Байбаков сравнивал свое поколение руководителей с нынешним — и приходил в отчаяние. Его поколение — поколение сталинских наркомов — жило в обстановке, когда приходилось отвечать головой за свои ошибки и промахи, если они наносили вред государству. А эти?! — сокрушался он. Ничто им не грозит за бесчисленные провалы, а то и хозяйственные преступления, катастрофы, гибель шахтеров, аварии самолетов. Некому держать ответ, все сходит с рук. Иногда их сравнивают с большевиками. Что ж, определенное сходство есть. Большевики ведь тоже брались за дела, в каких не были сведущи, вспомните «красных директоров». Но они, в отличие от нынешних деятелей, не имея никаких дипломов, все-таки были сметливее. А что же теперь? — не унимался сталинский нарком. Разве наши «демократы» (это слово, как и «реформаторы», Байбаков употреблял, только беря в кавычки) оказались людьми здравого практического смысла? Разве сумели они пойти на компромисс с опытными, не принимающими их идей кадрами? Напротив, ввели запреты на определенные профессии — плановиков, разработчиков стратегических экономических программ. И вот бездумно разогнаны в высших органах управления кадры опытнейших хозяйственников…
1990-е стали для Байбакова временем невыносимо чужим. Временем краха всего, чему всю жизнь служил и во что верил. Временем горьких раздумий. Именно тогда были написаны его мемуары, все десять томов. Взялся за них, ибо считал, что «нынешние “реформаторы” и “демократы” пытаются оклеветать все, что сделано нашим народом», и надо, мол, ответить на эту клевету. «Да, — писал, — у меня есть собственная точка зрения на историю и современность, которая позволяет мне оценивать факты, события и явления с позиции государственного деятеля и гражданина. Я за объективный анализ каждого периода развития нашей страны».
В это трудно поверить, но, если вдуматься, все перемены в России, отсчет которым был начат в 2000 году, когда к власти пришел Владимир Путин, поддавались прогнозу еще тогда, когда Ельцин стоял на танке, а Горбачев был загнан не в Форос, а в последний тупик коммунистического правления. Следовало ожидать, что пройдет какое-то время, и жизнь, по Бродскому, «качнется вправо, качнувшись влево». Так и случилось. Маятник российской истории совершил свой привычный попятный ход. И тоска по Госплану, по сталинской модели экономики, одолевавшая Байбакова после крушения СССР, материализовалась в законотворчестве, речах политиков, общественных дискуссиях второго десятилетия 2000-х.
Пример такой материализации — вышедшая в 2021 году книга «Кристалл роста. К русскому экономическому чуду». Ее авторы — заместитель секретаря Общественной палаты РФ Александр Галушка, заместитель полномочного представителя президента РФ в Центральном федеральном округе Артур Ниязметов и помощник заместителя секретаря Общественной палаты РФ Максим Окулов. С их точки зрения, советская Россия в 1929–1955 годах установила мировой рекорд по темпам роста экономики. И главное объяснение этому чуду — плановая система хозяйствования. Авторы проанализировали, как работала сталинская экономика, и нашли в ней немало привлекательного. Как пишет в предисловии к «Кристаллу роста» режиссер Никита Михалков, именно тогда «кратно увеличивались доходы людей, снижались цены, росли сбережения граждан». Читателя подводят к мысли, что такая экономика, если внедрить ее в современной России, позволит добиться сталинских темпов роста. Для этого надо реализовать пять слагаемых: 1) планирование; 2) использование зарубежных технологий и привлечение иностранных специалистов; 3) директивное повышение эффективности (задания по внедрению новой техники); 4) денежно-кредитная (монетарная) политика; 5) предпринимательство (личные приусадебные участки и артели).
