Молодой Сулла завидовал престарелому Марию и лез в самое пекло, лишь бы превзойти своего начальника славой. А Марий завидовал Сулле. и охотно отправлял его в следующее безнадежное пекло, из которого этот супермен выходил сильнее прежнего.
Всемирная история зависти была бы интереснейшей и поучительнейшей энциклопедией. Уже в Ветхом Завете, на заре богоизбранного племени, находим мы массу примеров этого вечного и искреннего чувства. Ну не могли же братья стерпеть, чтоб сопляку Иосифу справили новый костюмчик, а им нет! Хотели скормить его какому-нибудь представителю дикой фауны, но проявили гуманизм и всего лишь продали в рабство, заодно и подработав, – тем самым последовав инструкции бизнесменов нового времени и выдавив лимонный сок из своего лимона.
«Белый генерал» Скобелев, герой Шипки, имел столько геройских ран на теле не только по причине своего неоспоримого геройства. Он был талантлив, решителен, храбр, любим солдатами и ценим при дворе. Могли ли это стерпеть коллеги-генералы?.. Раз за разом подставляли Скобелева генералы вышестоящие, нижестоящие и рядом стоящие: он получал невыполнимый приказ и не получал вовремя подкреплений, до него не доходили последние данные разведки и опаздывали к месту сражения определенные планом союзники и соседи, транспорты с провиантом заворачивали к другим, зато негодный порох получал именно он. Раз за разом тащили после боя упрямого" вояку в лазарет – и раз за разом, со все более высокой степенью инвалидности, он вылезал оттуда обратно в строй. Генералы были в отчаянии. В крайнем случае можно проиграть сражение или даже войну – ну, отговоришься, нагребешь кучу причин, выставишь свое поражение доблестью пред лицом сильного и умного врага, вину свалишь на других, еще и орденок схватишь, – но быть вечно в тени доблестного удачника, это ж невозможно перенести.
О зависти людей творческих и говорить не приходится. Каждый хочет быть лучшим, каждому несносен чужой успех, если он превосходит твой или хотя бы угрожает ему. «У поэтов есть такой обычай – в круг сойдясь, оплевывать друг друга», – строчка давно стала хрестоматийной. Похвалить писателю другого писателя – означает нанести ему оскорбление; люди непосвященные и простодушные этого не понимают, и поэтому с непониманием и заботой смотрят, как на лице собеседника Отражается разлитие желчи, осложненное приступом язвы желудка и ущемлением геморроя. «А что, он вам не нравится?» – с садистской наивностью интересуются они. Не приведи боже писателю, обласканному издателем, подслушать, как тот же издатель поет те же дифирамбы другому письменнику, обольщая своих авторов. Ушибленным уйдет писатель, беспокоен будет его сон, и горькое разочарование в людях отразит утром бритвенное зеркало.
Но ладно еще, писатель сидит дома, и когда не видит коллег иногда не думает о них и перестает ненавидеть. А что делать актеру, пролетарию подмостков, ежедневно входящему в этот храм искусства, совмещенный прихотью архитектора с пыточной камерой и серпентарием? Да и не подходит научное слово «серпентарий» к этому гадюшнику. Какая великая, какая гениальная актриса была Сара Бернар! так она же конкуренток загрызала одним щелканьем челюстей, сквозь видимые миру слезы и не видимую врачам кровь. Или была в Ленинграде юная талантливая красавица Татьяна Иванова, и взял ее в великий БДТ великий Товстоногов прямо после института, и ввел сразу в первый состав, и дал заглавную роль в новом спектакле, и был успех и овации, и три матерые актрисы сказали: «Щелк!» – и не стало великой актрисы Ивановой, а стало много водки.
Прекрасна также зависть в науке, она тоже могла бы стать темой отдельной и увлекательнейшей книги. Плевать на истину, лишь бы выгрызть кадык сильно умному. Ну – кто может сейчас вспомнить фамилию хоть одного академика Прусской Королевской Академии Наук первой половины XIX века? Э? А ведь их было сорок рыл «бессмертных». Но Гегеля они к себе не приняли, как ни бился философ в философской горячке. Ибо, как справедливо говаривал старик Скотинин, «кто ж, батюшка, любит того, кто его умнее, а промеж своих свиней я сам самый умный». Но вот знаменитый литературовед Роман Якобсон был и сам бесспорно умный человек, фактически – создатель едва ли не большинства всех школ серьезного литературоведения XX века. И много лет он бессменно возглавлял кафедру русской литературы престижнейшего Гарвардского университета. Сильная была кафедра. И вот блестящий и даже в чем-то великий писатель Набоков подал заявление на кафедру тоже захотел там работать: у него были оригинальные и вполне ценные литературоведческие идеи, зато, с другой стороны, не было денег, так что профессорское жалованье весьма не помешало бы. Старческой грудкой преградил вход на кафедру Якобсон, и молодой задор горел в его глазах, растопыренных природой в разные стороны. Черт, известность Набокова была выше известности самого Якобсона, и стиль у него был лучше, и английский был блестящий… нэ трэба. И когда стесняющиеся сотрудники усовещивали Якобсона, что ну, ну, крупный же русский писатель Набоков, стилист, эрудит, – ехидный Якобсон возражал: «Кит, знаете, тоже крупное водоплавающее, но мы же на этом основании не приглашаем его работать на кафедре ихтиологии!».
