В тот же день, 18 мая, вконец озлившись, Леонов решается написать Сталину.
Осталось меньше двух недель до сорокалетия писателя: не таких приветов ждал он к своему юбилею.
И вот он пишет:
«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович!
После романа „Дорога на Океан“, побитого и уже не издаваемого, я пробовал свои силы в театре. Две мои пьесы „Половчанские сады“ и „Волк“, отлично принятые театрами и т. Немировичем-Данченко, а после постановки в Художественном и Малом театрах — и советским зрителем, и Комитетом по делам Искусств, сейчас безоговорочно разгромлены в прессе. Повторяется история 1933 г., в тот раз организованная, как это выяснилось, плохими людьми. На глазах у молчащих организаций осмеивается и грязнится вся моя работа последних лет.
Тон статей бранный и издевательский. Не соблюдено даже элементарное уважение к чужому труду. Взгляните хотя бы на заголовок рецензии Б. Розенцвейга в „Комсомольской правде“. („Дорога“ писалась 3 года, пьесы — 2). Уже 18 лет я отдаю все свои силы советской литературе. В Германии сожжены 4 мои книги. А. М. Горький хорошо отзывался о моих работах („Беседа с рабкорами“, „Предисловие к французскому изданию ‘Барсуков’“ и т. д.). Я выбит из колеи, вынужден оставить новую начатую работу. В эту крайнюю минуту у меня нет иного выхода, кроме обращения к Вам.
Если это отношение ко мне заслужено мною, не лучше ли мне оставить мою профессию и искать других путей быть полезным моему народу. Я представляю на Ваш суд мою писательскую судьбу.
Краткость этого письма диктуется опасением занять Ваше время».
Отправленное в тот же день, оно вскоре ляжет к Сталину на стол.
В самом начале романа «Дорога на Океан» Протоклитов просит Курилова уволить его с дороги и не мучить больше. Так Леонов фактически предсказывает скорое своё будущее.
Процитированное выше письмо можно пересказать в двух фразах: я не могу больше работать мастером на этой Дороге! Отпустите меня на волю, душу уже вымотали!
Курилов Протоклитова не отпустил. И Леонова тоже не отпустят. Прямого ответа от Сталина не будет, но будет ответ опосредованный.
Две недели пройдут в мучительном ожидании.
Под конец месяца, как и в случае с наголову разбитыми «Скутаревским» и «Дорогой на Океан», по поводу двух леоновских пьес проведут диспут — на сей раз устроенный в Клубе писателей секцией драматургов.
Но диспут лишь добавит печали и раздражения оплёванному писателю, которому к тому же не дали стать драматургом.
Почти все ругали «Половчанские сады» — и в первую очередь за то, как ни странно, что Леонов сделал из мятущегося неудачника Пыляева шпиона, на которого он никак не тянул. (Так Леонов наказал сам себя, пойдя на поводу у времени.)
«Мир мнимый, — говорил о пьесе М. Гус, — мир людей всё совершивших, не мучимых никакими проблемами — всё скучно, неподвижно и безжизненно».
Завлит МХАТа Пётр Марков пытается Леонова защитить — что вполне объяснимо, ведь в его театре идёт одна из пьес Леонова; но Марков оказался явно в меньшинстве.
Примерно так же реагировали собравшиеся и на пьесу «Волк».
«В пьесе „Волк“ А. Гурвич, как и выступавший на диспуте Я. Эйдельман, не чувствует дыхания нашей жизни — как будто пьеса о советских людях написана в XIX веке, — сообщает „Литературная газета“ за 30 мая. — Мир героев пьесы замкнут в себе, оторван от окружающей действительности, не потому, что он показан в обстановке частной квартиры, а потому, что в этой частной квартире не бьётся пульс советской жизни».
Под отчётом о диспуте, чтоб окончательно испортить настроение Леонову, была опубликована отдельная статья М. Бурского на ту же тему. В статье автор сетует, что в «Волке» слишком«…скучно трещат на сцене советские скворцы» — в том смысле, что если б шпион Лука Сандуков в пьесе был чуть поразговорчивее, то симпатии зрителей вообще оказались бы на его стороне: как тут не стать волком, когда такая тоска вокруг.
«Половчанские сады» бьёт критик другой картой, обвинив весь ход пьесы в ходульности и фальшивости. «В чеховских спектаклях то, что за сценой, — пишет критик, — всегда встречалось с тем, что на сцене, образуя художественное единство. В половчанском саду эта встреча не состоялась. Сад этот — не вишнёвый».
Критик, к слову, показал здесь идеальный способ унизить вообще любое сочинение. С тем же успехом можно написать о чём угодно, утверждая, что ваша Анна — не Каренина, ваша дочка — не капитанская, а ваши души — не мёртвые. И попробуй поспорь!
Неизвестно, как отпраздновал Леонов своё сорокалетие: семье явно было не до веселья. Ни одна советская газета никак не откликнулась на юбилей писателя. Полная тишина, как и не было никакого Леонова в литературе.
В мае избирают новый президиум Союза советских писателей — и Леонов даже туда не попадает. Там: Алексей Толстой, Фадеев, Федин, Шолохов, Катаев, Асеев, Вишневский, Герасимова, Корнейчук, Купала, Лебедев-Кумач, Мамашвили, Павленко, Соболев…
В июне, после тридцать шестого показа, «Половчанские сады» снимают из репертуара МХАТа. Немирович-Данченко разводит руками: «А что мы можем сделать?»
Всё идёт к тому, что и пьесу «Волк» ожидает та же участь.
Ни одна книга Леонова не готовится к печати в этом году (и не выйдет). Притом что большинство коллег Леонова по писательскому ремеслу издаются и переиздаются много и активно. Достаточно сказать, что за вторую пятилетку по сравнению с 1933 годом в Советском Союзе выросли тиражи книг на 37 процентов.
Но великое счастье Леонова и его близких в том, что они ещё не знали всего, происходящего вокруг Леонида Максимовича, иначе было бы отчего сойти с ума.
Незадолго до награждения писателей председатель комиссии политбюро по расследованию деятельности НКВД Андрей Андреевич Андреев направил Сталину письмо, в котором по результатам совместной работы с Лаврентием Берией были названы писатели, на которых в НКВД имелись «компрометирующие в той или иной степени материалы». Это — Алексей Толстой, Леонов, Катаев, Федин, Шкловский…
Сталин не дал хода этим компрометирующим материалам.
Но совсем недавно, 15 мая 1939 года, был арестован Исаак Бабель, и в последние майские дни, как раз в сорокалетие Леонова, он даёт показания (или за него дают, а ему представляют на подпись готовый протокол) о существовании группы террористов-троцкистов, в которую помимо самого Бабеля входили Леонов, Катаев, Всеволод Иванов, Юрий Олеша, Владимир Лидин…
Один малый, на волосок, поворот истории, и не было бы никакого Леонова в том же мае (и не только его, да).
В Переделкине пятнадцать владельцев писательских дач уже арестованы, и Бабель — последний из них. Понятно, как чувствовали себя оставшиеся: Пастернак, Чуковский, Всеволод Иванов, ещё недавно проработанный и чудом миновавший ареста Афиногенов…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
