язычества, также зарывали обыкновенно кости жертвенных животных, дабы они не сделались добычей зверей и тем не подверглись осквернению. — Что же касается неумеренности за праздничным пиром, то до настоящего времени словаки в годовой зимний (рождественский) праздник считают необходимым за обрядной трапезой наедаться до изнеможения, или, как они выражаются, «do rozpuku», вследствии чего и самый св. вечер получил у них, на народном языке, название «обжорного». (Sbor. Mat. Slov. 167.) — Малоруссы при том же случае считают долгом насыщаться взваром и кутьей до крайней возможности, последствием чего обыкновенно бывает боль в животе. (Терещенко. Быт русского народа. VII, 63.) — Народы литовские, как увидим ниже, за обрядной трапезой наедались «до рвоты».
133
Vita. S. Ott. II, 14.
134
Vita. S. Ott. III, 4.
135
См. у Котляровского. Сказ. об Отт. 60.
136
Hist. eccl. II, 18
137
Chron. I, 83.
138
Hist. Dan. 825. — К жертвенным обрядам следует отнести и характерный обычай лютичей, упоминаемый Титмаром: «При заключении мира, — говорит он, — лютичи отрезают у себя волосы с макушки и передают их другой, договаривающейся с ними стороне, правой рукой, вместе с пучком травы» (Chron. VI, 18). Замечательно, что, по свидетельству Геродота, сходным образом чествовались на острове Делосе умершие гиперборейские девы: местные девушки и юноши, в виде чествования умерших дев, приносили на могилу свои волосы, намотанные на прялки (девушки) или на какое-либо растение (юноши). (IV, 34). — Бельский рассказывает, что чехи в 734 году, оплакивая смерть Любуши, бросали в возженный у ее могилы огонь обрезанные волосы и ногти (M. Bielski. Kron. ws. sw. L. 220). — До сего времени в Черногории матери и сестры умершего отрезают свои косы и кладут их в могилу вместе с дорогим покойником. (Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу I, 117.)
139
Штритер. Изв. Виз. ист. III, 39.
140
Срезневский. О языческом богослужении древних славян, 21.
141
ПСРЛ I, 34.
142
Костомаров. Памятники старинной русской литературы. I, 235.
143
Сага Олаф. Тригвес. Рус. Ист. Сбор. IV, 47.
144
Доп. к акт. ист. I, 27–28.
145
Сахаров. Сказ. р. нар. II, VII, 22.
146
Этн. Сбор. V, 68–72.
147
Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу III, 770–771.
148
Тр: Яросл. ст. ком. V, 160.
149
Сахаров. Сказ. р. нар. II, VII, 21. — Терещенко. Быт русского народа. VI, 11–12.
150
Тихонравов. Лет. р. лит. IV, 3: 89, 92, 93.
151
Перм. Сбор. II, 30.
152
Гаркави. Сказ. мусульм. 269.
153
ПСРЛ I, 35.
154
Чт. Об. ист. и др. 1848. VII, II, 32.
155
Костомаров. Бунт. Ст. Раз. 94.
156
К. Данилов. Др. р. ст. 235.
157
Чт. Об. ист. и др. 1848. VII. II, 32.
158
Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу II, 259; III, 424. — Абевега р. суев. 152.
159
ПСРЛ I, 35.
160
К. Данилов. Др. р. ст. 234.
161
Абевега р. суев. 153. — Сахаров. Сказ. р. нар. I, II, 67.
162
Костомаров. Слав. миф. 97. — Совершенно сходный святочный обычай встречается и у южных славян. Так, в Герцеговине, на рождественский праздник, берут двое «чесницу» (хлеб) и ставят между собою. Один спрашивает другого: «Виден ли я из-за хлеба?» Другой отвечает: «Немного виден». Тогда первый говорит: «Нынче немного, пусть же в будущем году совсем не буду виден». (Караџuћ. Срп. рjечн. 356.) — Тот же мотив повторяется и в болгарском рассказе. Пришел поп в село за получением обычного праздничного сбора с поселян съестных продуктов. Сложив свою добычу в кучу, он скрылся за нее и спросил:. «Видите ли меня, селяне?» — «Видим тебя, видим», — сказали селяне. — «Дай Бог, чтоб в будущем году не видели!» — воскликнул поп. (Чолаков. Болгар, н. сб. 133.).
163
Сахаров. Сказ. р. нар. II, VII, 13.
164
Сахаров. Сказ. р. нар. I, III, 16.
165
Терещенко. Быт. р. нар. V, 34–35.
166
Петрушевич. Общер. днев. 61.
167
Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу I, 187; II, 253–254, 258.
168
Филарет. Обз. дух. лит. I, 17.
169
ПСРЛ I, 6.
170
Тихонравов. Лет. р. лит. IV. 3: 90, 94.
171
Доп. к акт. ист. I, 18.
172
Duncker. G. d. Alt. Ill, 29. Величайшая масса света проявлялась в том блаженном саду, у горы богов (т. е. на небе), куда, по верованию иранцев, когда кончился золотой век, удалился Иима (индийский Иама), где одновременно светили солнце, луна и звезды, где царил вечный свет и никогда не наступало мрака. Может быть, воспоминание об этом светлом жилище Иимы сохранилось в наших колядках, где очень часто, в форме, сделавшейся почти стереотипною, говорится о тереме, в который через три его окошечка в одно и тоже время светят солнце, луна и звезды.
173
Vend. I, 9, 10, 12.
174
We1сker. Gr. Götterl. I, 135.
