Один малый, на волосок, поворот истории, и не было бы никакого Леонова в том же мае (и не только его, да).
В Переделкине пятнадцать владельцев писательских дач уже арестованы, и Бабель — последний из них. Понятно, как чувствовали себя оставшиеся: Пастернак, Чуковский, Всеволод Иванов, ещё недавно проработанный и чудом миновавший ареста Афиногенов…
Леонов, естественно, не мог знать всего происходившего, но не почувствовать вновь сгущавшуюся тьму над головой было трудно.
И в это же, напомним, время находившийся вдалеке от Советской России Владимир Набоков едко завидовал Леонову, у которого поставили сразу две пьесы два крупнейших театра страны. Знал бы он, кому завидовал…
Не выдержав, 3 июля Леонов просит жену, Татьяну Михайловну, сходить к Александру Фадееву, спросить у него: чего ждать, как быть? Фадеев, занимавший должность секретаря Союза писателей и в 1939 году введённый в ЦК КПСС, безусловно был тогда самым влиятельным человеком в советской литературе. Дача его в Переделкине была неподалёку от леоновской, и до какого-то времени они поддерживали дружеские отношения, захаживали друг к другу в гости.
Почему пошла именно жена, понятно: Леонид Максимович никак не хотел компрометировать Фадеева своим приходом — всё-таки Леонова прорабатывали на каждом углу.
Татьяна Михайловна вернулась огорошенная:
— Лёня… Дело плохо. Он даже меня не принял. Посмотрел со второго этажа и не спустился…
У Фадеева были гости. Непременный участник всех «проработочных кампаний» критик Владимир Ермилов выглянул из-за плеча Фадеева, увидел супругу Леонова и сразу исчез.
Этому Ермилову, к слову сказать, приписывают авторство фразы «маразм крепчал».
Крепчал, да.
* * *
Спасение снисходит неожиданно. 4 июля 1939 года одна из главных государственных газет — «Известия» (в её издателях значился Президиум Верховного Совета СССР) публикует чуть ли не на половину полосы статью критика Марка Серебрянского «Леонид Леонов». Фактически — это запоздалое поздравление с юбилеем.
Недооценить факт публикации невозможно: достаточно сказать, что в «Известиях» в том году ни одной подобной статьи ни о ком из писателей не появилось.
Так товарищ Сталин передал дружеский привет Леонову. Ты вот, товарищ Леонов, убил Курилова, а мы тебя, товарищ Леонов, пока ещё нет.
«Крупный советский писатель, автор „Барсуков“, „Соти“, „Скутаревского“, „Волка“, Л. Леонов хорошо известен читательским кругам советской интеллигенции…» — поставленным поздравительным голосом выводит Серебрянский.
Характерен отбор произведений: «Необыкновенных рассказов о мужиках», «Вора», «Дорогу на Океан» и «Половчанских садов» Леонов, видимо, никогда не писал.
Далее Серебрянский описывает, чем так дорог Леонов советской власти.
«Его первый большой реалистический роман „Барсуки“, выдвинувший тогда совсем молодого писателя, почти юношу, в первые ряды советской литературы, был значительным произведением на тему о классовой борьбе в деревне в годы гражданской войны, на тему о победе большевистских идей и практики над силами, враждебными революции…»
Вообще, мягко говоря, это не совсем так, но Серебрянский свершает тут благое дело: человека спасает, так что пусть говорит дальше.
«„Соть“ — другая талантливая книга Леонова — была в числе первых произведений советской литературы, отобразившей тот решительный перелом в настроениях интеллигенции и окончательный переход её на сторону рабочего класса и партии…»
Кажется, тут Серебрянский несколько путает «Соть» и «Скутаревского», но это детали.
Далее Серебрянский совершает аккуратный прыжок через головы большинства написанных Леоновым романов и пьес: «Творческий путь от „Барсуков“ к „Соти“ и „Волку“ был сложным и противоречивым. Талант и пытливость честного художника вели суровую борьбу с ошибками и ложными представлениями о действительности…»
Но «талант и пытливость», конечно, победили, иначе кто бы его поздравлял в «Известиях».
Правда, победили с трудом, потому что даже в «Барсуках» уже некоторые сюжетные линии, по мнению Серебрянского, «шли в сторону от метода социалистического реализма».
Однако даже полемика вокруг «Волка», уверен Серебрянский, ещё раз доказала, что Леонов всё-таки на верном пути, а его критики — нет.
«Сколько было наговорено чепухи, способной дезориентировать драматургов! — сетует Серебрянский. — Сколько было нагромождено вокруг „Волка“! Один из критиков, не обременяя себя сложными размышлениями, объявил Леонова „основоположенником детективного жанра“, посколько в пьесе выведен шпион, другой увидел в пьесе всяческие страсти, ужасти и пугало биологизма, третий договорился до нелепого утверждения, что Лука Сандуков больше молчит, чем говорит, и что, заговори он полным голосом, он мог бы оказаться на рощинском бесптичье очень голосистым соловьём».
«Все эти, с позволения сказать, аргументы никакого отношения к пьесе Леонова не имеют и не могут иметь», — резюмирует Серебрянский.
И завершает свою статью так: «Как художник, Леонов молод, ему исполнилось в этом году сорок лет, это пора мужественной зрелости писателя, которую он встречает в расцвете своего дарования».
В тот же день, едва прочитав статью, Леонов — тяжкий груз с плеч! — выходит из дома, а навстречу ему Александр Фадеев, лично. Дошёл до соседа своими ногами, не поленился. (По другой версии — всё-таки позвонил.)
— Лёня! — говорит. — Сколько лет, сколько зим! Что не заходишь ко мне? У тебя и юбилей был, а ты не пригласил! Нехорошо так с товарищами, нехорошо… Ах, Лёня, Лёня, дорогой человек…
«Метель»
Возвращённый к жизни, Леонов тут же приступает к работе. «Половчанские сады» сняты, но хоть «Волк» легализован: значит, надо делать ещё одну пьесу, и, быть может, на схожую тему.
В том же июле Леонов начинает писать «Метель».
Символичное название выбрал он для новой пьесы, особенно если помнить эпиграф из Жуковского к пушкинской «Метели»: «Вдруг метелица кругом; / Снег валит клоками; / Чёрный вран, свистя крылом, / Вьётся над санями; / Вещий стон гласит печаль! / Кони торопливы / Чутко смотрят в тём-ну даль, / Воздымая гривы…»
Стоит обратить внимание собственно и на пушкинский текст: «…едва Владимир выехал за околицу в поле, как поднялся ветер и сделалась такая метель, что он ничего не взвидел. В одну минуту дорогу занесло; окрестность исчезла во мгле мутной и желтоватой, сквозь которую летели белые хлопья снегу; небо слилося с землёю. <…> Наконец он увидел, что едет не в ту сторону».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
