Ее камера была под номером шесть. В ней были те же самые стальные решетки вместо двери, как и у остальных, единственная бетонная койка с матрацем и унитаз, огороженный низкой стенкой. Когда служащий «Релайанс» повернул ключ, она посмотрела на него взглядом, в котором читалось непонимание, почему и как он может с ней так поступать. Он проигнорировал ее и пошел назад к столу, где МакАллистер и Фримен разговаривали по мобильным телефонам.
Другие заключенные продолжали орать и ругаться, и Никки закрыла ладонями уши, поскольку ей необходимо было хоть как-то отгородиться от всего этого ужаса. Она не может быть здесь, в месте, где люди похваляются своими злодеяниями, бранят на чем свет стоит своих адвокатов и угрожают друг другу. Шум их голосов, зловоние их тел доносились до нее резкими урывками, словно короткие периоды бодрствования среди сна.
Ночной кошмар…
Именно кошмаром все это и было: ужасным, безумным кошмаром, который закончится, как только она заставит себя проснуться.
Текли долгие, ужасные минуты. Неужели с этого момента в этом и будет состоять вся ее жизнь: переезд из одной камеры в другую, нападки и оскорбления со стороны других заключенных, отсутствие доверия к ее словам? Она закрывала глаза, как только перед ними начинал вырисовываться ужасающий призрак тюремной жизни. Никки крепко сжимала голову руками, словно желая отгородиться от этого кошмара. Несколько коротких мгновений она пыталась мыслить логически и найти в сложившейся ситуации хоть какой-нибудь смысл, но затем оставила свои попытки. В этом не было никакого смысла, потому что даже когда она пыталась его обнаружить, единственное, что появилось, это трехмерное изображение вины.
Она была там одна, у нее были и мотив, и возможность, а значит, это должна была быть она. И если все говорят, что это правда, то, возможно, они правы.
Вот только они не правы.
Она вздрогнула, услышав скрежет ключа; подняв голову, она увидела, что это вернулся служащий «Релайанс».
— Адвокат пришла, — сообщил он.
Встав на ноги, Никки снова проследовала за ним мимо других камер, пытаясь не слышать злобного кудахтанья, ржания и ругательств, которыми ее награждали их обитатели. Однако они все равно вонзались в нее, подобно когтям, пропитывая ее ядами страха, паники и ненависти к себе.
Мария Таунсенд стояла спиной к двери комнаты для допросов, когда Никки вошла туда. Обернувшись, она посмотрела на часы.
— Привет, как дела? — спросила она. — Извини, Никки, меня задержали. Они собираются заслушать твое дело, так что времени на разговор у нас не много, но все в порядке, ничего не изменилось, с тех пор как мы виделись вчера вечером.
— Очень даже изменилось, — недоверчиво поправила ее Никки. — Они обвинили меня в… Они… — Она набрала в грудь побольше воздуха. — Вы говорили, что мне совершенно не о чем волноваться.
— Не о чем, если ты этого не совершала, — с улыбкой заявила Таунсенд. — Я так понимаю, ты все еще утверждаешь, что не виновата?
— Конечно. Зачем мне признаваться в том, чего я не делала?
Таунсенд удивленно подняла брови.
— Это один из способов получить меньший срок, — пояснила она, — и, возможно, в скором будущем ты отнесешься к этому варианту более благосклонно. Пока, тем не менее, ты не должна ничего говорить. Просто доверься мне, и тебя выпустят отсюда в мгновение ока.
И снова Мария Таунсенд катастрофически ошиблась, потому что, когда доказательства вины Никки были представлены судьям, даже Никки поняла, почему никто не верит ей. Самым большим потрясением для нее оказалось то, что прокурор привел цитату из ее дневника: она ведь даже не знала, что полиция нашла его. Затем он привел выдержки из показаний Кристин, и Никки едва могла поверить своим ушам.
Неужели Кристин и вправду все это им рассказала?
Ей стало еще хуже, когда прокурор заявил, что она не только может сбежать, но ее следует держать под стражей еще и потому, что она в состоянии причинить вред самой себе.
Голова Никки закружилась. Разве она когда-нибудь говорила или совершала что-либо, что могло бы вызвать подобное опасение? Этот человек, этот абсолютный незнакомец, нагло лгал, чтобы помешать ей обрести свободу. Почему? Какую цель он преследует? Что он мог выиграть, причиняя ей это зло?
Затем говорили все остальные: адвокаты, судьи, совершенно незнакомые ей люди, — решая ее судьбу, но, несмотря на рвущийся наружу крик, ей не позволили произнести ни слова. Она знала, что где-то здесь, за ее спиной стоят Спенс и остальные, почти физически ощущала их присутствие, словно они касались ее; но она не смела обернуться. Вместо этого она продолжала смотреть, вытаращив глаза, на людей с суровыми лицами, которые каким-то образом взяли на себя ответственность за ее мир.
Они встали, и, когда адвокаты начали говорить друг с другом, Спенс закричал:
— Нет! Я не допущу, чтобы вам сошло это с рук.
Никки опустила глаза, когда стоящий рядом с ней мужчина протянул ей наручники.
— Она его не убивала! — вопил Спенс. — Арестуйте меня, если вам непременно нужно кого-то арестовать. Только не поступайте так с ней.
Она перевела взгляд на служащего «Релайанс», который защелкивал наручники вокруг ее запястий. Он опустил голову, и потому все, что она могла видеть, это колючие завитки седеющих волос и красные мочки ушей. Затем он повел ее прочь из здания суда, к лестнице, по которой они шли, казалось, целую вечность. Она обернулась, чтобы посмотреть на Спенса, но их взгляды так и не успели встретиться до того, как ее вывели за дверь.
— Я этого не делала! — закричала она, надеясь, что он услышит.
— Знаю! — крикнул Спенс в ответ, и она едва не разрыдалась от облегчения.
Сила, скрывавшаяся за этим словом, сказала ей, что хотя бы он верит ей, но сейчас у нее не было времени хорошенько обдумать это. Она возвращалась в недра здания суда, и, несмотря на то что она не расслышала слов заключительного постановления, ей было ясно, что домой она не едет.
Вместо этого она направлялась в тюрьму, где находились люди, совершившие реальные преступления и презиравшие любого, кто причиняет вред ребенку.
В глубине ее души начал формироваться еще один тихий крик, возникший из такого ужаса, какой она за всю свою жизнь ни разу не испытывала; но, когда он достиг ее горла, все, что вышло оттуда, были два коротких слова, и даже они были не громче шепота.
— Знаешь, давно хочу тебя спросить, — неожиданно произнесла Таунсенд, подходя к ней сзади, — где твои родители? Ты могла… Что? — переспросила она, когда служащий «Релайанс» заговорил с ней.
— Я говорю, вашему клиенту повезло, — повторил он. — Автозак уже у дверей, и в нем осталось только одно свободное место, так что ждать он не будет.
