ИБО НЕТ БОЛЬШЕЙ ЛЮБВИ, ЧЕМ ОТДАТЬ ЖИЗНЬ ЗА ДРУГА ИЛИ ОТДАТЬ ЖИЗНЬ СВОЮ ВРАГУ, И СУМЕТЬ ЛЮБИТЬ НА КРЕСТЕ.
Глава двадцать шестая
Жизнь-для-смерти
Они прикрыли ему голову какой-то мокрой тряпкой и били больно, и просили, смеясь, чтобы он прорек, кто это сделал, чтобы он угадал и наказал, раз он сын божий и может все, может храм в три дня построить новый, на место порушенного старого; какой-то из них все хотел попасть своим толстым и пахнущим пальцем в глаза Иисусу, но промахивался спьяну и хватал нос двумя пальцами, и крутил его туда и сюда. Да, они не столько били его в смерть, чего он ждал и к чему в общем-то был готов, сколь ОБИЖАЛИ его, унижали, смотрели при всех, обрезан ли он или нет, дергали за стыд мужской, плевали его, били ногами в зад, а потом вот закрыли ему голову и глаза, чтобы не смотреть на него, чтобы было им легче. Он, под своей нечистой тряпкой тоже прикрыл глаза, чтобы не думать о них, о бьющих, чтобы не судить их, пусть потешат себя, пусть высвободят на нем свой страх и свою обиду кесарем и учителями, он прикрыл глаза и видел их всех перед собой, пестрых, орущих, с красными мокрыми лицами, с толстыми ногами от водянки и слоновой болезни, которая была в этих местах, в непослушных пальцах с длинными обломанными песком ногтями, в треснувших в жаре ладонях. Да, они не столько били его, злобно и торопясь умертвить, сколько ИГРАЛИ с ним в игру, что вот они теперь хозяева жизни, а он их раб, и они могут вволю покуражится, побыть ЦАРЯМИ вволю, потому что все свое время от родов были они рабами хозяев кесаря и учениками учителей, а сейчас вот ОНИ учителя, они мытари, они сбирают подать с зазнавшегося еврея, который и обрезан-то очень странно, да у него и нет там почти ничего, видно, оттого и взялся проповедовать, что девки не спали с ним, да и с чем тут, собственно, спать, кусочек обрезали и ничего уж вовсе не осталось, видно и учил он, что можно не обрезаться, потому что сам понял, как это накладно бывает. Иисус иногда дрожал всей кожей, как конь, когда они поджигали что-то у паха, дрожал и тихо стонал, чтобы не закричать обиду свою, чтобы не прогнать их или не обратить в любовь к себе, как изгонял он прежде бесов из бесноватых и как творил чудеса; а они, словно в этом-то и видели его слабость и лживость, все кричали и кричали, чтобы сотворил он какое-нибудь чудо, и Иисус из многих сил стоял, чтобы не думать даже о суде над ними, чтобы не избавиться своим приговором к ним, чтобы не обернуть их вспять, как уже много раз случалось, когда они кричали ему осанну, потому что сам он верил в себя и творил свою молитву ОТЦУ при них, и они принимали в себя его благость, но ненадолго, как неглубокая земля зерно, чтобы быстро и ярко прорастить его наружу, быстро и ярко вылезти в мир, чтобы увидели все, но и быстро увянуть под солнцем или скиснуть под дождем, соблазнившись в НЕМ, потому что вера была ВСЕХ, а не каждого. ОН учил их притчами и даже ученики его часто просили толковать эти притчи, потому что не видели их смысла, вот и с этой о сеятеле и зерне было то же самое, они в который раз уж ничего не умели понять из его речей, часто раздражали его, и он сам начинал думать, что идея его о спасительности волевой любви к любому почти невозможна, ибо как вот можно любить долго, семижды семьдесят раз любить, вот таких вот ловцов человеков. Его ученики, которые всегда были с ним и которых он научил простейшему умению врачевать, играли в такую же игру, как и вот эти сейчас, которые бьют его, да, да, эти просто бьют, а те просто лежали рядом с ним, просто играли в учеников и учителя, играли даже в равных с ним, как он и учил, когда ругались и ворчали, что вот зря тратятся деньги и масло, которым покрывала волосы Иисуса женщина, масло бы можно продать и раздать деньги нищим, говорили они важно, играясь в слуг, которые больше своего господина; вот как и эти, бьющие его, ведь они тоже играют в эту простую игру, что слуги больше своего господина, и вот бьют своего господина, а тот ничего не может с ними поделать, потому что связаны руки его, рот заткнут повязкой с маленького, и голова прикрыта не очень тонким и не очень, простите, господин, чистым покрывалом. Они все дети, они всегда были дети и будут ими, они играют все еще, все еще пляшут просто, они не понимают, что готовится убийство, что кровь его всегда будет на них и их детях, они пляшут и поют в своей пасхе, и это надо хорошенько понять, чтобы суметь и потом, потом НА КРЕСТЕ, думать и любить их игры, и не судить, как вот он умеет это сейчас, как умел всегда с учениками, когда много раз повторял им одно и то же, и умел радоваться и удивляться, когда они на сотый раз понимали хоть крупицу; он радовался им, как и мама его Мария радовалась тогда неумению Иосифа родить и принести ребенка к свадьбе, как сумела она. Они дети были всегда и пусть лучше будут детьми, чем быстро взрослеют, как Иуда, который понял его и взял на себя эту большую меру СОЗНАНИЯ человеков, потому что лучше бы ему, невинному, не родиться, ведь я уж давно говорил им, что некоторые из них доживут до моего воскресения, НЕКОТОРЫЕ, но не все, Иуда, который с большей, чем надо, радостью будет выполнять вместе со мной реченное пророками, особенно Иеремией, который, кажется был в каком-то колене родней Иуде — ИУДА УМРЕТ ДО МОЕГО ВОСКРЕСЕНИЯ. Тогда никто не понял моих слов, только Иуда, смертник Иуда, посмотрел мне внимательно в глаза, и я, кажется, уже тогда сказал ему, что да, Иуда, это возьмешь на себя ты. Он, пожалуй, один из всех всерьез думал, что я сын божий, хотя об этом говорил Петр, он вообще, Петр, говорил быстрее и резче всех, но проще всех и отречется, да, да, Иуда всегда ВЕРОВАЛ, что я сын божий, всегда
