нему ночью. Не исключено, возникнут ассоциации.
— Ассоциации… — повторил Главный задумчиво. — Слово-то какое жирное. Не наше слово, потому что в переводе означает просто — кучки. Вот только чего? Вам не кажется, — обратился он к Борису, — что наша больница вообще очень странная?
— Странная? — не понял сразу собеседник.
— Скажем, особенная. Как, впрочем, и занятие наше… Психиатрия! Душелечение! А души-то ведь нет! Идеализм и выдумка. Так, спрашивается, что мы лечим? Сиречь заболевание чего? Если этого нет, то и болеть нечему, но болит!
— Болит — значит, есть, — усмехнулся Борис.
— Это верно, однако — не научно, потому что померить прибором — нельзя! Не нравится мне ваша затея. Но выбора действительно нет. Желаю успеха, — главврач усмехнулся, — ну, и спокойной ночи, конечно, — добавил он.
Борис встал, откланялся и вышел. Больница спала. В затемненных коридорах скользили редкие шорохи. Стоны слабо доносились из палат. Больница, как все, и в то же время ни с какой другой не сравнимая.
Разве может больница вместить душевную боль? Местом не лечат человеку душу. Хотя — кто знает, что такое душа…
Он спустился по лестнице вниз, в подвал, туда, где располагались четырехугольные, за тяжелыми дверьми смирительные камеры. Странное и страшное это слово — “смирительные”. Не от смирения, а от смирности и смирно! Обиты мягким стены, пол, потолок. Ни звука снаружи. И внутри — человек… А может быть, уже и не человек, а так. Больной, искаженный мозг, заполняющий мягкую клетку, мечется, бросается на упругие стены, либо… тихо и горестно, безмолвно сидит в углу.
Он зашел в дежурку. Снял халат, разделся, надел приготовленное заранее больничное обмундирование. Два санитара ждали его приказаний. “Нелегкая у них работа”, — подумал Борис. “А у тебя?” — тут же шепнуло внутри…
Случай не был из ряда вон выходящим. Человек вообразил себя грибом и оттого, что у гриба нет рта, он отказывается есть и пить. Третьи сутки. А дальше четвертые пойдут, пятые… Потом он умрет от жажды и истощения. Вот и все.
Борис вздохнул, повернулся к двери и, молча кивнув головой санитарам, направился в коридор. Санитары следовали за ним. Вот один из них забежал вперед, достал ключ. В тишине лязгнул засов. Дверь бесшумно распахнулась, и Бориса втолкнули внутрь. Снова лязгнул засов, и все стихло.
В коридоре было темно. Здесь же рассеянный, мягкий, но довольно яркий свет ослепил его, и он не сразу рассмотрел сжавшуюся в углу фигуру человека.
Маленький, съежившийся, тот сидел на полу, подтянув к подбородку ноги, и смотрел широко открытыми глазами куда-то мимо Бориса, в направлении одному ему ведомой точки.
На вошедшего он не обратил ни малейшего внимания. Борис сел в противоположном углу и приготовился ждать. Неожиданно человечек, не меняя выражения, не шевелясь, открыл запекшийся рот и тихо, с хрипотцой произнес:
