Государь предоставил петербургскому градоначальнику право личного ему доклада, чем прыткий Баранов не преминул воспользоваться. Он бегал к императору раза по три-четыре на дню, безбожно врал и пугал императора новыми заговорами, которые вот-вот намеревался разоблачить. То докладывал, будто на Миллионной, у самого дворца, нашли целых семнадцать проводов от адской машины, то объявлял об аресте какого-то загадочного господина с пистолетом. И все это с целью показать, что именно он, Баранов, и есть спаситель отечества, а министр внутренних дел, для того приставленный, не отвечает своему назначению. Вкупе с ежедневными записочками Победоносцева, где обер-прокурор Синода давал бывшему ученику своему советы гнать от себя Лориса, Абазу, Милютина и великого князя Константина Николаевича и опираться на «здоровые силы», барановские доносы держали Михаила Тариеловича в постоянной тревоге и беспокойстве.
Но царь как будто не поддавался наущениям и при встречах оказывал доверие министру внутренних дел; значение его как первого из министров тоже не подлежало сомнению. Холуйство Макова и князя Ливена на заседании 8 марта не спасло их от сокрушительного падения. Маков сам нарвался на отставку, спросив царя, как быть дальше с порядком перлюстрации писем. Александр, которому по милости Макова не раз влетало от отца за неосторожные высказывания в посланиях Каткову, Аксакову и Победоносцеву, легко согласился с мнением Лорис-Меликова, что в деликатном деле перлюстрации было много злоупотреблений, и распорядился упразднить Министерство почт и телеграфов, образовав из него департамент в Министерстве внутренних дел.
Кресло князя Ливена – министра государственных имуществ – зашаталось после сенаторской ревизии Ковалевского в Оренбургской и Уфимской губерниях. Александр III, в отличие от отца, не был снисходителен ни к какому упущению в делах с казенной собственностью и карал за таковые беспощадно. Отставка Ливена – только начало. Летом вынужден будет уйти Валуев – в пору его управления государственными имуществами расхищения плодородных башкирских земель и начались, хотя сам Петр Александрович был к ним непричастен, лишь попустительствовал. А в январе 1883 года клубок расследований докатится до Макова. Лев Саввич покончит с собой.
Министром государственных имуществ назначили графа Николая Павловича Игнатьева, который, приехав в Петербург на похороны Александра II, всячески заискивал перед Лорис-Меликовым, и Михаил Тариелович не сразу разгадал, что стоит за столь настойчивой дружбой бывшего дипломата, и министерский пост предложил ему сам. Но, едва получив царский указ о своем назначении, Николай Павлович как-то охладел к первому министру, зато примкнул к партии Победоносцева и во всем стал советоваться именно с ним.
Пришлось расстаться и с министром просвещения Сабуровым – умным и тонким человеком, но совершенно непригодным к министерскому посту. Дело это для него и окончилось позором – еще в феврале, когда министр приехал в университет успокоить волнение студентов, некий Папий Подбельский дал пощечину почтеннейшему Андрею Александровичу. Интересно, посмел бы он так обойтись с ненавистным реакционером Дмитрием Толстым? Но на его место назначили не Делянова, о котором так хлопотал Победоносцев, а барона Николаи, которого еще по Кавказу прекрасно знал Лорис-Меликов и почитал за человека вполне разумного. И была надежда, что Александру Павловичу – человеку ухищренному – достанет воли и рассудка претворить в жизнь обещания Сабурова.
Но вот что настораживало. Недели шли за неделями, а комиссия под началом великого князя Владимира Александровича по поводу указа о выборных от земств и городов так и не собиралась. Все оттягивалось какими-то пустячными предлогами. Становилось ясно, что тихим, ползучим бюрократическим способом верх одерживает меньшинство. Частные успехи не радовали. Лорис-Меликов как-то не чувствовал прочности своего положения. Однажды после доклада речь зашла о Дальнем Востоке. Михаил Тариелович обратил внимание императора на странности в поведении послов Японии и Китая. Что-то они зачастили к нашим министрам и к нему самому. И уж очень они вглядчивы и пристальны, во все внимательно вникают, вслушиваются. Надо бы с ними поосмотрительнее. И что же? Часа два спустя государь со смехом рассказывает Черевину:
– А Лорис-то, слышь, япошками вздумал меня пугать!
И новый приступ хохота. Раскаты его эхом разнесутся по годам и достигнут ушей империи в 1904 году. Его подхватят газеты: «Ах, япошки, макаки! Мы их шапками закидаем!» И только мудрый генерал Драгомиров проворчит: «Война макак с кое-каками!» Но то будет через четверть без малого века, а сейчас по гостиным пущен был слух, что Лорис-Меликов, не уберегший покойного царя на посту министра внутренних дел, готовит себе тихую пристань на месте престарелого канцлера князя Горчакова.
Наконец, на 21 апреля император после настойчивых уговоров Лорис-Меликова назначил в Гатчине совещание самых, на его взгляд, важных министров. В конце концов, давно пора определиться, какой дорогою намерено идти правительство в новое царствование, нельзя ждать неведомо чего и неведомо от кого: вот уже два месяца страна живет как бы без государя: Александр Третий сидит взаперти в Гатчине, а по столице бродят самые несусветные слухи. То будто бы министры держат царя-батюшку в плену, то будто бы на его величество злодеи свершили покушение и раненый царь не хочет в этом признаваться народу… С трудом, одолевая влияние Баранова и Победоносцева, удалось-таки уговорить государя появиться в Петербурге.
На совещание приглашены были великий князь Владимир Александрович, граф Лорис-Меликов, граф Милютин, Абаза, граф Игнатьев, барон Николаи, Победоносцев и Набоков. За последнего – министра юстиции – пришлось хлопотать, но почему-то государь решительно отказал Лорис-Меликову в предложении пригласить графа Валуева и главноуправляющего II Отделением собственной его величества Канцелярии князя Урусова. И это после столь теплого рескрипта Валуеву по случаю его пятидесятилетия безупречной службы престолу!
Накануне вечером, после заседания Государственного совета, на котором пока еще председательствовал опальный великий князь Константин Николаевич, у Абазы съехались Милютин и Лорис-Меликов, чтобы предварительно обменяться мыслями по поводу завтрашнего. Настроение у всех троих было преотвратительнейшее.
– Признаться честно, – начал Михаил Тариелович, – я ничего хорошего не жду. Мы увязли в какой-то болотной жиже. Тебе вроде и не возражают, но ничего, как ни бейся, не делается. И не знаешь, как поступить. Добро бы стена была – стену можно лбом разбить или уж, на худой конец, отступить. А тут вата какая-то – все в ней глохнет и вязнет. Говорю с царем, убеждаю, уезжаю из Гатчины умиротворенный, а с полдороги начинаю понимать, что ничего сделано не будет. Царь тут же пошлет за Победоносцевым, тот надует ему в уши ужасов – погибнет самодержавие, погибнет Россия, весь простой народ… Ой!
– А вот и надо, – вскипел Абаза, – поставить перед императором вопрос: доверяет он своим министрам или нет. И не давать ни Победоносцеву, ни Игнатьеву распылять по мелким частностям завтрашнее совещание. Надо сразу так и заявить государю, прямо и категорически: если нужна сильная власть, она возможна лишь в том случае, когда император окружит себя министрами, которым он имеет полное доверие и через которых мог бы действовать без всякого посредствующего влияния.
– Думаю, что этого недостаточно, – сказал Милютин. – Кроме личного доверия государя, необходимо еще другое условие: надо, чтобы правительство было однородное, чтобы все министры действовали в одном смысле, а не противудействовали один другому, как у нас случается сплошь да рядом.
– Хорошо бы, если б так и повернулся завтрашний разговор, – Лорис-Меликов тяжко вздохнул, – да боюсь, многоглаголивый Победоносцев или речистый Игнатьев в такие дебри нас заведут своими умствованиями и опасениями, что поневоле потеряешь всякую осмотрительность и все дело погубишь.
– Не вижу в том большой беды, – возразил военный министр. – Лучше уж сразу вывести дело начистоту, чтоб разъяснить наконец, можем ли мы, с нашими понятиями и убеждениями, еще долее тянуть лямку, не зная, куда тянем.
– Да, тут вы, пожалуй, правы, – заключил Лорис-Меликов.
Гостеприимный хозяин предложил партию в вист, но как-то было не до игры, и все разъехались в смутной тревоге по поводу завтрашнего дня.
Министры ехали в Гатчину в одном вагоне. Настроение у всех было довольно мрачное. Все разделились на мелкие группки и вполголоса переговаривались между собою. Победоносцев сидел в гордом одиночестве – даже Игнатьев не решился занять его разговором.
Император обратился к министрам с краткой речью о том, что намерен выслушать мнения господ министров, что надлежит делать в ближайшее время и какова должна быть вообще программа действий правительства. Первым попросил высказаться на сей счет Лорис-Меликова.
