Франсис Карсак
Робинзоны космоса
Пролог
Я не собираюсь описывать здесь историю катастрофы или завоевания Теллуса. Мне просто хочется рассказать о своей жизни. Пройдет пять-шесть столетий, и тогда моя книга будет ценным документом, ибо это рассказ свидетеля, который собственными глазами видел Великое Начало.
В те дни мне шел всего двадцать третий год – целых шестьдесят лет пронеслось с тех пор, как стремительный поток. Я знаю, что стал ниже ростом, движения мои утратили былую четкость, я быстро устаю, и меня уже мало что интересует в жизни, разве только дети, внуки да, пожалуй, еще геология. Руки мои слишком дрожат, чтобы писать, а потому я диктую своему внуку Пьеру, диктую повесть о единственной, неповторимой человеческой судьбе. Я тороплюсь. Лишь временами я останавливаюсь передохнуть и подхожу к окну; за ним колышется на ветру пшеница. На какой-то миг мне кажется, будто я снова у себя на родной Земле, но, приглядевшись, вижу, что деревья отбрасывают две тени...
Глава I
Предостережение
В то лето мы с моим братом Полем решили провести отпуск в Альпах, у нашего дяди Пьера Бурна, директора новой обсерватории. Гигантское зеркало ее телескопа диаметром в пять с половиной метров позволяло отныне французским астрономам соперничать с американскими коллегами. Вместе с дядей работал его помощник Робэр Менар, поразительно скромный, несмотря на свои огромные знания, сорокалетний холостяк, и два дядиных ученика – Мишель и Мартина Соваж.
Мы с братом сели в поезд вечером и уже на следующий день часа в четыре пополудни прибыли на место. Нас ожидали: высокий блондин стоял возле автомашины и махал нам рукой. Он представился:
– Мишель Соваж. Ваш дядя извиняется, что не смог вас встретить, но у него важная и срочная работа.
Машина резко набирала скорость.
– Что-нибудь новое среди звездных туманностей? – спросил мой брат.
– Скорее уж во всей Вселенной. Вчера вечером я хотел сфотографировать туманность Андромеды – там есть одна недавно открытая звезда. Расчет был сделан, я включил автоматику большого телескопа, но, к счастью, из любопытства заглянул в «искатель», маленькую подзорную трубу, укрепленную параллельно с большим объективом. И что бы вы думали – туманность Андромеды оказалась на восемнадцать градусов в стороне от своего нормального положения! Я еле отыскал ее.
– Как странно! – живо откликнулся я. – Вчера перед отъездом астронавт Верилак говорил мне...
– Значит, он вернулся? – перебил Мишель.
– Да, с Нептуна. Так вот, он говорил, что либо они ошиблись в расчетах, либо что-то отклонило ракету на обратном пути.
Мы болтали, а машина быстро мчалась по долине. Рядом с шоссе бежала железная дорога.
– Что, поезд идет теперь до самой деревни?
– Нет, эту линию проложили недавно к заводу легких металлов.
– Завод большой?
– Пока здесь триста пятьдесят рабочих. Должно быть по крайней мере вдвое больше.
Начался серпантин: дорога поднималась к обсерватории, которая стояла на вершине невысокой горы. У ее подножия приютилась высокогорная долина с маленькой прелестной деревушкой. Чуть выше деревни виднелся поселок из стандартных домиков, сгрудившихся вокруг завода. Вдаль за гребни гор уходила линия высокого напряжения.
– Ток подают заводу, – объяснил Мишель. – Для него и построили плотину. Мы получаем электричество от этой же линии.
Возле самой обсерватории расположились дома, где жили мой дядя и его помощники.
– Сегодня вечером за столом соберется большая компания: ваш дядя, Менар, вы двое, мы с сестрой, биолог Вандаль.
– Вандаль? Я же его знаю с самого детства. Он старый друг нашей семьи, мой учитель.
– А с ним его коллега из Медицинской академии, знаменитый хирург Массакр.
– Ничего себе имечко для хирурга! – сострил мой брат Поль. – Массакр. «Убийство»! Не хотел бы я у него оперироваться... Бр-р-р!
– И напрасно. Он лучший хирург Франции, а может быть, и всей Европы. Кстати, кроме Массакра будет один его друг и одновременно ученик, антрополог Бреффор.
– Тот самый, что занимается патагонцами?
– Да. Так что, хоть дом и велик, все комнаты заняты.
Едва машина остановилась, я побежал в обсерваторию и постучался в кабинет дяди.
– Кто там?! – рявкнул он, но, увидев меня, смягчился. – Ах, это ты! Ну, подойди, подойди...
