– Ш-ш-ш-шш!!! – Соня ударила меня наотмашь по лицу и стала крутиться по полу. Я отполз к центру комнаты, а собака все еще висела у нее на спине, пытаясь загрызть убийцу своего хозяина. – Ш-ш-шш!!!
Дикое шипение Сони не прекращалось. Она схватила двумя руками здоровенного пса и зашвырнула его в глубь комнаты. Аделаида взвизгнула, но, поднявшись, снова ринулась в бой.
– Аделаида, стой! – я схватил собаку за шею и прижал к себе. Пес повел себя на удивление послушно и остался стоять возле меня. – Моя хорошая, на месте, на месте.
На какое-то время в комнате воцарилась относительная тишина. Я придвинулся к стене и, все еще находясь на полу, отходил от спазмов удушья. Аделаида в боевой позе стояла возле меня, тихо рыча, готовая снова броситься на гулу, хотя было заметно, что и собаке тоже было страшно.
А Соня все еще крутилась возле подоконника, но уже не так интенсивно. Подавив в себе первое спонтанное желание бежать из дома, я принял решение поговорить с Соней. Она сейчас ослепла и не может представлять такой угрозы, как раньше. Главное, не попасться ей в руки. А то, что она может обладать какой-то нужной мне информацией, это очевидно. По крайней мере, можно попытаться выведать, где находятся Анилегна с Обуховой и что они планируют на ближайшее время. А еще можно спросить о своей маме.
Но Соня вдруг стала вести себя как-то странно. Она совсем успокоилась и повернулась лицом в мою сторону. Мне показалось, что она смотрит прямо на меня! Я резко передвинулся в сторону, но Соня также медленно повернула голову и снова стала смотреть на меня пустыми глазницами. Из правого глаза к уголку ее губы протянулась тонкая струйка крови. В ее руке я увидел окровавленные маленькие маникюрные ножницы, она улыбнулась. Аделаида завыла и юркнула из комнаты в дверной проход, оставив меня наедине с гулу. Помощница, блядь. Я вспомнил про женщину в красном платье – у нее тоже выколоты глаза, но это ей не мешает убивать людей. Значит, гулу способны видеть без глаз? Соня стала приближаться ко мне.
Не паниковать. Нужно только вырваться на улицу. Никакой паники. Но паника уже началась. Соня быстро приближалась ко мне, а мои ноги совсем перестали меня слушаться, и я никак не мог подняться. Я вспомнил дом Обуховых в Василькове, вспомнил тонкие и невероятно мощные пальцы Сони, и теперь уже по-настоящему пожалел, что не выбежал отсюда, как только выколол гулу глаз.
Неожиданно Соня опустилась на корточки и стала ползти ко мне какими-то неестественными рывками, опираясь на колени и одну руку – во второй у нее по-прежнему были окровавленные маникюрные ножницы. Гулу зловеще улыбалась и уже стремительно приближалась ко мне, а мои сраные ноги все так же отказывались двигаться. Я стал ползти вдоль стены, но так быстро, как у Сони, у меня не получалось. Через секунду я почувствовал острую боль в голени – тварь воткнула ножницы мне в ногу и тут же повторила, но уже чуть выше.
– А-а-а-а-а! – я стал дико орать от боли, а улыбка на лице гулу стала еще шире. Она получала удовольствие.
– Соня, уйди! Пожалуйста, не надо! Уйди! – Мой голос превратился в противный фальцет. В эти секунды я представлял собою жалкое зрелище. Но как же не хотелось умирать! – Сонечка, пожалуйста!
Тем временем гулу уже настигла меня и, схватив своими костяшками за окровавленную ногу, нанесла удар в пах. Я успел дернуться, и ножницы вонзились мне в бедро, но боль все равно была чудовищной.
– А-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а-а! Уйди!
Эта сука решила меня не просто убить, она меня сначала калечила. Гулу стала ползти по мне, кровожадно улыбаясь, а я ничего не мог сделать, кроме как плакать и кричать от боли. В этот момент возле моей подмышки возник черный ком шерсти – Аделаида все-таки вернулась! И тут же получила свою порцию от Сони – гулу полоснула собаку ножницами по спине, и та, взвыв, отскочила в сторону.
Я рукой нащупал что-то деревянное и обнаружил небольшой топор. Моя рука потянулась к рукоятке топора, но Соня, почувствовав угрозу, замахнулась ножницами для очередного удара. В этот момент на нее бросилась Аделаида, полностью заблокировав удар гулу. Собака подарила мне несколько секунд жизни, и, подняв топор, я ударил им по виску Сони. Гулу зашипела и, скинув собаку, снова повернулась ко мне. В этот же момент я снова полоснул Соню топором, попав по щеке и носу. Ее лицо залила кровь, но, тем не менее, она даже не пошатнулась.
«Сына, стих!» – голос мамы прозвучал в моей голове. Стих? Какой. Ну конечно!
Я поднял с пола последний апрельский выпуск «Трибуны труда» за 1969 год. Развернув газету на последней странице, я сразу же наткнулся на предсмертный стих девочки Н.Н. Краем глаза я уловил, как гулу замахнулась ножницами, целясь мне прямо в сердце, но было уже поздно.
Я начал читать вслух:
Дети спят, они проснутся.Ситец нужен, чтобы жить.Ветер носит зло чужое,Страшный шум покоробит.Мама плачет у окошка,Мертвый сон ее скорбит —Вдруг умерший понарошкуИзойдет в обратный мир.Помолись и будь хорошим,Улыбнись в смертельный лик,Отопри свои ворота —Гулу спит, а ты живи.
Соня перестала двигаться. Она замерла, тяжело сопя, потом упала, все еще продолжая сопеть. Что теперь делать, было не очень понятно. «Помолись и будь хорошим, улыбнись в смертельный лик». Я взял топор в руки.
– Пусть тебе приснится Бог, – это и была моя молитва.
Выдавив из себя улыбку, я ударил Соню по шее. Отчетливо хрустнул шейный позвонок, но голову с первого удара отрубить не удалось. Я выдернул из шеи топор и замахнулся второй раз. На меня уставились две окровавленные глазницы Сони.
– Лес-сков-в. Твоя мама вре…
Я не успел дослушать гулу, моя рука с топором уже опустилась на ее шею, и голова Сони отскочила к стене.
Я сидел возле обезглавленного трупа Сони и вспоминал ее последнюю недоговоренную фразу. «Твоя мама вре.». «Вре.» – это «врет?» А может, это «вредная»? Да что угодно это может быть. И если все-таки «врет», то это вырвано из контекста. Черт, когда нужно было убираться из этого дома, я остался. Когда нужно было не добивать ее, я отрубил ей голову. В углу заскулила Аделаида. Я тут же вспомнил о своей исколотой ноге, и мысли о последней фразе Сони заменились сплошной болью.
– Ада, иди сюда. Мне тоже плохо.
Через полчаса я сидел в соседней комнате на диване без штанов и тихо постанывал. Моя нога была обмотана бинтом и ужасно болела. Я смочил раны найденной в шкафчике водкой, отчего боль стала просто невыносимой. Больше всего меня беспокоил порез на бедре – он был особенно глубоким, и из ноги отчетливо торчал кусок мяса. Если бы я был сейчас в больнице, мне бы обязательно ногу зашивали. Да и сам я чувствовал, что нужно было найти нитки и, пропитав их водкой, зашить рану. Но при одной только мысли, что в мою ногу снова будет впиваться что-то острое, мне хотелось потерять сознание. В общем, я ограничился одним бинтом и теперь пытался соображать сквозь тупую боль, что делать дальше.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
