— Почему? Книга всей жизни…
— Дай-ка сюда рюкзак.
Андромедов подал. Визин порылся, достал папку.
— На. Никому это не нужно. Никому не нужно знать об искусственных медиаторах торможения. Хватит с нас естественных. Мэтр сделал правильно, сдав это в макулатуру.
Андромедов забеспокоился; он не знал, куда деть папку, вертел ее в руках, разглядывал, несколько раз прочитал название; наконец, положил на колени.
— Но ведь мы пойдем на Сонную Марь, Герман Петрович?
— Пойдем. И если мы что-нибудь такое найдем, я всем скажу, что ничего не нашел… Я предпочитаю ничего такого не найти. Понимаешь меня? Нельзя ничего забывать. Память — это урок и совесть. Вот что я недавно вычитал у одного умного человека. Урок и совесть, Коля. Урок — так как только благодаря памяти мы чему-то в состоянии научиться, составить то, что называется жизненным опытом. А совесть — так как одна лишь наша память способна удержать нас от повторения ошибок и от неблаговидных дел. Природа милостива — все бесполезное и вредное она позволяет нам забыть совершенно естественным путем, во всяком случае, отвлечься от него настолько, чтобы оно не давило, не мешало. Словом, ты прочитай Мэтра, потом и я тебе кое-что расскажу — у нас будет о чем потолковать и времени хватит… И если что-то изменится, перестроится тут, — Визин постучал пальцем по лбу, — я обещаю тебя немедленно поставить в известность.
— По-моему, — не сразу проговорил Андромедов, — по-моему, Герман Петрович, — уж извините, пожалуйста, не сочтите за излишнюю самоуверенность, — но у вас перестроится, вы передумаете.
— Из чего ты заключаешь?
— Не могу объяснить. Просто — предчувствие.
— Ну — увидим.
В дверь постучали. Вошел Митя-милиционер.
— Где ваши письма? Поехали мы.
— Не будет писем, — сказал Визин. — Планы изменились.
— Бывает, — согласился Митя. — Ну тада — счастливо вам. Чтоб экспедиция прошла нормально.
— Спасибо. И вам счастливо.
Он вышел. Визин сложил на животе руки, закрыл глаза; он почувствовал себя настолько усталым, словно весь день с раннего утра делал мучительную, рабскую работу.
— Такая разбитость… Может быть потому, что не спал… Сегодня, попозже все соберемся и потолкуем. Надо им объяснить… Никаких коллективных походов.
— Старика не сломать, — сказал Андромедов.
— Надо постараться… — Надвигалась дрема, и Визин с удовольствием покорялся ей. — Я посплю немного, Коля. Извини, пожалуйста… Часов в восемь разбуди…
Андромедов бесшумно вышел.
17
Было около часа ноги, когда пришла гостья, и Визин почувствовал легкое прикосновение ко лбу. Было совсем темно.
— Я не сплю, — шепотом проговорил он. — Я жду.
Он подвинулся к спинке дивана, чтобы гостья могла сесть.
— Я знаю, что ты не спишь, — сказала она. — И говори нормальным голосом: мы никого не разбудим.
— Ты всех их выключила? Отключила?
Она засмеялась!
— Ну и терминология!
— Как учили… — Он тоже засмеялся.
— Скажите пожалуйста, какой самонадеянный! Он, видите ли ждал!
— Разве могло быть иначе?
— Ну конечно, не могло! Правда! Могла ли я не попрощаться, подумай!
— Попрощаться в смысле «прощай» или в смысле «до свиданья?»
— На хитрые вопросы я не отвечаю, — сказала она. — К тому же уж очень нелепо звучит «подосвиданькаться».
— Да, — согласился он. — Несуразное слово… Значит, мы отправимся без тебя? Ну, то есть… без твоей опеки, так сказать, без надзора?
— Таково условие. Запрет Стиля. Я не могу нарушить.
— Они боятся чересчур активного вмешательства?
— Разумеется. Они вдруг углядели во мне чрезвычайную бабу!
— Послушай, может быть, можно хоть немного света? Я тоже хочу увидеть эту бабу!
— Если бы я все время тебя слушала, знаешь, что вышло бы? Ах, что вышло бы!
— Ну хоть чуть-чуть!
— Нельзя.
— Стиль?
— Да.
— А ты меня, конечно, видишь…
— Вижу.
— Ох уж мне этот Стиль!
— Осторожней! — Она сразу стала серьезной, но говорила мягко, ласково, сдержанно-назидательно — так говорят с ребенком. — Ты не должен так ни думать, ни говорить о Нем. Потому что ты — в неведении. Стиль — это все. Вся жизнь мироздания, весь порядок, все движение, возникновение и затухание миров — вот что значит Стиль. Он глубок и прекрасен. Постигнуть его — Высшая Доля. Тебе сейчас не понять. Но, возможно, когда-нибудь, когда, возможно, мы станем вспоминать с тобой эту ночь, ты, возможно, поймешь, насколько был наивен. Я не оскорбляю тебя, гордый человек?
— Прости меня за глупые слова, глупые вопросы…
— Ины не злопамятны.
Он потянулся рукой и наткнулся на ее руку, взял в свою, легко сжал пальцы гостьи были горячими и пульсирующими.
— Это не противоречит?
— Нет. Это — нет, — ответила она.
— Ты только что трижды сказала «возможно».
— Да, в самом деле — возможно.
— Но возможно и «невозможно»?
— Возможно.
Он подавил вздох.
— Тебе, наверно, нелегко было вырваться? Пришлось многих убеждать, упрашивать?
— Слова эти и понятия не очень вяжутся с тем, что мне пришлось. У инов иначе. Скорее — излагать и доказывать.
— Если бы ты знала, как я ждал.
— Вот я и знала.
— Послушай, — сказал он. — Я очень хочу — очень, поверь! — чтобы состоялось именно «возможное», а не «невозможное».
— И я очень хочу, — ответила она. — И когда инчанки чего-то очень хотят, то они это получают.
— Почему же тогда возможно и «невозможное»?
— Потому что есть еще ты.
— Тут — один интересный момент. — Он крепко сжал ее руку. — Настоящий, полноценный жених ведет невесту в свой дом, а не идет к ней. Я чувствовал бы себя неважно в примаках.
— В инах, ты хотел сказать? — шутливо удивилась она.
— Примак есть примак.
— О человек! А не кажется ли тебе, что настоящий полноценный жених и настоящая полноценная невеста строят свой дом? И никто ни к кому не идет.
— Свой, — повторил он. — Это что-то третье, выходит… Есть люди и есть ины. Что третье?
— Не будем пока так далеко заглядывать.
— Ины не умеют мечтать? Или не любят? — спросил он.
— Ины?! Да они неисправимые, неудержимые фантазеры и мечтатели! Разве ты не заметил? — В ее голосе снова возникла улыбка.
— Мне, поверь, странно было бы тебя назвать мечтательницей.
— Я понимаю. Наверно, ты знаешь земных женщин-мечтательниц. Это — твоя мерка. Но, будем надеяться, со временем ты…
— Я вернусь? — перебил он. — Мы вернемся?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
