Подобнее настроеніе не могло не отражаться и на отношеніи к войнѣ. Даже самые "непримиримые противники войны" — большевики, еще не шли дальше лозунга "войны без побѣдителей и побѣжденных". Карикатурой на дѣйствительность являются утвержденія, подобныя тѣм, какія можно найти в исторических изысканіях военнаго историка Головина, не усомнившагося написать без всяких оговорок про "начало революціи", что "крайнія соціалистическія партіи с большевиками во главѣ" в цѣлях "углубленія революціи" толкали солдатскія массы к бунту и убійству офицеров, не останавливаясь перед полным разрушеніем самого организма арміи". Дезорганизаторская работа большевиков, не могших по своей численности оказывать большого вліянія на рѣшенія Исп. Ком., была в сущности далека в то время от такой проповѣди. Оберучев разсказывает, как неистовый и истерическій будущій главковерх Крыленко, занимавшійся в эмиграціи перефразировкой ленинских призывов против войны, на фронтовом съѣздѣ в Кіевѣ в апрѣлѣ высказался за наступленіе. Позиція "защиты революціоннаго отечества", которой держалось без колебаній большинство Исп. Ком., и которая может быть выражена позднѣйшим заявленіем Церетелли на московском Гос. Совѣщаніи: "сторонники сепаратнаго мира придут, только перешагнув через труп революціи", не могла вести к сознательному разрушенію арміи. Цѣлью реформ, разрабатывавшихся солдатской секціей Совѣта, являлось укрѣпленіе — может быть эфемерное — военнаго организма...
По мнѣнію ген. Врангеля, в "рѣшительныя минуты" послѣ переворота не было сдѣлано со стороны старших военных руководителей "никакой попытки овладѣть сверху психологіей арміи"... Мы видѣли, что это было не совсѣм так. Но, повидимому, Врангель раздѣлял в то время позицію Деникина, первое впечатлѣніе котораго при полученіи циркулярной телеграммы Алексѣева было, как мы знаем, формулировано словами: "Ставка выпустила из своих рук управленіе арміей". Ставка упустила момент не в смыслѣ захвата армейскаго революціоннаго движенія в свои руки. Нѣт! "Грозный окрик верховнаго командованія, поддержанный сохранившей в первыя двѣ недѣли дисциплину и повиновеніе арміей, быть может, мог поставить на мѣсто переоцѣнившій свое значеніе Совѣт, не допустить "демократизаціи" арміи и оказать соотвѣтствующее давленіе на весь ход политических событій, не нося характера ни контр-революціи, ни военной диктатуры" — пишет автор "Очерков русской смуты", передавая не то вывод современника, не то заключеніе историка. "Лояльность команднаго состава и полное отсутствіе с его стороны активнаго противодѣйствія разрушительной политикѣ Петрограда — по словам Деникина — превзошли всѣ ожиданія революціонной демократіи"...
Сам Деникин совершенно не склонен был итти на уступки — по собственным словам, он, в качествѣ главнокомандующаго фронтом, подчеркнуто с самаго начала держался системы полнаго игнорированія комитетов. Період разработки новых реформ застал Деникина на посту нач. штаба верх, главнокомандующего, что не могло не оказывать несомнѣннаго вліянія на позицію Ставки . Ссылаясь на знаніе "солдатской психологіи", Деникин говорит, что строевые начальники не желали придавать армейским реформам (признавая цѣлесообразность нѣкоторых из них — устраненіе "нѣкоторых отживших" форм) характер "завоеваній революціи": надо было дѣйствовать "исподволь, осторожно". Рецепт довольно утопичный в обстановкѣ революціоннаго дѣйствія. Какими силами можно было удержать армію в предѣлах стараго дисциплинарнаго устава? Здѣсь между "генералитетом", принявшим переворот, и "революціонной демократіей", активно участвовавшей в переворотѣ, лежала непроходимая пропасть, отчетливо опредѣленная в рѣчи Кучина на Гос. Совѣщаніи и в деклараціи, прочитанной Чхеидзе от имени революціонной демократіи: "солдаты будут уходить от революціи и в ней разочаровываться"...[440].
Алексѣев, как много раз мы могли усмотрѣть, отнюдь не держался такой непримиримой позиціи. В мартѣ у него не было того раздраженнаго чувства разочарованія, которое так отчетливо проявилось в позднѣйших письмах и записях дневника. Верховный главнокомандующій умѣл тактично сглаживать шероховатости Ставки, куда "хлынули", по выраженію Деникина, смѣщаемые, увольняемые и недовольные генералы.
