и ногами едва касался кремнистой тропинки под собой.
Она попятилась уже не раз и не два, начисто проигрывая. Они наглели.
— Стоять! Убью! — взвизгнула Федька и грязно, матерно выругалась.
Совсем она потеряла голову. Но гнусный мат её почему-то смутил разбойников. Вряд ли они не слышали прежде грубых слов — скорее всего почуяли, что изъясняющиися девичьим голоском подьячий дошёл до крайности.
Федька нацелилась в того, кто очерчивался луной, палец поджимал спуск, но дуло прыгало, она теряла уверенность, что уложит выстрелом хотя бы одного из двух.
В глухой, полной давящего напряжения тишине сказал тот, что таился в тени:
— Кабы два пистолета, уж стрельнул бы.
— Один. И тот не заряжен, — так же тихо проговорил тот, что завис в лунном мареве.
Правый рукав его кафтана ниспадал до земли и тяжко покачивался, словно кулак на неимоверно длинном предплечье достигал щиколотки. Федька догадалась, что там, у земли, кистень, укрытый в спущенном рукаве. С каким-то отдельным от её общего состояния любопытством она наблюдала, как разбойник начал подбирать кишку рукава вверх. Последовательно обнажились кулак-гиря и страшное это предплечье, тонкое, как голая кость, — цепь.
— Не горячись, Руда! — тихо молвил другой разбойник.
Руда закатывал кишку, подтягивал в общем не мешавший ему рукав. Мысленно промеряя удар, он напрягся перед броском, кроваво стучал в висках бросок, так что навряд ли Руда слышал ненужные советы и уговоры товарища.
— Не спеши, не спеши, — приговаривал тот.
Спиной ощутила тут Федька топот — спешил на помощь кто-то четвёртый. Она едва не крикнула: Прохор! Вскричал разбойник:
— Голтяй!
— Голтяй, — утвердительно сказал тот, что советовал не спешить и сам не спешил, держался в тени. — Отвёл мальчишку, вся кодла в сборе!
Разбойники по-прежнему стерегли каждое движение Федьки, и всё же некоторая неопределённость оставляла ей надежду на спасение. Некоторое время она пыталась ещё сообразить, стрелять ли теперь или беречь заряд до последнего, — вдруг рванула назад, полетела, едва задевая носками землю, навстречу неизвестному и оторвалась от преследователей, которые не сразу опомнились.
Тот, неизвестный, силился разобрать, что происходит, остановился посреди улицы, струящейся полосой обозначилась сабля, он держал её на отлёт. И Федька, в последний миг переменив намерение шмыгнуть стороной, на всём бегу, с ходу саданула головой в живот. Благо, человек замешкал в недоумении, не выставил саблю. Как стоял, так рухнул, Федька повалилась сверху, сбитый и с ног, и с толку, человек упустил её. Кувыркнувшись, Федька изловчилась подняться прежде, чем набежали Руда с напарником.
И когда спаслась, осенило её, что сшибла Прохора. Гонимая страхом, Федька продолжала бежать, но нехорошее подозрение усиливал шум оставшейся позади свалки. Погоня прекратилась! А сзади метались, осатанело вопили тени. Потому и удался ей молодецкий подвиг, что Прохор не ждал предательского удара.
Ещё одно, постыдное, мгновение медлила она вернуться в неизбежный ужас.
Прохор не успел встать, или его опять сбили — вскочил и сразу опрокинули. Он отчаянно вертелся, извиваясь на спине и перекатываясь, а Руда поскакивал, норовил попасть железным яблоком в голову.
Федька рванула. С содроганием услышала она глухой удар — в землю? Тени рычали, бешено изворачивался под ногами Прохор — удар жутко хлюпнул.
— Я! Ножом! — крикнул кто-то.
Налетела Федька — Руда отшатнулся, товарищ его присел, да неудачно, они спутались суматошной кляксой. На мгновение задержавшись, Федька выстрелила — хлобыстнул огонь, озарились перекошенные рожи.
Пуля разодрала сплетение теней — половина осталась на месте, скрючилась в тумане пороховой гари, половина, неразборчиво мелькая конечностями, дала дёру.
Едва не в упор палила Федька, и пистолет не осёкся, заряд полный. Попала она в Руду, тот прикрыл собой товарища и сложился, охнув. Стонал и Прохор, приподнимаясь.
— Что, Прошенька, родной, милый, что с тобой? — кинулась к нему Федька. Став на колени, она бросила пистолет, подсунула руку под шею, чтобы приподнять голову, и отдёрнулась, когда Прохор издал стон. Что было у него разбито и как не причинить страданий невежественным прикосновением? Мерещились ей в ужасе проломленные рёбра, раздробленная голова. Но Прохор повернулся и сел. Федька оглядывала его, затаив вопль, и не могла обнаружить рану. Только странно вертел он шеей и, когда Федька потянулась его тронуть, толкнул с силой:
— Не причитай, пусти! — Прохор хватил брошенную прежде саблю — и вовремя! Оставленный без присмотра разбойник надвинулся с кистенём.
Ранен был Руда, как обнаружилось, не смертельно, короткий черен кистеня загрёб сквозь спущенный рукав — всё на нём болталось, свисая, — и замахнулся шатким движением.
Цепь и сабля с лязгом сшиблись в полёте, Руда рванул, но выпустил кистень и обвалился, охнув.
Окончательно сражённый, разбойник надеялся лишь на милосердие. Прохор занёс саблю — он онемел, а стало ясно, что не порубят, злобным голосом, прерываясь от боли, запросил пощады.
Снова катился, нарастая, шум — с той стороны, куда ускользнул напарник Руды, с обнажёнными саблями спешили казаки.
— Где второй? — окликнул Прохор товарищей. Но те не понимали. Второй, при том, что и разминуться было как будто негде, сгинул.
Глава тридцать пятая
Что делают с поджигателями
о ночному времени да темноте с поисками беглеца нечего было и затеваться. Прохор, переговариваясь, надсадно дышал, трогал рукой грудь и морщился. Пришлось ему признаться, куда его гвозданули и как. Не долго думая, казаки подобрали кистень и отвесили разбойнику собственной его гирей по спине. Он ткнулся в землю. Подняли, смазали кулаком по сусалам, и добавили, и ещё врезали. Упасть ему не давали, обминали с хрустом, не взирая на смертные хрипы, — под встречными ударами несчастный мотался кулём и едва сипел. И всё норовил соскользнуть наземь без памяти, но и на это не оставалось ему надежды — один держал, другой квасил в отмашку морду.
От хлюпающих, тупых ударов, от костяного стука Федька дрожала в ознобе, не переставая.
— Да хватит же! — вскричала она пронзительно. — Ранен он! Плечо! Рука же висит, оставьте!
Она кинулась оттягивать того, кто бил, и едва не получила по роже. Наконец казаки заметили её, удивились и, удивившись, как будто бы поостыли. Обложили Федьку матом да встряхнули напоследок разбойника. Голова у Руды западала, словно не держалась, губы обволокло чёрным, он сипло стонал. Когда оставили бить, харкнул со звуком, напоминающим рвоту, — чёрное вывалилось комком, чёрные липкие потёки падали на обросший щетиной подбородок, он продолжал харкать, что-то сплёвывая.
