Отмѣченная тенденція не может быть случайной — слишком опредѣленно проходит она в первые дни послѣ стабилизаціи положенія. Она имѣет цѣлью нѣсколько затушевать в общественном сознаніи активную роль, которую пришлось играть петроградскому Совѣту в организаціи временной государственной власти. Надо думать, что Цент. Ком. партіи к. д. сознательно не упомянул в своем воззваніи 3 марта об участіи Совѣта, равно как и в офиціальной освѣдомительной радіо-телеграммѣ, составленной Милюковым и отправленной в тот же день правительством за границу, функціи Совѣта (одной из "наиболѣе вліятельных" лѣвых политических организацій) сводились к "политическому благоразумію", а все организующее дѣйствіе приписывалось Временному Комитету Гос. Думы, солдатскими демонстраціями в пользу которой началась революція 27 февраля. Это не была "каррикатура на революцію", как утверждают лѣвые мемуаристы, но это была стилизація революціи (сдѣланная в мягких тонах) под вкус руководителей тогдашней "цензовой общественности"[451]. "Манифест" 6 марта совсѣм умалчивал о Совѣтѣ, говоря только о рѣшимости Гос. Думы и революціонных порывах народа.
Безспорно авторитет Гос. Думы чрезвычайно вырос в сознаніи масс в первое время революціи. Дума, по признанію Керенскаго, явилась как-бы "символом народа и государства в первые мартовскіе дни"... Правительство не отдѣлялось от Думы — свидѣтельствовал впослѣдствіи отчет уполномоченной Врем. Комитетом Комиссіи, которая была послана на фронт и в провинцію. Их престиж "вездѣ" стоял "очень высоко" — даже такіе большевицкіе дѣятели, как Крыленко, признавали, что на фронтѣ нельзя было "рѣзко" ставить вопрос о том, что правительство не может защищать интересы народа. Но обыватель не слишком разбирался в терминологіи, и поэтому не приходится обманываться — это был авторитет не стараго законодательнаго учрежденія, символизировавшаго народное представительство, о котором говорила радіо-телеграмма за границу, а учрежденія, явившагося истоком Временнаго Комитета, на котором почила благодать революціи[452]... Сама по себѣ Государственная Дума, исчезнувшая в часы переворота (brusquement — по выраженію Керенскаго), была уже фикціей, которую едва ли возможно было воплотить в конкретном образѣ. Родзянко говорит, что он настаивал на том, что акты отреченія Николая II и Михаила должны "состояться в публичном засѣданіи Гос. Думы". Дума таким образом "явилась бы носительницей Верховной власти и органом, перед которым Временное Правительство было бы отвѣтственным... Но этому проекту рѣшительно воспротивились"... Надо было признать, что дѣйствовавшая до переворота конституція осталась в силѣ и послѣ манифеста 3 марта, по "юристы кадетской партіи рѣзко возражали, считая невозможным подвести под такое толкованіе юридическій фундамент".
Идею созыва Думы раздѣлял и Гучков. Он считал, что Временное Правительство оказалось висящим в воздухѣ. Наверху — пустота, внизу — бездна. Единственным выходом из положенія какого-то "захватчика власти — самозванца" мог явиться созыв законодательных учрежденій, имѣвших, как никак, "санкцію народнаго избранія". Гучков допускал нѣкоторую перелицовку в их составѣ, примѣрно в духѣ той, которая производилась тогда в земских и городских самоуправленіях. "В бесѣдах со своими коллегами по Врем. Правительству — разсказывает Гучков в воспоминаніях — я нѣсколько раз поднимал вопрос о созывѣ Думы, но не нашел среди них ни одного сочувствующаго этой идеѣ... А. И. Шингарев, объясняя свое отрицательное отношеніе к моему предложенію возстановить права Гос. Думы, сказал мнѣ: "Вы предлагаете созвать Думу, потому что недостаточно знаете ея состав. Если бы надо было отслужить молебен или панихиду, то для этого ее можно было бы созвать, но на законодательную работу она не способна". Разговор с Шингаревым, передаваемый Гучковым, подтверждает указаніе на то, что юридическая концепція, установленная толкованіем акта 3-го марта со стороны государствовѣдов, не была ясна и лидерам партій. Ими руководила политическая цѣлесообразность, т. е., юридически нѣчто весьма расплывчатое. Родзянко считал, что отрицательное отношеніе к идеѣ созыва Гос. Думы вытекало из стремленій дѣятелей кадетской партіи, желавших "пользоваться во всей полнотѣ своей властью". Такое же приблизительно толкованіе дает и Гучков, не нашедшій сочувствія своей идеѣ и внѣ Временнаго Правительства: "даже среди членов Комитета Гос. Думы я нашел только двух членов, готовых поддержать мою идею"[453].
