жизнь свою проживает она теперь бесцельно.
Она медленно пересекла дорожку и направилась к Бобби. Трава, должно быть, приглушила её шаги, поскольку он не поднимал головы до того самого момента, пока она не очутилась точно напротив него, — лишь тогда он поднял головушку, продолжая сжимать в ручонке красный грузовичок.
— Привет, Бобби, — сказала она.
— Привет, — шёпотом ответил он и вновь принялся катать грузовичок по той же самой, никому не видимой колее.
Она нахмурилась и наклонилась к мальчику: — Что такое ты делаешь?
— Играю грузовичками, — сказал он тихонько. Она вспомнила, что такой же голосок был у него, когда она впервые встретила его в кухне. Он снова казался таким маленьким, таким безответно-кротким, в нём не осталось ничего от прежнего Бобби-лучшего друга Робина.
— Как ты попал в сад?
Он испуганно глядел снизу-вверх на неё: — Я не крал ключик. Я вернул его на место.
Она ласково опустила свою руку на его плечо: — Всё хорошо, Бобби. Я не сержусь. Я просто хочу знать.
— Когда Робин и я были пиратами, мы пробирались в логово Чёрной Бороды и брали ключик, а потом шли сюда искать закопанное сокровище. Только мы никогда не успевали его найти. Нам приходилось возвращать ключик на место, а то бы мы попали в беду.
Она улыбнулась:
— Это очень умно с вашей стороны, удостовериться, что вы положили его точно туда же, где нашли. А вам удавалось когда-нибудь отыскать это зарытое сокровище?
Он отрицательно покачал головой.
— А почему ты не ищешь сокровище теперь? — спросила она.
Он взглянул снизу сверх на неё, на его большие светло-карие глаза стали наворачиваться слёзы: — Карта была у Робина.
Маленький мальчик заплакал, весь сотрясаясь от тяжких рыданий. У Дианы сдавило грудь, сердце её, казалось, вот-вот лопнет, и наконец, потоком хлынули слёзы. Её первым порывом было бежать прочь, но затем она посмотрела на ребёнка, ничком лежавшего на земле. Она не могла его бросить.
И тут она поняла, что перед её мысленным взором начинает прорисовываться её дальнейший жизненный путь — пока это лишь тропинка — но она увидела её так ясно, что ей показалось невероятным, как же она не подумала об этом раньше. Но сейчас единственное, что имело значение, это было утешить лучшего друга её сына.
— Бобби, — ещё захлёбываясь плачем, еле выдавила она, — Мне бы очень хотелось, чтобы меня кто-нибудь обнял. А тебе бы этого хотелось тоже?
Маленький мальчик с трудом взобрался к ней на колени и уткнулся головой ей в грудь.
Винсента
Пятница, 18 октября, 1907 год
Хайбери Хаус
Этим утром миссис Крисли сказала мне, хоть я её о том не спрашивала, что сегодня восемнадцатое число, а это значит, что уже две недели как я арестантка.
Каждое утро она является с подносом. Затем помогает мне одеться и усаживает в кресло, лицом к окну. Часами я смотрю в сад, птицы и насекомые порхают прямо передо мной, занятые своими осенними заботами. Я не рисую. Я не читаю. Я похоронена слишком глубоко — я на самом дне боли от утраты.
Иных визитёров кроме миссис Крисли и доктора у меня нет. Мистер и миссис Мелькорт не приходят, что является облегчением.
Мэттью не приходит.
Понедельник, 21 октября, 1907 год
Хайбери Хаус
Нынче утром я проснулась и почувствовала себя по-иному. Горе моё никуда не делось, но оно, кажется, каким-то образом изменилось. Оно больше не давило на меня, не давая двигаться дальше.
Когда поутру явилась миссис Крисли, я сказала:
— Мне бы хотелось принять ванну сегодня, пожалуйста.
Она чуть не уронила свой поднос, потрясённая тем, что я заговорила, но вновь выпрямилась и накрыла стол точно так же, как обычно. Я натянула свой халат, села за стол и первый раз за всё эти недели съела завтрак полностью, как и положено. Полчаса спустя пришли две горничные с кипой банного белья.
В ванной я яростно стирала и смывала с себя дни, часы и минут горя и вышла из воды, чувствуя, что оно стало ещё чуть легче. Я позволила своим волосам просохнуть, прежде чем забрала их в причёску, подколов шпильками, и оделась. Затем я вернулась в этот мир.
Миссис Мелькорт запретила мне бывать в садах, но мне до этого и дела не было. Мне был необходим открытый воздух.
Мои шаги были медленны и осторожны. Тело моё наказывало меня за то пренебрежение, которое я проявляла по отношению к нему, тем не менее, неспешно шагая в туманной прохладе, я ощущала, как возвращаюсь к самой себе — под ногами моими шуршали опавшие осенние листья, а на лоб мне упали первые капли дождя.
Мысль про садик для детей, сад для влюблённых и свадебный сад была мне невыносима. Мне не хотелось видеть розы Мэттью в саду поэта или в чайном садике. Вместо этого я направилась прямиком к Зимнему саду и толчком отворила ворота, которые навесил мистер Хиллок, — из замка уже торчал один ключ, а на кольцо к нему был привешен другой. Внутри этого сада вся земля была ничем не засажена, однако свежевскопана, поскольку садовники ожидали моих указаний. Я опустилась прямо на выложенную каменными плитами дорожку и расплакалась.
Такую меня и застал мистер Хиллок — лежащую на траве ничком, юбки все примяты, глаза мокрые от слёз. Он не поспешил ко мне, не стал пытаться меня утешить. Он просто запер за собой ворота и сел рядом со мной.
Он протянул мне свой носовой платок: — Потерять ребёнка — это ужасно. Миссис Хиллок и я знаем это лучше, чем многие, хотя и изведали не столь много, как иные, — проговорил он своим тихим, но твёрдым голосом.
