— Вообще вы должны знать, что русский национализм или шовинизм — это тупая и, я бы сказал, слепая штука. Вот почему я не очень-то верю работающим здесь русским из числа эмиграции. Они сами рассказывают, что, живя в Германии, влачили жалкое существование, пока они вам не понадобились для этой войны. Эта публика даже здесь, получая от Германии высокое жалованье, при случае дает мне почувствовать, что они подлинные русские и, значит, не мне чета. Они же убеждены, что вся эта война ведется только для того, чтобы вернуть им в России то, что у них отняла революция. Вот почему, когда я из пленных отбираю кандидатов для агентурной работы в советском тылу, я больше доверяю не русским, а людям из различных национальных меньшинств, которые пережили похожее на то, что пережил я сам.
Канарис слушал Рудина с огромным интересом. Ему было интересно говорить с этим умным и красивым молодым человеком, он хотел с ним говорить, а такую потребность он испытывал редко.
— Как вы расцениваете нашу работу в зоне Москвы? — спросил Канарис.
Рудин взглянул на сидевшего в стороне Зомбаха. Канарис рассмеялся:
— Не бойтесь, Крамер, не бойтесь, говорите то, что думаете. Мы, немцы, не меньше коммунистов любим эту, как это у них называется, да, самокритику.
Рудин почтительно улыбнулся и сказал:
— Я еще не могу считать себя специалистом по разведке. Но мне кажется, что мы сейчас действуем излишне торопливо. Те пленные, которых я отбираю, в общем, хорошее сырье, но только сырье. В школе их обучают месяц, самое большее — два и забрасывают.
Я знаю, агент хочет сделать дело, но я далеко не уверен, сделает ли. Вопрос тут в умении — только в этом.
— А что бы вы предложили?
— Я думал вот о чем, — с готовностью ответил Рудин. — Что, если, не свертывая тотального заброса, выделять для более тщательного обучения наиболее надежных и способных? Чтобы в россыпи средней агентуры у нас систематически появлялись особые ударные точки. С перспективой передачи нескольких средних агентов в подчинение такой ударной точке. У нас ведь вообще очень слабо поставлен контроль за работой агентуры. Старший лейтенант Фогель жаловался мне, что в его ведении теперь так много агентов, что он не успевает систематически следить за их деятельностью. А в этих условиях агенту можно или вовсе бездействовать, или заниматься высасыванием информации из собственного пальца. Я бы, например, провел выборочную проверку и тщательнейший анализ деятельности, скажем, двух десятков агентов.
— Вы имеете в виду инспекцию на месте? — спросил Канарис.
— Совершенно необязательно, — ответил Рудин. — Это, конечно, тоже делать необходимо, но сейчас я имел в виду просто серьезный анализ всех донесений агента, анализ, проведенный здесь.
Канарис обратился к Зомбаху:
— По-моему, этот совет господина Крамера дельный.
— Мюллер тоже говорил об этом, — сказал Зомбах.
— Да, я несколько раз предлагал ему это, — подхватил Рудин и заметил, как при этом Зомбах и Канарис выразительно переглянулись.
Рудин подумал, что разговор с Канарисом идет хорошо, и немного расслабил нервы. И именно в это мгновение он едва не вздрогнул, наткнувшись на взгляд адмирала — напряженный, подозрительный, злой. Перед ним был совершенно другой Канарис.
— А теперь, господин Крамер, — даже голос у него стал другим: жестким и более высоким, — потрудитесь абсолютно точно и кратко ответить на мой вопрос… — Канарис сделал паузу и спросил: — Что из того, что вы рассказали о себе, правда и что ложь?
— Из того, что я рассказал сейчас вам? — выигрывая время, как только сумел спокойно, спросил Рудин.
— Нет, нет, — торопливо, напористо, точно подхлестывая Рудина, сказал Канарис. — Это касается всего, что вы наговорили о себе по эту сторону фронта и писали в документах. Ну-ну!
Рудин задумался, молчал…
— Припомните, Крамер. И я должен прямо предупредить вас, что от вашего ответа зависит вся ваша судьба. Понимаете?
Рудин с рассеянным видом кивнул головой. Мысль его в это время работала молниеносно: «Что все это могло значить? Неужели обнаружен какой-то просчет в моей версии? Может, я сам допустил ошибку и в каком-нибудь эпизоде версии появилось разночтение?…» Нет, это исключалось. Во всем, что касалось версии, он всегда был предельно внимателен и осторожен. Рудин поднял взгляд на Канариса и в выражении его лица уловил какой-то еле приметный и мгновенный знак усталости, точно ему трудно было находиться в этом напряженном состоянии и он торопился сбросить с лица маску «второго Канариса».
«Ясно! Все это разыгрывается им для того, чтобы поймать меня», — подумал Рудин и совершенно спокойно, глядя в глаза Канарису, сказал:
— Все, что я писал и говорил по эту сторону фронта, правда и только правда.
Канарис отвел взгляд и небрежно произнес:
— Можете идти…
Рудин встал, поклонился Канарису, потом Зомбаху и вышел из кабинета.
— Ну как? — спросил Зомбах с чуть заметной улыбкой.
Канарис встал, подошел к окну и, смотря в него, ответил:
— Пожалуй, это находка…
— Я считаю его весьма перспективным работником, — не без самодовольства сказал Зомбах.
— Что о нем говорят другие?
— Кто, например?
— Скажем, тот русский, которого я прислал вам в начале кампании… Андросов, кажется…
— Его у нас уже нет, — не сразу ответил Зомбах.
— А где он?
— Сначала он исчез, а потом мы узнали, что его ликвидировали коммунисты.
Канарис резко повернулся от окна и быстро, встревоженно спросил:
— Когда это произошло?
— В то же время, когда погиб адъютант Мюллера.
— Его труп был найден?
— Да. Но был обезображен до неузнаваемости.
— И это случилось буквально в один день с гибелью Ноэля?
— Несколько позже, я думаю.
— Что значит «несколько», что значит «я думаю»? А точно?
— Схватили его точно в тот же день. А когда казнили, неизвестно. Труп был найден спустя неделю, а то и десять дней.
— Тщательное опознание трупа было сделано?
— Да. Абсолютно точно установлено, что это труп Андросова. Следствие вело гестапо. Есть документация. — Зомбах отвечал уверенно, убежденно, так как имел на этот счет официальные данные из гестапо. Он не мог знать, что эти данные явились результатом сложной и смелой работы Кравцова.
— Так… — Канарис замолчал, смотря прямо перед собой напряженным, сосредоточенным взглядом. — Мне очень не нравится эта история, — произнес он задумчиво. — Почему я о ней ничего не знал?
— Довольно ординарное происшествие. Красные все время охотятся за своими изменниками, — устало сказал Зомбах.