Он поднялся из кресла во весь свой гигантский рост. Таким я вижу его и сейчас: седая шевелюра, седые брови, из-под которых сверкают горящие как угли глаза, и матово-черная борода.
– Добрый день! – скромно послышалось из угла.
Я обернулся: худенький Менар стоял за своим столом, заваленным листками с алгебраическими формулами. Это был щуплый человечек в очках, с козлиной бороденкой и огромным морщинистым лбом. Под столь незначительной внешностью скрывался человек, свободно владеющий дюжиной языков, самые дерзкие теории физики и математики были ему так же ясны, как мне геологические горизонты в окрестностях Бордо. С этой точки зрения мой дядя, превосходный исследователь и экспериментатор, не годился Менару в подметки. Зато вдвоем они составляли могучую пару в области астрономии и атомной физики.
Стрекот машинки заставил меня обернуться.
– И впрямь надо тебя представить, – проговорил дядя. – Мадемуазель, познакомьтесь: мой племянник Жан, шалопай, неспособный проверить цифры даже в ресторанном счете. Жан, это наша ассистентка Мартина Соваж.
– Как доехали? – спросила девушка, протягивая мне руку. Я пожал ее, не успев как следует прийти в себя. В моем представлении ассистентка дяди была этакой скромной лабораторной крысой в очках, а передо мной стояла юная красавица с телом греческой статуи и таким правильным лицом, что можно было прийти в отчаяние, настолько черты его казались совершенными. Впрочем, лоб, пожалуй, был чуть низковат, но зато под ним сияли великолепные серо-зеленые глаза и его обрамляли длинные пряди на удивление черных волос – ведь брат ее был блондином. Про нее нельзя было сказать, что она красива. Нет, она была прекрасна, прекраснее всех женщин, каких мне только доводилось видеть.
Рукопожатие ее было дружеским и коротким. Мартина сразу же вернулась к своим расчетам.
– Я вижу, ты тоже убит, – насмешливо прошептал дядя, увлекая меня в сторону. – Мартина разит без промаха; по-видимому, контраст с обстановкой усиливает эффект. А сейчас, извини, мне надо закончить до вечера работу, чтобы подготовиться к ночным наблюдениям. Встретимся за обедом, в семь тридцать.
– А это очень важно, твоя работа? – спросил я. – Мишель мне говорил о каких-то странных явлениях...
– Странных! Эти явления опрокидывают всю нашу науку! Подумай только: туманность Андромеды отклонилась на восемнадцать градусов от своего нормального положения! Одно из двух: либо туманность действительно сдвинулась, но тогда она должна была развить скорость физически немыслимую, потому что еще позавчера она была на своем месте, либо, как думаю я и мои коллеги из обсерватории Мон Паломар, свет туманности отклонился из-за какого-то феномена, которого позавчера не существовало. И не только ее свет – лучи всех звезд, расположенных в том же направлении, свет Нептуна и, может быть, даже... Из всех гипотез наименее глупой кажется следующая: ты, должно быть, знаешь – впрочем, наоборот, ты, конечно, не знаешь, что мощное поле тяготения способно отклонить луч света. Сейчас все происходит так, как если бы между Землей и Андромедой в Солнечной системе появилась огромная масса материи. Но она невидима, эта масса! Немыслимо, глупо, но все-таки это так.
Я вернулся в дом дяди, где уже собирались приглашенные к обеду.
В семь двадцать появился хозяин дома со своей свитой. В семь тридцать мы сели за стол.
Обед прошел весело, если не считать озабоченных лиц моего дяди и Менара. Что же до меня, то я был целиком поглощен Мартиной.
В тот вечер мне недолго пришлось наслаждаться ее обществом. В восемь пятнадцать дядя встал из-за стола и кивнул Мартине; вместе с Менаром они вышли из дома, и я увидел через окно, как три фигурки поднимаются к обсерватории.
Глава II
Катастрофа
Кофе мы вышли пить на террасу. Мишель жаловался на всеобщее пренебрежение к астрономическому изучению планет с тех пор, как астронавты начали изучать их, как он выразился, на местах. Спускалась ночь. Над горами висела половина луны, мерцали звезды.
С темнотою пришла прохлада, и мы вернулись в гостиную. Свет зажигать не стали. Я сел напротив Мишеля лицом к окну. Малейшие подробности этого вечера сохранились в моей памяти с удивительной ясностью, хотя с тех пор прошло столько лет! Я видел купол обсерватории; маленькие башенки с вспомогательными телескопами четко вырисовывались на фоне вечернего неба. Общий разговор угас, все неторопливо беседовали парами. Я говорил с Мишелем. Не знаю почему, я чувствовал себя легко и счастливо. Казалось, я ничего не вешу и не сижу, а парю над своим креслом.