На выход книги откликнулся исследователь плановой экономики Алексей Сафронов. Вступая в полемику с авторами «Кристалла роста», он пишет: «Сталинская модель, особенно в том виде, в котором она сложилась после войны, в четвертую пятилетку, базировалась на сильном внутреннем напряжении всех элементов. Госплан должен был прессовать министерства и предприятия внедрять новые технологии и более жесткие нормы расхода ресурсов и трудозатрат, для этого сам Госплан должен был держать штат контролеров и постоянно играть в “кошки-мышки” с министерствами, которые, разумеется, на все лады пытались доказывать, что госплановские требования они не тянут. При этом никакие темпы не были достаточны. Когда планы 1946 и 1947 годов были перевыполнены, план на 1948 год был повышен. <…> То есть даже небольшое снижение темпов — преступление. К моменту смерти Иосифа Виссарионовича сталинская система — это система, в которой Госплан прессует министерства, министерства прессуют предприятия, а правительство прессует Госплан и время от времени расстреливает его председателей».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Не выдерживает критики и тезис авторов книги, что государственный строй не имеет значения и, если плановую систему хозяйствования внедрить в любой стране мира, эту страну ждет бурный экономический рост. «Помимо административного принуждения и экономических стимулов, — продолжает полемику Сафронов, — значительным слагаемым сталинской системы были стимулы моральные, риторика, что мы все трудимся ради общего блага и светлого будущего, а лучшие трудяги становятся знатными людьми, прославляются в газетах и ездят к Сталину в Кремль на приемы. А согласятся ли работяги столь же самоотверженно впахивать на хозяев — вопрос. Боюсь, что без “идейной” компоненты набор условий для роста все-таки будет неполным».
Что же касается пяти слагаемых — ну, например, предпринимательства в виде личных приусадебных участков и артелей… Здесь у авторов книги тоже не все ладно. «В 1935 году был принят “Примерный устав сельскохозяйственной артели”, который просто упорядочил прежнюю практику, установив предельный размер разрешенного личного приусадебного хозяйства, — напоминает Сафронов. — В 1939 и в 1946 гг. выходили постановления, смысл которых сводился к борьбе с чрезмерно разросшимся личным хозяйством. То, что приусадебные хозяйства давали до половины (а в отдельные периоды — больше половины) сельскохозяйственной продукции, — это проблема колхозной модели, а не ее заслуга. Это означает, что огромные средства, которые государство тратило на сельхозтехнику и мелиорацию, давали мизерную отдачу т. к. колхозникам было невыгодно трудиться в колхозном хозяйстве. По итогам 1950 г. колхозники тратили на общественные работы 73 % рабочего времени и имели с этих работ 19,5 % денежных доходов. На работу в государственных и кооперативных организациях, т. е. своего рода “отходничество”, уходило 10 % времени и приходилось 19,4 % доходов. Личные подсобные хозяйства отнимали 17 % времени, но давали 46,1 % всех доходов колхозников. То есть личное приусадебное хозяйство для колхозника было более чем в 10 раз выгоднее общественного».
Даже эти неточности и натяжки (а их в книге гораздо больше) дают повод предположить, что авторам было не так важно разобраться, как работала сталинская система, сколько презентовать идеи для сегодняшнего дня.
Верил ли Байбаков, когда горевал о ликвидации Госплана, что эти идеи через тридцать лет после перехода России к рынку вдруг возродятся и будут подаваться как прогрессивные, способные обеспечить высокий рост отечественной экономики в настоящем и будущем?
«Я хочу дожить до ста лет»
Байбаков жил в просторной квартире в центре Москвы. Гранатный переулок, 10. Знаменитый «брежневский» дом, где обитала советская элита, преимущественно члены Политбюро. Хозяйкой квартиры на шестом этаже была дочь генсека Галина Брежнева (потом туда въехал последний председатель Верховного Совета РСФСР Руслан Хасбулатов), а двумя этажами выше имел квартиру Байбаков. В этой квартире его, пенсионера союзного значения, однажды навестил Дмитрий Украинский, давний верный соратник. За разговором выяснилось, что Байбаков не оформил толком персональную пенсию и не имеет понятия, какие льготы, поликлиники, санатории ему полагаются.
