— Я делаю все, чтобы сдержать обещание, данное сестре. Но мне не трудно, ибо я люблю Ливию.
— Это видно. Мысли об этом согревают мне сердце. Какое счастье, что я имею возможность бывать здесь!
— Полагаю, в Лондоне тебе было бы гораздо лучше.
— Как ты ошибаешься! Для меня нет большей радости, чем быть там, где ты, Кэролайн. Я часто думаю о том маскараде… Помнишь?
— Еще бы, — сказала я. — Как сейчас стоит перед глазами.
— Клеопатра.
— И Руперт Рейнский.
Он взглянул на меня сияющими глазами, и мы одновременно рассмеялись.
Джереми был не настолько глуп, чтобы пытаться сразу же «давить» на меня, тем не менее намерения его были ясны как белый день.
— Я приеду снова, Кэролайн… скоро. Ты не возражаешь?
— Насколько я поняла, ты приезжаешь для того, чтобы повидаться с дочерью.
— И… с тобой.
Я шутливо поклонилась ему.
Он приехал снова еще до конца января. Как только замысел окончательно созрел в его голове, он решительно приступил к его реализации, проявляя при этом удивительную изобретательность. В этом я не могла не отдать ему должное. Джереми часто писал, умоляя сообщать ему все новости о Ливии. Словом, был идеальным отцом.
В феврале он снова был с нами. Путешествие в продуваемом зимними ветрами поезде с несколькими задержками из-за обледенения путей было непростым, но он приехал.
— Какой ты преданный отец! — воскликнула я, увидев его.
— Ничто не могло бы удержать меня от поездки, — ответил он.
В тот свой визит он предпринял еще несколько шагов вперед.
Однажды мы сидели вместе с ним на полу в детской, составляя лото с изображением разных зверей. Это лото было любимой игрушкой Ливии.
— Вот так все и должно быть… Мы трое. Вот, что такое настоящий дом, — произнес он.
Я не ответила. Тогда Джереми накрыл мою руку своей рукой. Я не препятствовала этому. Ливия прижалась к нему, и он обнял ее.
Перед отъездом он нашел меня в маленькой зимней гостиной одну.
— Может быть, это еще несколько несвоевременно, Кэролайн, но у меня всегда было чувство, что вот так все именно и должно было быть. Если Оливия смотрит сейчас на нас с неба, я уверен, что она меня понимает. Видишь ли… я всегда любил тебя. — Я посмотрела на него широко раскрытыми глазами. — Я совершил ошибку, — продолжал Джереми. — И понял это почти сразу же после того, как совершил.
— Ошибку? — переспросила я. — А мне казалось, что ты наоборот проявил удивительную житейскую мудрость, блестяще разрешив материальный вопрос.
— Это была ошибка. Я был молод, честолюбив… и глуп. Вскоре после того я понял это. Теперь все иначе. Я стал умнее.
— Все мы с годами становимся умнее, Джереми. Он взял мою руку в свои. Я не отдернула ее.
Потом я проводила его на станцию. На прощанье Джереми сказал:
— Очень скоро я вернусь, Кэролайн. Но скажи, почему ты здесь живешь? Эта жизнь не для тебя. У тебя должны быть дети. Я же вижу, как ты возишься с Ливией. Думаю, я мог бы быть хорошим отцом… имея тебя рядом. У нас была бы счастливая семья. Тебе так не кажется?
— О, да, — ответила я.
— Конечно, рано еще строить какие-то планы на будущее, но… Мы могли бы быть счастливы, Кэролайн. Такая у нас судьба.
На этот раз я промолчала.
Он расценил это как согласие с его словами.
Возвращаясь в двуколке домой, я ощущала небывалый прилив жизненной энергии.
Весна пришла очень мягкая. Я чувствовала, как потихоньку рассеивается моя печаль. Земля пробуждалась к новой жизни, набухали почки на деревьях, вновь запели птицы. Я тоже ожила.
Понимала, что не стоит больше заглядывать в прошлое, чувствовала, что смогла бы построить для себя новую жизнь.
Апрель выдался просто прелестным.
— «На апрельских дождях всходят майские цветы…» — цитировала я вслух. Я вновь задышала полной грудью.
Снова приехал Джереми. Он взял мои руки в свои и заговорил:
— Ты прекрасно выглядишь, Кэролайн. Совсем как прежде. Я вновь вижу перед собой Клеопатру.
— Печаль не может держаться в душе вечно, — ответила я. — Нет смысла лелеять ее в себе.
— Как это разумно! Я всегда отмечал в тебе здравый смысл. Чувствую себя самым счастливым мужчиной на земле.
— Между прочим, еще года не прошло с тех пор, как ты овдовел.
— Я тоже не собираюсь лелеять свою скорбь. Оливия меня поняла бы. Я знаю, что она меня поняла бы.
— Всегда приятно заручиться одобрением со стороны усопшего, — заметила я.
— Я думаю, она подозревала… Именно поэтому и хотела, чтобы Ливия осталась с тобой. В некоторых вопросах она являла собой образец здравомыслия.
— Если она сейчас смотрит на нас сверху, думаю, она очень благодарна тебе за эту оценку.
— Мне всегда нравилось то, что ты умеешь быть острой на язык, Кэролайн. — Я промолчала, а он продолжал: — Не могу даже передать тебе словами, как я счастлив! Будто увидел свет в конце туннеля.
— Звучит довольно банально, — ответила я.
— Но как нельзя более кстати.
— Полагаю, именно от такого частого употребления подобные выражения и становятся штампами.
— Что это за разговор между нами? Разве нам больше нечего обсудить? Лично я думаю, нам придется подождать еще годик. Условности, знаешь ли. Тяжелая штука.
— Очень тяжелая, — согласилась я.
— Мы не будем закатывать шумного торжества. Все пройдет очень тихо. Впрочем, без одобрения леди Кэри нам, думаю, не обойтись.
— Меня как-то никогда особенно не интересовало мнение тетушки Имоджин. К тому же поводы получать в чем-нибудь ее одобрение до сих пор возникали не часто.
— Забавно. Думаю, жить мы будем весело. Нам с Ливией страшно повезло.
Я ответила на это улыбкой. Он продолжал говорить о том, что, по его мнению, ждало нас впереди. Повторил, что деревенская жизнь — это не для меня. Отметил, что в связи с этим возникает целый ряд вопросов, которые нужно будет решить. Во-первых, следует сделать кое-какие запросы, с тем чтобы уточнить рыночную стоимость больших поместий. Джереми полагал, что преподнесет мне тем самым большой и приятный сюрприз.
Я действительно была потрясена, но лишь улыбалась ему. А он продолжал. Стал рассказывать о лондонской жизни, о лондонском свете, которого мне так якобы не хватает здесь, в Ланкарроне.
— Дорогая Кэролайн, — говорил он, — тебя увезли, когда жизнь только-только обернулась к тебе интересной стороной. Вспомни хотя бы тот маскарад! Как было здорово! Ты едва познакомилась со всем этим, и тут же все закончилось. Мы изменим положение!
Я удивлялась самой себе. Молчала больше обычного, ибо боялась, что голос может меня выдать. Слушала его, наблюдала за ним. А он в ту минуту думал, наверное, что это любовь смягчила меня. Выглядел он действительно впечатляюще: перед приездом явно «почистил перышки».
