После двухмесячного молчания аббат Джарад из Валаны написал настоятелю и среди всего прочего потребовал, чтобы тот каждую неделю служил обещанную мессу для избрания папы, ибо быстрого конца трудных выборов он пока не видит. Без верховного правителя Церковь впала в хаос и смущение. Городок Валана оказался слишком мал, чтобы с подобающим достоинством принять сотни кардиналов с их секретарями, слугами и помощниками. Кое-кому пришлось устраиваться в амбарах.
О самом конклаве он писал скупо, если не считать слов возмущения в адрес ряда кардиналов, которые уже предпочли отправиться домой, оставив вместо себя специальных выборщиков с врученными им правами голосовать. Это стало позволительным в силу канонического постановления, которое допускало такое поведение со стороны иностранных, а не своих кардиналов, но в течение долгого периода междуцарствия и последние присвоили себе это преимущество. В таких случаях специальные выборщики должны, если возможно, быть членами клира кардинала, титулованного церковью Нового Рима (или Валаны); они были облечены правом голосовать лишь в соответствии со своими убеждениями под руководством Святого Духа, но такие полномочия, как правило, всегда предоставлялись, исходя из уровня преданности и редко отклонялись от пожеланий его кардинала, разве что исход голосования был совершенно ясен и выборщик отдавал свой голос в пользу победителя. Такая практика осложняла поиск компромиссов, поскольку слуга всегда менее гибок и податлив, чем его хозяин. Джарад даже не намекнул, когда он предполагает вернуться. Курьер, который доставил послание, успел основательно напиться в Санли Боуиттс и выразил свое собственное мнение об этой ситуации: то ли все кардиналы, назначив вместо себя выборщиков, на зиму отправятся по домам, оставив выборы в безнадежном тупике, то ли выберут какого-нибудь больного старика, который скончается, так и не решив ни одной из насущных проблем.
Другие новости и сплетни из Валаны просачивались в аббатство из уст путешественников, стражников на папских дорогах и курьеров, которые, случалось, по пути к цели ночевали в аббатстве. Говорилось, что в ходе тридцать восьмого голосования аббат Джарад, кардинал Кендемин получил два голоса — сомнительные слухи, которые вызвали бурю ликования и радости в аббатстве и прилив паники в сердце Чернозуба, которому, если соблюдать все законы, теперь может потребоваться папское разрешение, освобождающее его от всех обетов.
— Ты не обладаешь здравомыслием, — в ходе их еженедельной встречи, пять минут послушав нервное повествование Чернозуба, сказал брат-примиритель. — Ты думаешь, что нога его преосвященства Джарада давит тебе на шею. Ты думаешь, что он никогда не переменит свою точку зрения. Если он вернется домой, так и оставшись аббатом, ты можешь обратиться к папе. Но если он станет папой, неужели ты думаешь, что у него не будет других забот, как только держать ногу на твоей шее? И тебе придется провести всю жизнь, переводя Меморабилию на язык Кочевников. Почему ты считаешь, что его преосвященство Джарад так ненавидит тебя?
— Я не сказал, что он меня ненавидит. Ты приписываешь мне чужие слова.
— Прошу прощения. Он-таки держит тебя под пятой. Отец тоже держал тебя под пятой, ты сам говорил. Я забыл. Это отец тебя ненавидел, да?
— Нет! Я и этого никогда не говорил!
Левион порылся в своих записях. Они сидели в его келье, которая служила и кабинетом: обязанности специального советника отнимали у него не все время.
— Три недели тому назад ты точно сказал: мой отец ненавидел меня. Я записал.
Чернозуб понуро опустился на лежанку Левиона и откинулся к стенке. Внезапно он наклонился вперед, поставил локти на колени и стал ломать пальцы.
— Если я сказал это, — сказал он куда-то в пол, — то имел в виду, что он ненавидел меня только когда бывал пьян. Он терпеть не мог ответственности. Растить меня значило выполнять работу старшего дяди. Кроме того, он злился потому, что мать немного учила меня чтению, — Чернозуб закрыл руками рот, поскольку эти бездумные размышления выдали его.
— Есть две вещи, которых я не могу понять, брат Сент-Джордж. Во-первых, ты, кажется, пришел сюда неграмотным, не так ли? Во-вторых, почему ответственность за твое воспитание надо нести дяде, а не отцу?
— Так принято на равнинах. Брат матери принимает на себя ответственность за ее детей, — Чернозуба охватило желание уйти. Он не сводил глаз с дверей.
— Ах да, у Кочевников же матриархат. Верно?
— Неверно! По материнской линии идет всего лишь наследование. А это не одно и то же.
— Ну, как бы там ни было… Значит, поскольку у твоей матери не было братьев, за дело пришлось браться отцу?
— И снова неверно. У нее было четверо братьев. Мой был самым старшим. Он учил меня танцевать и петь, брал с собой на племенные советы — и это было все. Я не мог стать воином. У матери не было племенных кобыл, не было загонов для случки, и мы считались отщепенцами.
— Племенных кобыл? Какое отношение племенные кобылы имеют к… — оставив вопрос неоконченным, Левион махнул рукой в воздухе, словно отгоняя эхо. — Впрочем, неважно. Обычаи Кочевников. Я так никогда и не смог распутать этот клубок червей. Давай вернемся к нашей проблеме. Ты чувствовал, что отец держит тебя под пятой. Ты говорил, что мать учила тебя читать? Но ты же сказал, что пришел сюда неграмотным. Ты солгал?
Подперев рукой подбородок, Чернозуб смотрел себе на ноги, крутил носками и молчал.
— Все, что ты мне скажешь, останется здесь, в этих четырех стенах, брат.
Помолчав, Чернозуб выпалил:
— Я не умел хорошо читать, не умел свободно говорить на языке Скалистых гор. Крапивник и Поющая Корова вообще не умели читать. Я молчал, чтобы все считали нас настоящими Кочевниками. Если бы аббат Гранеден узнал, что мы родом из поселения, он отослал бы нас обратно.
— Понимаю. Вот почему ты учился куда быстрее, чем Крапивник и Поющая Корова. Твоя мать обучила тебя. А где она сама получила образование?
— То немногое, что она знала, мать усвоила от священника миссии.
Какое-то время Левион молчал, рассматривая своего странного ученика.
— Чья это была идея убежать из поселения и присоединиться к диким Кочевникам?
— Поющей Коровы.
— А когда Кочевники выставили вас, кому пришла в голову идея прийти сюда?
— Мне.
— Скажи мне вот что. Когда умерла твоя мать?
— В позапрошлом году.
— И тогда ты в первый раз сказал его преосвященству Джараду, что хочешь уйти из ордена?
Чернозуб ничего не ответил.
— Это было сразу же после смерти матери, да?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
