Пиво лилось рекой, буковые столы скакали на ко злах, люд плясал едва не на столах. Еще никогда двор бабки Ясны не знал такого разгула. Старухе и самой удивительно сделалось. А когда стемнело, Безрод поднялся из-за стола, подхватил молодую на руки, поклонился гостям и исчез. Ясна осенила обоих знамением Матери-Земли, и в уголках глаз ворожеи влажно заблестело.
Безрод внес Верну в амбар, положил на сеновал, утвердил светоч в ведре с водой, зажег и отбросил с лица молодой покрывало. Бледна, осунулась вполовину против давешнего, брови страдальщицки сведены к переносице, едва заживший нос наморщен. – Проспала собственную свадьбу. Подрастут детки и – рассказать будет нечего. – Безрод ухмыльнулся, жестким пальцем разгладил морщинки на переносице жены и стал ждать. Напоенная крепким медом, Верна ожила только к ночи. Застонала, завозилась, замотала головой. И первым, что углядела молодая жена в этом жестоком мире, полном нутряной боли и тошноты, стали синие глаза, глядящие с холодным участием, и улыбка, очерченная толстыми белесыми шрамами. – Ой, мама, мамочка! – прошептала Верна и свернулась клубком, спрятав руки на животе и подтянув колени к груди. – Ой, плохо мне, матушка! Ее затрясло в тошнотных потугах, Верна мотала головой, прогоняя круженье, но земля раскачивалась лишь сильнее. – Плохо мне, – шептала Верна. – Мутит… Мутит… – Пей, да меру разумей, – усмехнулся Безрод. – Опоил, сволочь, – еле слышно прошипела Верна. – Когда только успел…
Ее настиг новый приступ мути, и деву-воительницу едва не вывернуло наизнанку:
– Своло… – Эк тебя завернуло! – Безрод нахмурился, одним махом вздернул молодую на «соломенные» ноги и жестко надавил под самой грудиной, почитай даже, слабо ударил.И тут ее, наконец, прорвало. Сивый опустил Верну на пол, и новоиспеченная благоверная извергла море крепкого меда, не пошедшего впрок. – Крепка на диво, – Безрод свадебным полотном отер Верне губы. – Но слаба на пиво. Молодая с запредельным усилием приподнялась на тряских руках, глаза устало царапали пол. Земля все еще качалась и роняла с некрепких рук обратно на сено. – Не пойду за тебя! – еле слышно выдохнула. – Не пойду! Ой, плохо мне, матушка родная! – А больше и не надо. – Безрод криво усмехнулся и, сунув соломинку в зубы, прокатал по губам. – Сходила уже. Верна оторопела. Вдохнула и забыла выдохнуть, как будто горло перехватили крепкие пальцы, – ни туда, ни сюда. Отчаянно толкая крик наружу, Верна поползла к двери амбара. – Погоди, – Безрод, усмехаясь, встал, перешагнул через тело жены, прошел к воротам и толкнул наружу. – Помогу. Она жаждала солнечного света, она жаждала теплого ветерка, несущего пряные запахи дня, она с мольбой в глазах глядела в синее небо… Но не было солнца – встала полная луна, свежий ветер принес ухарский гогот и гусельные переливы, с черного неба вниз печально глядели звезды. Мир перевернулся и закружился, закружился… Перед глазами поплыло, лицо опалило жаром, а внутрь будто ухнул кусок льда. – Мужняя жена… – сами собой сложили дрожащие губы. – Мужняя жена, – кивнул Безрод.
Милосердные боги, наверное, отняли сознание – все куда-то провалилось, уставшие глаза закрылись. Измученная Верна просто рухнула в забытье, и без удушливой мути стало так благостно. Так благостно…
Все во власти милосердных богов. И явь, и сон. Верна пришла в себя от пронзительной утренней свежести, которая обнимает и трясет почище рукастого здоровяка. Зубы стучали, вся покрылась гусиной кожей, думала зарыться поглубже в сено, да кто-то убрал весь стожок в самый угол.– Утро доброе, мужняя жена.
