Полковник Победнов, проводив неприятеля до самого Подкумка, повернул отсюда со всем отрядом на Хохандуковское укрепление и здесь, уже шестого ноября, нашел предписание Вельяминова от третьего числа о захвате аула Росламбека на Кубани. Об исполнении распоряжения этого, данного при совершенно других обстоятельствах, казалось бы, теперь нечего было и думать, но Победнов тотчас взялся за него и двинулся к Каменному Мосту. Росламбекова аула он, разумеется, не застал, но этим движением уже окончательно выпустил из вида Джембулата, которому еще мог преградить путь на самой Кубани.
Одни ногайцы долго еще преследовали неприятеля и затем разъехались по домам. Полковник Победнов также возвратился к Тахтамышу.
Действия Исаева во все это время были еще бессвязнее, бесцельнее и страннее, чем действия Победнова.
В Воровсколесске, куда он третьего ноября попал вследствие сообщений, доставленных Победновым, отряд его простоял до полудня следующего дня, все поджидая новых известий. Но известий не было, а между тем, стоило только выслать разъезд – и он, отъехав от станицы несколько верст, услышал бы гул ружейной перестрелки, и тогда Исаев мог бы подоспеть еще к делу, происходившему неподалеку от него, около Кумского редута. Только перед вечером от Победнова пришло наконец известие, что неприятель идет на Круглолесскую, а вслед за ним – другое, что он повернул на Саблю. Окончательно спутанный, Исаев признал за лучшее идти на Кубань, к Верхие-Барсуковскому посту, чтобы там отрезать горцам отступление, и, таким образом, в роковую ночь с четвертого на пятое число он был далеко от кровавых происшествий на Куме. Но не успели здесь казаки расседлать лошадей, как третий казак известил, что Победнов сражается около Кумского редута, то есть там, откуда только что ушел Исаев. Исаев поспешно двинулся обратно, опять через Воровсколесск, и прибыл к Кумскому редуту в восемь часов утра пятого числа, то есть тогда, когда неприятель уже давно был за Кумою. Теперь оставалось Исаеву одно – открыть сообщение с Победновым. Но измучив напрасно лошадей и людей и потеряв всякую надежду найти неприятеля, он повернул в Баталпашинск и распустил отрад по квартирам в то время, когда неприятель еще был в русских границах и стоял в вершинах Подкумка.
Несвоевременный роспуск отрядов Исаева и Победнова лишил линию и последней возможности сделать какой-либо отпор неприятелю, если бы он вздумал возвратиться для новых предприятий. Но Джембулат, конечно, не подозревал истины и новых предприятий не замышлял. Достигнув Подкумка, он не решился идти на Малку, уведомленный, что там встретил бы другие войска, действительно прибывшие туда по распоряжению Вельяминова, и, довольный первым успехом набега, отказался от дальнейших приключений.
Двадцатого ноября Вельяминов отдал следующий приказ:
“Уклонение войска Донского полковника Победнова от сражения не позволяет иметь к нему ни малейшего доверия, а потому кордон, состоящий под его начальством, поручается командиру Кубанского казачьего полка подполковнику Степановскому. Не более похвалы заслуживают и действия полковника Исаева, который употребил все искусство, чтобы не встретиться с неприятелем. Подобные действия также не внушают доверенности, и кордон, находящийся под его начальством, поручается войска Донского войсковому старшине Грекову Четырнадцатому”.
Победнов, нужно думать, сам хорошо понимал значение своих поступков и, стараясь маскировать их, посылал Исаеву извещения о том, где и когда он “вступал в сражения” с неприятелем, пытаясь этим путем оправдать свои действия в глазах и подчиненных и начальства.
Через несколько дней после описанных событий в Георгиевск приезжал, по словам Родожицкого, один офицер из бывшего отряда Победнова и рассказывал, что Победнов просто был обманут своими лазутчиками, уверившими его, что позади Джембулата идет другая, вдвое большая партия и что будто бы Победнов потому только и не решился действовать энергично, сберегая силы для нового, сильнейшего врага. В этом же смысле Победнов сделал официальное донесение о событиях и изложил в нем факты неверно.
“Ваше Высокопревосходительство,– писал Ермолову Вельяминов по этому поводу,– без сомнения заметите в донесении моем некоторое несходство с донесением полковника Победнова. Оно происходит оттого, что действия свои описывает он не совсем чистосердечно. Сведения, собранные мною от посторонних лиц, объяснили мне все обстоятельства сего происшествия”. “Надеюсь,– прибавляет он далее,– что заменившие их в командовании кордонами подполковник Степановский и войсковой старшина Греков Четырнадцатый в подобном случае сделают что-нибудь лучшее, уверен будучи, что хуже сего ничего сделать невозможно”.