"Лойяльная борьба", напоминающая весьма отвлеченныя директивы командиров 32 пѣх. див. о водвореніи порядка во время революціи "без кровопролитія", привела бы не только к преждевременному конфликту с Правительством, но роковым образом превратила бы Ставку, дѣйствительно, в центр контр-революціи. Не трудно допустить возможность появленія на фронтѣ рѣшительнаго генерала, не поддавшагося "иллюзіям" и с тенденціей "водворить порядок". Экспансивный Крымов, участник "дворцоваго переворота", подготовлявшагося до революціи Гучковым и др., встрѣтив в 20-х числах марта вызваннаго в Петербург Деникина, говорил ему: "Я предлагал им (правительству) в два дня расчистить Петроград одной дивизіей — конечно, не без кровопролитія ... Ни за что! Гучков не согласен. Львов за голову хватается: "помилуйте, это вызвало бы такія потрясенія! Будет хуже". На днях уѣзжаю к своему корпусу: не стоит терять связи с войсками, только на них и надежда". Надо думать, что подобный разговор Крымова с нѣкоторыми членами Правительства имѣл мѣсто — иначе не мог бы записать нѣчто совсѣм аналогичное Бьюкенен со слов кн. Львова. Врангель на основаніи бесѣды с Крымовым послѣ его возвращенія в 3-й конный корпус, начальником котораго он был назначен вмѣсто гр. Келлера, придает нѣсколько иной характер крымовским планам. "Ген. Крымов, повидавши Гучкова, Родзянко, Терещенко и других своих политических друзей, вернулся значительно подбодренным" — пишет Врангель[441]: "По его словам, Врем. Пр., несмотря на кажущуюся слабость, было достаточно сильно, чтобы взять движеніе в свои руки. Необходимость этого яко-бы в полной мѣрѣ учитывалась членами Врем. Правительства". Крымов заявлял, что "надо дѣлать ставку на казаков"... Если не Крымов, мог быть и другой — по сговору или без вѣдома правительства. В нѣкоторых военных кругах мысль о "расчисткѣ" революціоннаго Петербурга была популярна. Напримѣр, в записях Куропаткина, относящихся к началу мая, попадается имя командующаго VI арміей ген. Горбатовскаго, который предлагал средство для борьбы с развалом арміи "невѣроятное": "сформировать корпус или полкорпуса из офицеров и силою уничтожить петроградскій Совѣт С. и Р. Д."[442]. Врангель утверждает, ссылаясь, между прочим, на заявленія "всѣх полков" Уссурійской дивизіи, которой он командовал, что "ряд войсковых частей обращался с заявленіями к предсѣдателю Правительства, в коих указывалось на готовность поддержать новую власть и бороться со всѣми попытками внести анархію в страну". Но Правительство "не рѣшалось опереться на предлагаемую ему самими войсками помощь". Гучков при поѣздках на фронт "неизмѣнно громко заявлял", принимая депутаціи от разнаго рода частей, что Правительство "ни в какой помощи не нуждается, что никакого двоевластія нѣт, что работа Правительства и Совѣта Р. и С. Д. происходит в полном единеніи". Дневники Болдырева, Селивачева, Легра вносят существенную поправку: в неофиціальных, полуинтимных бесѣдах, на которых рождаются конспиративные затѣи, военный министр говорил нѣчто другое. На Госуд. Совѣщаніи и Милюков вспоминал "длинную вереницу депутаціи от арміи, тогда еще не разложившейся, проходивших перед нами в Маріинском дворцѣ и тревожно спрашивавших нас, Временное Правительство перваго состава: "Правда-ли, что в Петроградѣ двоевластіе, правда ли, что вам мѣшают самочинныя организаціи? Скажите нам, и мы вас освободим от них". Я помню и наши смущенные отвѣты: "Нѣт, нѣт, это преувеличено... Были, правда, попытки, по теперь все приходит в равновѣсіе, в порядок"...
Бездѣйствіе Правительства толкнуло ген. Врангеля на прямой путь конспираціи — созданія в центрѣ тайной военной организаціи. В дни апрѣльскаго правительственнаго кризиса не только были намѣчены зачатки этой организаціи (образован был "небольшой штаб", куда бар. Врангель привлек своих однополчан гр. Палена и гр. Шувалова, раздобывши "кое какія средства"), но, если повѣрить словам мемуариста, "прочно" налажена была связь со "всѣми военными училищами и нѣкоторыми воинскими частями", "отлично" была поставлена развѣдка — был уже "разработан подробный план занятія главнѣйших центров города и захвата всѣх тѣх лиц, которыя могли бы оказаться опасными"... Надо было отыскать имя. "Ни в составѣ Правительства, ни среди окружающих его общественных дѣятелей" не было человѣка, способнаго "твердой и непреклонной рѣшимостью" положить "предѣл дальнѣйшему развалу страны". "Его надо было искать в арміи среди немногих популярных вождей. К голосу такого вождя, опирающагося на армію, не могла не прислушаться страна, и достаточно рѣшительно заявленное требованіе, опирающееся на штыки, было бы выполнено. Считаясь с условіями времени, имя такого вождя должно было быть достаточно "демократичным". Таких имен Врангель знал "только два" — ген. Лечицкаго и ген. Корнилова. С упомянутыми генералами начались переговоры...