Глаза не открыть, веки налились неподъемным спудом, внутри будто печь распалили. Ладью в одиночку разгрузила, что ли? Ни сесть, ни встать, ни «ой» сказать. А этот тихий рокочущий голос льется в самую душу, будто пиво, и мутит от него сильнее давешнего.
Вот и все. Ой, мама, мамочка, а доброе ли утро? Теперь крепко связаны лебедь белая и черный сокол, что ухнул сверху и утащил с собою в дремучие леса. Внес в амбар невесту, а выйдет поутру молодая жена. И хоть лоб расшиби, помереть придется Безродовной. А если извести ненавистного мужа – люди скажут, дескать, сгубила мужа змеюка подколодная, даром, что свободной сделал. И уже не важно, что не…
– Трогал? – еле выдохнула.
Аж дурно стало, так ответа ждала. С того ли замужнюю жизнь начинать, хоть и не за любимым? Безрод молча жевал былинку и задумчиво глядел в потолок. Не ответил, лишь покатал соломинку по губам, покосился и отвернулся.
– Сильничал?
Ох, где ты, Грюй, милый друг, где плечо твое крепкое – опереться, где спина твоя широкая – заслониться? Не твоя рука срезала косу, не тебе и за волосы таскать, если что не так. Чужому отдана, и глядит тот чужой – со свету сживает. Лицом ужасен, глазом зол! И не поймешь, брал силой или нет, – Сивый молчит, да погано ухмыляется. Все тело болит, ноет, плачет. Столько телу досталось, – и мечом, и ножом… Как найти в тех болях чисто бабье?
Сивый не ответил, просто поднял благоверную на руки, подшагнул к выходу и толкнул ворота ногой.
– Солнца вчера хотела? – буркнул, криво щерясь. – Лазурного неба в белых облаках? Гляди!
Ой, матушка родная! Было солнышко девчачье, нынче – женино, было небо синее, теперь – «черное»! Верна повернула голову и посмотрела в глаза молодого мужа. Ровно в студеный ключ поднырнула – замутило, повело! Ой, матушка заступница, ой, боги-защитники, не отверну глаз, не убоюсь! В самой столько зла скопилось… будто хмеля в браге.
А с порога избы, зябко кутаясь в верховку, в сторону амбара глядела бабка Ясна. Вроде не свои, но переживала, как за кровных. Так давно ни с кем сердцем не делилась, что забыла, а есть ли оно вообще? Гости покрепче, еще сидели. Ведь кто-то должен встретить молодых наутро, поднять добрую чару за новую жизнь, и чтобы непременно с первыми лучами солнца. Позор тому мужу, что не поспеет к первым лучам, припозднится, не покажет молодую солнцу.
– Поспел, сволочь! – прошипела Верна и против собственной воли усмехнулась.
Совсем как Безрод. И, кажется, впервые взглянула на Сивого, позабыв про ненависть. Нет, злоба никуда не делась, но интересно – каково это, – постоянно усмехаться снаружи и скорбеть внутри? Человек с таким лицом не может не чувствовать себя одиночкой. Жуткие шрамы, холодный взгляд, бр-р-р-р! Каково это, – глядеть на солнце глазами, что никогда не смеются? Наверное, точит зубы на весь белый свет, а все равно усмехается. Таким сволочам тоже не сладко приходится. Ну и что! Пропади ты пропадом, ненавистный, нелюбимый муж! Молодожены с чувством глядели друг на друга, Верна ненавидяще ухмылялась, Безрод холодно щерился. – Хотела, чтобы не поспел к первым лучам? – Не провалился сквозь землю, так хоть осрамился бы! – Вместе бы осрамились. – От мечей не померла, – со срамом проживу. – Чего от жизни хочешь? – Тебя со свету изжить! – Дура. – Ненавижу! Ворожея молча посторонилась, и Безрод, замерев на пороге, пронес жену в избу. Верна пробовала брыкаться, но Сивый так сдавил в руках, что обездвиженная жена собственным боком почувствовала что-то теплое и горячее. Ну, дела! Верна покосилась на платье. На бедре расплывалось кровяное пятно. Не иначе открылась рана в мужнином боку. Как открылась, так пусть не закрывается, пока вся кровь не вытечет. Сволочь!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
