Однако, почувствовав чье-то прикосновение, он живо обернулся и приглушенно воскликнул:
– Бюсси!..
– Добрый день, монсеньер! – ответил Бюсси, как если бы он расстался с герцогом только накануне вечером и за то время, пока они не виделись, ничего существенного не произошло.
– Ты, наверное, не в своем уме, – сказал принц.
– Почему, монсеньер?
– Потому что уехал откуда-то, где бы ты там ни был, чтобы явиться в Шартр глазеть на рубашки богоматери.
– Монсеньер, – сказал Бюсси. – Дело в том, что мне нужно безотлагательно с вами поговорить.
– Почему же ты не приехал пораньше?
– Вероятно, потому, что не смог.
– Но что случилось за те три недели, пока мы не виделись?
– Как раз об этом я и хочу с вами поговорить.
– Вот как! Может быть, ты подождешь, пока мы не выйдем из церкви?
– К сожалению, придется подождать. Это меня и влит.
– Молчи! Скоро все кончится. Наберись терпения, и мы вместе вернемся ко мне в гостиницу.
– Я на это рассчитываю, монсеньер.
И действительно, король уже одел поверх своей рубашки из тонкого полотна холщовую рубашку богоматери, а королева с помощью своих придворных дам натягивала на себя другую святую рубашку.
Затем король преклонил колени, его примеру последовала и королева. Супруги некоторое время усердно молились под широким балдахином, придворные, одержимые желанием угодить королю, били земные поклоны.
Наконец король поднялся с колен, снял с себя святую рубашку, попрощался с архиепископом, попрощался с королевой и направился к выходу из собора.
Однако на полпути он остановился: ему на глаза опять попался Бюсси.
– А, это вы, сударь, – сказал Генрих, – по-видимому, наше благочестие вам не по нраву, коли вы не решаетесь расстаться с золотом и шелками в то время, как ваш король одевается в грубое сукно и саржу.
– – Государь, – с достоинством ответил Бюсси, побледнев от сдерживаемого волнения, – даже среди тех, кто сегодня облачен в самую грубую рясу и больше других изранил себе ноги, не найдется человека, ближе меня принимающего к сердцу службу вашему величеству. Но я прибыл в Париж после дальней и утомительной дороги и только сегодня утром узнал, что ваше величество отбыли в Шартр. Я проскакал двадцать два лье за пять часов, государь, торопясь присоединиться к вашему величеству. Вот почему у меня не было времени сменить платье, и ваше величество не попрекнули бы меня, если бы вместо того, чтобы поспешить сюда с одним желанием слить свои молитвы с молитвами вашего величества, я остался бы в Париже.
Король, казалось, удовлетворился этими объяснениями, однако, взглянув на своих друзей, он увидел, что некоторые из них при словах Бюсси пожимали плечами. На желая обижать своих сторонников знаками доброго расположения к придворному герцога Анжуйского, король прошел мимо Бюсси с сердитым видом.
Бюсси, не моргнув глазом, снес эту немилость.
– Что с тобой? – сказал герцог. – Разве ты не видел?
– Чего?
– Что Шомберг, что Келюс, что Можирон пожимала плечами, слушая твои оправдания.
– Все так, – с полным спокойствием отвечал Бюсси, – я это отлично видел.
– Ну и что?
– Ну и то, неужели вы думаете, что я способен перерезать горло себе подобным или почти что себе подобным в церкви? Для этого я слишком хороший христианин.
– А, коли так, все прекрасно, – сказал удивленный герцог, – мне-то показалось, что ты этого не заметил или не пожелал заметить.
Бюсси, в свою очередь, пожал плечами и при выходе из собора отвел принца в сторону.
– Мы идем к вам, не правда ли, монсеньер? – спросил он.
– Немедленно. У тебя должны быть интересные новости для меня.
– Да, несомненно, монсеньер, и даже такие, о которых, я уверен, вы и не подозреваете.
Герцог удивленно посмотрел на Бюсси.
– Да, да, – сказал Бюсси.
– Ну хорошо, позволь мне только распрощаться с королем, и я к твоим услугам.
Герцог отправился к королю испрашивать разрешения покинуть его свиту, и король, в силу особой милости богоматери, несомненно расположенный к терпимости, даровал своему брату позволение уехать в Париж, когда ему заблагорассудится.
Герцог поспешно возвратился к Бюсси и вместе с ним закрылся в одной из комнат отведенной ему гостиницы.
– Ну вот мы и одни, мой друг, – сказал он, – теперь садись и расскажи мне свои похождения. Ты знаешь, я считал тебя мертвым.
– Вполне в это верю, монсеньер.
– Ты знаешь, весь двор, прослышав о твоем исчезновении, на радостях разоделся в белое, и немало людей вздохнули свободно впервые с того дня, когда ты научился держать шпагу. Но не в этом дело. Давай рассказывай! Ведь ты меня покинул, чтобы следить за прекрасной незнакомкой. Кто же эта женщина и чего я могу от нее ждать?
– Вы пожнете то, что посеяли, монсеньер, то есть стыд и позор!
– Что такое? – воскликнул герцог, более пораженный загадочным смыслом этих слов, чем их непочтительностью.
– Монсеньер слышал, – с ледяным спокойствием ответил Бюсси, – и мне нет необходимости повторять.
– Объяснитесь, сударь, и оставьте Шико загадки и анаграммы.
– О, нет ничего легче, монсеньер, для этого мне достаточно обратиться к вашей памяти.
– Но кто эта женщина?
– Думаю, что вы, монсеньер, ее узнали.
– Так это была она! – воскликнул герцог.
– Да, монсеньер.
– Ты ее видел?
– Да.
– Она с тобой говорила?
– Конечно. Только призраки не говорят. А что, разве у монсеньера были основания считать ее мертвой или надеяться на ее смерть?
Герцог побледнел и замер, словно раздавленный под тяжестью слов того, кто, казалось, должен был бы вести себя как подобает куртизану.
– Ну да, монсеньер, – продолжал Бюсси, – хотя вы и толкнули молодую девушку благородного происхождения на мученическую смерть, все же она избежала погибели. Однако подождите вздыхать с облегчением и не думайте, что вы уже оправданы, ибо, сохранив свою жизнь, она попала в беду большую, чем смерть.
– Что с ней случилось? – спросил герцог, дрожа всем телом.
– С ней случилось то, монсеньер, что один господин спас ей и честь, и жизнь, но этот человек заставил заплатить за свою услугу такой ценой, что лучше бы он ее не оказывал.
– Ну, ну, кончай.
– Диана де Меридор, монсеньер, чтобы избежать уже протянутых к ней рук герцога Анжуйского, любовницей которого она никак не хотела стать, Диана де Меридор бросилась в объятия человека, который ей ненавистен.
