class="v">Когда они из сердца льют.
Ты был частичкою меня —
И на дорогах, что бегут
По склонам, лесу и лугам,
Так одиноко стало тут.
Тебя здесь нет – тебя здесь нет.
Милый Банч. Глупости все это, что нельзя тосковать по собаке, как по человеку. Иначе говоря, оплакивать собаку можно в точности как человека.
Мое третье возражение против любых видов эволюции, основанных на наследовании приобретенных характеристик, вероятно, не универсально применимо к любым формам жизни в любых местах. Тем не менее это возражение верно для всех форм жизни, чья эмбриология устроена эпигенетически (как на земле), а не преформистски. Спорный вопрос – может ли преформистская эмбриология работать вообще (кажется, нет – но об этом поспорим как-нибудь потом). Что значат эти термины, “эпигенетический” и “преформистский”? Они восходят к истокам эмбриологии. Я бы назвал их “эмбриологией оригами” и “эмбриологией 3D-принтера” соответственно. Эмбриология оригами, как я писал в “Рассказе предка” и “Самом грандиозном шоу на Земле”, создает тело, следуя рецепту или программе, где даны инструкции – как выращивать ткани, складывать их в разные стороны, выворачивать наизнанку. Эпигенетическая эмбриология (“оригами”) по природе своей необратима. Нельзя взять тело и восстановить инструкции, по которым оно создано, – как нельзя взять кораблик или птицу-оригами и восстановить последовательность, в которой их складывали, или взять деликатесное блюдо и дословно воссоздать его рецепт.
Преформистская (или “чертежная”) эмбриология устроена иначе. Она обратима, и ее не существует в биологии нашей планеты. Поэтому неверно описывать ДНК как “чертеж”. Если бы чертежная эмбриология существовала, она была бы обратима. Можно воссоздать чертеж дома, измерив все комнаты и уменьшив масштаб. Но даже самые подробные и тщательные измерения тела животного не помогут воссоздать его ДНК.
Преформистская, или “чертежная”, эмбриология хорошо описывается через метафору 3D-принтера. 3D-принтер – естественное продолжение обычного бумажного принтера. Он строит объект “печати” слой за слоем. Я впервые увидел такой потрясающий аппарат в гостях у Илона Маска на его ракетном заводе SpaceX. Тот конкретный 3D-принтер в демонстрационных целях печатал шахматные фигуры. В отличие от фрезерного станка, который выступает в роли скульптора, управляемого компьютером, и вырезает предметы из металлической болванки методом вычитания, 3D-принтер действует методом сложения, выстраивая предмет слой за слоем. Можно выдать принтеру серию послойных сканов существующего 3D-объекта, и он выстроит те же слои в новом объекте-копии. Известная нам жизнь развивается эпигенетическим[150], не преформационистским путем.
Можно было бы (гипотетически, лишь гипотетически) представить, что где-то во Вселенной существует преформистская форма жизни и ее эмбриология работает как 3D-принтер: сканирует тело родителя и слой за слоем строит тело ребенка. И теоретически подобная форма жизни могла бы передавать приобретенные характеристики следующему поколению. Сканирующие механизмы, которые копируют тело, могли бы скопировать приобретенные изменения (в том числе, предположительно, следы увечий и износа). Но все, что нам известно о белковой/ДНК-жизни на этой планете, противится идее сканирования родительского тела, чтобы передать отсканированную информацию в гены для следующего поколения. ДНК работает не так. И не может так работать. Невозможно на основе тела животного воссоздать его ДНК. И единственный способ построить тело на основе генов – вырастить в матке или яйце эмбрион. Более того, возвращаясь к теме обрезания, сканирование тела копировало бы все повреждения, а не только улучшения от “упражнения и неупражнения”.
Так что, заключил я, Эрнст Майр был неправ, когда говорил: “Если допустить его предпосылки, Ламарк выдвинул не менее обоснованную теорию адаптации, чем Дарвин. К сожалению, предпосылки оказались неверными”. Нет, они не “оказались” неверными, они не могли бы сработать в принципе, даже если были бы верны. И надеюсь, что я дал Фрэнсису Крику повод пересмотреть эти слова: “Никто не выдвигал общих теоретических замечаний о том, почему подобный механизм был бы не так эффективен, как естественный отбор”.
В конце моего выступления поднялся Стивен Гулд и не впервые красноречиво продемонстрировал, как внушительная эрудиция может перегрузить сознание и затмить суть дела. Он в красках расписывал, как в конце XIX и начале XX веков были в моде разнообразные альтернативы естественному отбору: например, мутационизм и сальтационизм. Это верно с исторической точки зрения, но попадает убийственно мимо цели. Ни мутационизм, ни сальтационизм, ни сам ламаркизм, никакой другой “изм” XIX века (я утверждал это и в своей кембриджской лекции) в принципе не способен опосредовать адаптивную эволюцию.
Возьмем, к примеру, мутационизм. Уильям Бейтсон (1861–1926) был одним из многих генетиков (он и придумал это слово), кто считал, что генетика Менделя некоторым образом превзошла естественный отбор и что мутация без отбора служит достаточным объяснением эволюции. Я привел две цитаты из него в книге “Слепой часовщик”:
Мы обращаемся к Дарвину ради его бесценного собрания фактических данных, [однако] философским авторитетом он для нас более не является. Его эволюционную систему мы рассматриваем так же, как рассматривали бы системы Лукреция или Ламарка.
И еще:
Изменение популяционных масс при помощи незначительных шажков, направляемых отбором, настолько не соответствует действительности, что можно только удивляться как недостатку проницательности у защитников подобной точки зрения, так и тому дару убеждения, благодаря которому она хотя бы некоторое время казалась приемлемой.
Какая невероятная чушь. Гулд, безусловно, был прав: с исторической точки зрения, в конце XIX – начале XX века помимо дарвиновской и ламарковской в ходу были и многие другие теории эволюции, и Бейтсон был в числе виновников этого. Я стремился не отрицать исторические факты, но показать, что эти теории, наряду с самим ламаркизмом, были принципиально ошибочны. Неизбежно, всегда. И это можно было понять, сидя в кресле – еще до того, как их опровергли фактическими данными. В пользу дарвиновского естественного отбора свидетельствуют не только данные. Когда речь идет об адаптивной, функционально улучшающей эволюции, – единственная известная нам теория, способная справиться с этой задачей, – это, несомненно, естественный отбор, и я готов обобщить – такова моя интуитивная догадка, – что других таких, доселе неведомых нам, теорий не найдется.
На кембриджской конференции я не слишком убедительно выступил в защиту универсального дарвинизма: я чудовищно недооценил время, которое потребовалось бы, чтобы развить тему. А в те времена мне не так хорошо удавалось скрывать свое беспокойство от таких ошибок. То был не единственный раз, когда мне не хватило времени; вспоминается знакомое ощущение: я весь покраснел и взмок от тревоги и паники. В перерыве на кофе после этого, как мне казалось, провала, я безутешно и неподвижно сидел в пустеющем лекционном зале. Одна сердечная подруга, увидев, как я огорчен,