Дерзкий набег Джембулата, прекрасно рассчитанный и, нужно думать, основанный именно на личных качествах Победнова и Исаева, о которых Джембулат имел возможность собрать положительные сведения, мог бы нанести еще больший ущерб линии, если бы горцам удалось разорить и деревню Саблю, а это бы случилось неминуемо, если бы не подошла туда рекрутская партия из Ставрополя. Жители в Сабле так перепугались угрожавшего им бедствия, что наутро, когда уже миновала всякая опасность, они разбежались и собрались не прежде, пока не поставили к ним для охраны небольшой отряд пехоты с пушкой.
Суровый Кацырев, конечно, не мог смотреть равнодушно на то унижение, которому подверг линию Джембулат, и задумал ответный набег.
В декабре, перед Рождественскими праздниками, проведя накануне весь вечер с Вельяминовым, он внезапно выехал из станицы куда-то по своим делам – и не вернулся домой. Все были встревожены участью храброго офицера, но на следующий день узнали, что он уже за Кубанью с казачьими сотнями, которые приготовил в нескольких верстах от станицы так скрытно, что даже самые приближенные к нему люди, не говоря уже о прочноокопских жителях, ничего не подозревали. Кацырев сделал набег на темиргоевские пастбища и отбил у Мисоста Айтекова тысячу лошадей. Это было Мисосту наказание за его вероломное поведение.
XXX. НА БЕГЛЫХ КАБАРДИНЦЕВ (1825 год. Князь Бекович-Черкасский)
Проходили годы усилий, направленных на то, чтобы заставить воинственные племена Кавказа уважать русские границы. Но если была усмирена и оттеснена в горы хищная Чечня, если Дагестан замолк пред грозным рокотом русского оружия, если пала окончательно покоренная Кабарда, если все это совершилось и вписалось в скрижали истории самоотверженных подвигов русского солдата, то невозможно было сказать того же о Черкесии, в которой Россия встретила непримиримого врага, предпочитавшего гибель своих сынов и пожары аулов мирным отношениям с могущественным соседом.
Покорение Кабарды создало новую причину вечных тревог на правом фланге, на верхней и средней Кубани. Беглые – по русскому официальному выражению – кабардинцы стали за Кубанью новым элементом, постоянно возбуждавшим к беспрерывным и мстительным набегам. Под их влиянием выходили тогда на линию все крупные шайки, устремлявшиеся нередко прямо на мирную Кабарду, чтобы наказать ее за подчинение России и увести в горы. Но в этом последнем районе, до самого 1825 года, черкесы терпели одни неудачи, за которые и мстили внезапными нападениями на Кубанскую линию, не так крепко огражденную, как Кабарда. Осень 1824 года была временем обостренной вражды и усиленной деятельности черкесов. Начинаются настойчивые стремления прорваться в Кабарду, тогда уже волновавшуюся, одновременно с набегами на Кубанскую линию.
Дело защиты усложняется. Русский солдат должен был поспевать всюду – и на всем обширном протяжении Кубани до Черномории, и в безопасной Кабарде, преодолевая неимоверные трудности.
В записках Родожицкого есть поражающая картина передвижения одного отряда с правого фланга в Нальчик, ясно обрисовывающая и тревожное положение тогда края, и геройский дух кавказских солдат.
“За несколько верст до Прочно-Окопской станицы,– рассказывает он,– встретился мне обоз Ширванского батальона и потом весь батальон, идущий в Кабарду. Солдаты большей частью без мундиров, в куртках разного покроя, подходящих к зеленому цвету, в мохнатых черкесских шапках, в синих холщовых шальварах и в пестрых рубахах; все они были очень навьючены ранцами, сумками и мешками; лица у всех загорелые, отважные, воинственные; народ не крупный, но плечистый и сильный – ужас черкесов. Это первые воины, которых я увидел здесь в настоящем их виде, как они совершают набеги на закубанцев. Этот батальон после утомительного похода за Кубань в шесть дней прошел в Кабарду триста верст, то есть по пятидесяти в сутки!.. Одна только любовь к Дядюшке, как они называли Ермолова,– замечает Родожицкий,– могла дать им такую чудесную силу”.
Прямой обязанностью русских властей, понимавших нравственную силу кавказских войск и местные особенности войны, близко знавших полудикое уважение черкесов к силе и презрение к снисходительности и гуманности, было не оставлять без ответа их враждебных действий. Кровавый набег Джембулата, безнаказанно, в виду русских войск ушедшего в горы, призывал к такому отмщению, которое восстановило бы в горах должное уважение к русскому имени и русской силе. Наступившая зима при тогдашних обстоятельствах удержала войска от немедленного перехода за Кубань и отсрочила кару беглых кабардинцев, главных виновников набега Джембулата. Но едва наступила весна, как русские войска приготовились к экспедиции. В ней суждено было выдвинуться новой замечательной личности, оставившей по себе громкое имя на Кавказе,– князю Бековичу-Черкасскому.