"Кадетскіе юристы" стояли на почвѣ концепціи, установленной их толкованіем акта 3 марта и иллюстрирующей существовавшую до отреченія "конституцію". Политическая логика была на их сторонѣ. Вопрос о взаимоотношеніях Временнаго Правительства и Временнаго Комитета Гос. Думы возник в первом же засѣданіи Правительства 4 марта, когда кн. Львов предложил "точно опредѣлить объем власти, которым должно пользоваться Вр. Пр. до установленія Учред. Собр. формы правленія". Из сохранившагося наброска протокола этого засѣданія видно, что министрами было высказано мнѣніе, что "вся полнота власти должна считаться переданной не Государственой Думѣ, а Временному Правительству". Отсюда возникал вопрос о "дальнѣйшем существованіи Комитета Гос. Думы и казалась сомнительной возможность возстановленія занятій Гос. Думы[454]. Временный Комитет, выполнившій легшія на него функціи, формально подлежал ликвидаціи. В "Рус. Вѣд." можно было прочитать сообщеніе, что участники совѣщанія членов Гос. Думы 5-го также склонялись к тому, что "Члены Думы не должны настаивать на сохраненіи Временнаго Комитета". Между тѣм устраненіе этой фикціи отнюдь не было в интересах "цензовой общественности", ибо устраненіе Временнаго Комитета означало и устраненіе авторитета не существовавшаго уже государственно-правового учрежденія — "Думы". Популярность слов "Государственная Дума" в первыя недѣли революціи являлась столь сильным притягивающим магнитом, что почти естественно представитель Временнаго Правительства и в то же время "совѣтскій" дѣятель, прибыв в Ставку, привѣтствовал Алексѣева именно от Государственной Думы: "Позвольте мнѣ — сказал Керенскій — в знак братскаго привѣтствія арміи поцѣловать вас, как верховнаго ея представителя и передать родной арміи привѣт от Государственной Думы". Член Думы Янушкевич в своем отчетѣ Временному Комитету о поѣздкѣ на Сѣверный фронт в первых числах марта разсказывал, какой по истинѣ "царскій пріем" был ему оказан: повсюду толпы народа встрѣчали его с музыкой, "носили на руках", перед ним "склонялись знамена". И очень скоро тѣ же члены частнаго совѣщанія Гос. Думы выносят постановленіе (14 марта) о том, что до созыва Учред. Собранія Государственная Дума является "выразительницей мнѣнія страны". Не совсѣм прав Родзянко в своем утвержденіи, что Правительство не пошло рука об руку с народным представительством — об этом бывшій председатель IV Думы говорил в московском государственном совѣщаніи, называя "третьеіюньскую" Думу "всенародным представительством"[455]. На практикѣ Правительство всемѣрно покровительствовало Временному Комитету — его агитаціонной дѣятельности па фронтѣ и в провинціи. Для этой агитаціи были предоставлены всѣ возможности[456]. И надо признать, что, если "ломка" стараго строя все же прошла благополучно, если "взбаламученное море" народных страстей к концу третьяго мѣсяца революціи не затопило страну, то в этом не малая заслуга принадлежит созданному 10 марта "отдѣлу сношеній Временнаго Комитета с провинціей". Как свидѣтельствует его отчет, члены Думы разных партій, объѣзжая провинціи в сопровожденіи делегатов Совѣта, несли вглубь Россіи идею единства политическаго фронта — всѣ они тогда были охвачены революціонным пылом неофитов и никаких реакціонных заданій себѣ не ставили... Через посредство Временнаго Комитета из членов Думы назначались особые уполномоченные — комиссары правительства.