А как украсил бы книжную полку изящный томик о женской зависти. В качестве бесплатного приложения к нему хорошо подошел бы томик анекдотов, да еще пару томиков с описанием дивных случаев из жизни знаменитостей. «Милая, как смотрит на меня этот мужчина! Это наверняка ювелир, – шипит подруга, злобно косясь на ее роскошное колье». Нет, это же надо – кинозвезда всеми правдами и неправдами выведывает, в каком платье пожалует к ней на прием другая кинозвезда, ухает массу денег на пять рулонов такой же, и крайне дорогой, ткани, и срочно обивает ею полквартиры, так что несчастная, схватившая вчера приз на фестивале, выглядит в этом доме идиотским самоходным предметом домашней обстановки.
«Белая зависть» – ладно: «Он обладает чем-то, чем не обладаю я, мне это доставляет страдание, я тоже хочу этого, буду добиваться, пока не добьюсь». Стимул к соперничеству и достижению чего-то. И вот – сам превзошел знаменитого спортсмена, или ученого, или еще кого. Позитивно, целесообразно. Понятно.
Но вот сосед надстроил свой дом, или купил новую машину, или шубу жене и т.п. Жил ты без этого всего – отлично, и век бы не тужил. Но как стерпеть, что у него есть, а у тебя нет? И ты лезешь из кожи вон и в долги, и утираешь нос соседу: дом выше, машина новее, шуба дороже. На кой черт тебе такая зависть? одно беспокойство.
А не можешь этого сделать – грызет тебя, хуже тебе живется, чем раньше. Чего у тебя убыло?
А сгорел у соседа дом, угнали машину, моль съела шубу, – выражаешь ты ему свое сочувствие в подобающих словах, а сам давишь на роже удовлетворенную ухмылку, впору лимон в рот совать для приличия. Чего у тебя прибавилось?
У тебя прибавилось ощущения своей значительности. А что такое этот пресловутый краеугольный камень нынешних рассуждений о человеке «ощущение (или сознание) своей значительности»?
Последовательно и от яйца – еще раз. Инстинкт жизни. Проявляет себя в том. Что человек стремится реализовать свои возможности. Настолько, насколько можно. А насколько можно? А черт его знает. Гору не поднимешь, через дом не перепрыгнешь. И человек измеряет свои достижения относительно достижений других людей. А свои возможности относительно возможностей других людей.
А энергетика человека избыточна. Ему нужно больше, больше, больше. Делать, делать, делать. Изменять, изменять, изменять. Он стремится выше, выше, выше. Инстинкт жизни в человеке проявляет себя в том, что человек стремится делать максимум того, что он может. Всего мало, еще.
В идеале человек стремится быть значительнее всех остальных людей. В идеале он хочет: я почти бог, весь в белом на Олимпе, а остальные – в дерьме внизу в болоте, и по сравнению с их ничтожностью я огромно, предельно значителен.
Позитивная половина стремления – сделать себя выше всех.
"Негативная половина стремления – сделать всех ниже себя.
Вот эту негативную половину мы и называем завистью."
Зависть – это негативный аспект стремления к самореализации, который выражается в стремлении опустить всех как можно ниже, чтобы тем самым быть как можно выше всех.
Зависть – это стремление к своей максимальной значительности через минимализацию значительности других.
Прекрасный случай теории относительности. Если ты не можешь различить, потому ли ты круче всех, что велик, или потому, что все прочие мелки, – то какая тебе разница. Суть едина: система «ты окружающие» в твою пользу. А кроме как по окружающим, мерить ее не по чему.
И тогда становится понятен и логичен самый черный вариант зависти: «У меня есть много, а у него мало – ну так я хочу, чтоб у него даже этого не было». Еще бы. Тогда ты будешь относительно него еще значительней.
