Всего одно мгновение смогла бы выдержать этот бешеный напор его правая рука, прежде чем перемазанные слюной и собачьей кровью зубы сомкнутся на его шее. Всего одно лишь мгновение - Михаил Степанович знал это каким-то обострившимся чувством, отвечающим за выживание в экстремальной ситуации. Напрягшись, он оттолкнул от себя смертоносный комок их мельтешащих когтей и клацающих клыков, правой рукой ухватив упыря за горло, а свободной левой зашарил у себя за головой, выискивая в снегу поломанную лыжу. Запястье обожгло болью, заставив Сереброва разжать хватку, но перебирающие снег пальцы уже наткнулись на лакированное дерево и, сжав, с силой вонзили острый обломок прямо под торчащие, словно ксилофон, ребра упыря.
В тот же миг напор кровососа ослаб. Дернувшись всем телом, Михаил Степанович сбросил с себя бледное тело и поспешил встать. От потери крови и смены положения закружилась голова. Совершенно беспомощный, Серебров силился отогнать прилипшие к глазам разноцветные круги, и не мог этого сделать. Во рту собралась кровь, подранная упыриными когтями грудь болела и чесалась, в рукавах и за воротом таял набившийся туда снег. Наклонившись, Серебров на ощупь зачерпнул в ладони снега и быстро протер лицо. На усах и бороде повисли неприятные холодные капельки, зато вернулось зрение.
Ребенок-упырь лежал совсем рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки, но при этом даже не пытался напасть. Абсолютно синие, начисто лишенные зрачков глаза существа, расширившись неотрывно наблюдали, как из-под торчащего в его животе обломка лыжи толчками вытекает густая черная жидкость. Сочась медленно, неохотно, как смола, черная кровь стекала на снег – не растапливая его, а ровным слоем ложась сверху, словно главный ингредиент отвратительного коктейля. Сведенные судорогой когтистые пальцы в напряжении подрагивали над деревянной лыжей, не рискуя прикоснуться.
На нетвердых ногах, пошатываясь, направляя остатки сил на то, чтобы просто не упасть, Михаил Степанович подошел к замершей твари и с размаху впечатал ей в морду тяжелую подошву унта. Упырь рухнул на спину. Опираясь на руки, он отполз на пару шагов от охотника и снова застыл, зачарованно следя за течением вязкой смолянистой крови. Серебров упрямо проковылял к нему и вновь пнул существо ногой, метя на сей раз в обломок лыжи. Удар загнал деревяшку еще глубже, заставив тварь пронзительно взвизгнуть. И только когда по ушам Сереброва лезвием полоснул жалобный крик раненного зверя, Михаил Степанович понял, что весь их быстротечный бой прошел практически в полном молчании.
- Что, сссученыш, - сплюнув кровью на снег, ненавидяще прошипел Михаил Степанович, - больно?
И тут же отвечая самому себе, злорадно ухмыльнулся в бороду:
- Больно, паскуда, больно! А будет еще больнее! Я тебе все кишки на кулак намотаю!
Чувствуя, что сил остается все меньше, он, будто в сатанинской молитве, бухнулся на колени перед упыриным отродьем. Крепко ухватился за торчащий из впалого живота твари конец лыжи, с целью исполнить свою угрозу - намотать кишки, если не на кулак, то на спасшую его палку. Но стоило ему слегка прокрутить обломок в ране, как рука опустилась сама собой.
Упырь больше не стонал, не выл, не пытался огрызнуться – он просто молча ждал своей участи, и даже, как будто, смирился с ней. А когда широкая ладонь охотника протолкнула обломок лыжи глубже, чудовище только съежилось и закрыло глаза. В мгновение ока клыкастая мерзость превратилась в то, чем и была с самого начала. В ребенка. Тощего, синего от холода, невероятно уродливого, но все же ребенка. Именно такого, каким увидел его Серебров впервые.
Не меняя позы, упырь сидел на снегу, боязливо зажмурившись. Лишь еле заметно вздымалась грудная клетка, да бегали глаза под плотно сжатыми веками. И не выдержавший Михаил Степанович отвернулся. Мир вдруг начал расплываться непонятно отчего, и Серебров поспешил отыскать взглядом неподвижное тело Буяна. Пес лежал, нелепо подогнув под себя передние лапы, остекленевшими глазами с ненавистью смотря куда-то сквозь частокол мохнатых елок. Лицо охотника стало горячим и мокрым, и, щекоча кожу, по нему побежали шустрые капельки, тут же пропадающие в зарослях густой бороды. Подбородок Сереброва трясся от беззвучных рыданий, тело дрожало от боли, холода и начинающейся лихорадки, а утопший в слезах взгляд все метался от мертвого четвероногого друга к крепко зажмурившемуся ребенку-нежити. Наконец приняв решение, Михаил Степанович собрался, перестал дрожать, стиснул руку на своем импровизированном оружии…
… и резко выдрав его из начавшей покрываться черной коркой раны, отбросил далеко в сторону.
На этом силы кончились. Лицом вперед рухнув в снег, Серебров попытался отжаться, и не смог. Так и лежал неподвижно, краем глаза наблюдая, как мелкая мразь недоверчиво обнюхивает его лицо, а затем проворно ползет к мертвому Буяну и погружает свое безносое рыло в окровавленную дыру на песьем горле.
И только когда в уши Михаилу Степановичу с чмоканьем впились звуки поглощаемой упырем крови, он нашел в себе силы с ненавистью процедить сквозь стиснутые зубы неподъемных челюстей:
- С-сучен-ныш…
* * *
Очнулся Серебров глубокой ночью. Вяло удивился тому, что все еще жив. Не помня себя, шел, по колено проваливаясь в снег, придерживаясь за широкие лапы елей. По пути дважды терял сознание и в бреду, не видимый и не слышимый ни одной человеческой душой, метался и кричал, зовя верного Буяна. Обмороженный, ослабленный кровопотерей, каким-то чудом к полудню добрался до дома. С трудом отворил тяжелые ворота. Еле-еле справился с огромным навесным замком на входной двери. Содрав с себя окровавленную, изорванную в клочья на груди и руках, куртку, кое-как обработал раны, промыв их спиртом и перекисью водорода. После чего, не разуваясь и не снимая штанов, рухнул прямо на застеленный топчан, служивший ему кроватью, и провалился в тревожный, обрывочный сон.
Он не знал, сколько времени провел в бессознательном состоянии, разметавшись по мокрым подушкам и простыням, швыряемый усиливающейся лихорадкой из жары в холод. Несколько раз Серебров вставал и добирался до раковины, где жадно пил теплую, отдающую хлоркой воду. Ему казалось, что за время горячки он разок менял себе повязки, а однажды даже попытался поесть; тушеная зайчатина с картошкой не удержалась в желудке и полупереваренными кусками изверглись из него прямо на круглый вязаный коврик подле топчана. Во всем этом Михаил Степанович не был абсолютно уверен.
Потому что всякий раз приходя в сознание, он видел тощий силуэт, сидящего возле батареи, на том самом месте где обычно спал Буян. Лишенные зрачков глаза следовали за Серебровым по комнате неотрывно, куда бы тот не пошел. Они сверлили его, когда он спал, или проваливался в забытье, прожигали, буравили… изучали. Проходя по дому нетвердой походкой, Михаил Степанович грозил этим внимательным глазам кулачищем и бормотал со злостью:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
