Отец богатой, но столь тонко чувствующей девушки принадлежал, между прочим, к самым богатым людям в Бейтен-зорге.
Отец поначалу видеть не мог художника, но в конце концов согласился на брак. Вскоре после свадьбы художника видеть не могла уже и дочь, причем настолько, что лучшего муж не мог и желать.
Разбогатевший художник подкупил журналистов, и они начали трубить о нем на весь мир.
Пришел, однако, день, когда косые глаза жены художника сомкнулись навеки. От приданого к тому времени не осталось и следа, а тесть не захотел и слышать об овдовевшем зяте. Вольфганг обнищал до того, что в один прекрасный день сбежал от кредиторов на Малую Лагонду и зажил там отшельником.
После недолгих, но глубоких раздумий ему, однако, пришла в голову блестящая мысль. Относилась она не к отшельничеству. Нет, она заключалась в том, что в таком благодатном месте можно создать мировой славы курорт. Соседнее Бали последнее время здорово вошло в моду.
Надо будет поговорить с раджой.
На острове жило совсем дикое туземное племя. Дикари испуганно разбегались по домам при виде полуголого, но в очках европейца. Он нашел раджу Налайу, комфортабельно устроившегося в луже перед своей хижиной. Налайа был цивилизованным туземцем, потому что когда-то служил кочегаром на английском угольщике и был за это весьма почитаем небольшим племенем диких малайцев. В один прекрасный день он сообщил им потрясающую новость, заключавшуюся в том, что теперь он — их раджа.
Лишь один из туземцев поинтересовался, на чем основано это утверждение, и был за это избит так, что остальные с готовностью приняли свершившийся факт.
Увидев приближающегося к нему светловолосого, но загоревшего дочерна художника, раджа Налайа со снисходительной любезностью срыгнул в его сторону. Вольфганг знал уже, как ему следует поступать, если он хочет добиться своего.
— Я принес тебе подарок, о вождь малайцев.
— Это неплохо, если только он мне понравится, — ответил раджа Налайа.
Вольфганг протянул туземцу тюбик ультрамарина, это был его любимый цвет, и их у него оставался еще целый запас. Малаец бросил на тюбик взгляд.
— Подарок неплох, но такое я уже ел. Так что тебе нужно, грязный старый чужеземец?
— Выслушай меня, раджа. О соседнем острове Бали написали роман, и с тех пор туземцы там живут богато. Почему бы тебе не последовать их примеру?
— Я не умею писать романы и даже не видел их никогда в жизни.
— Роман напишут другие, а ты разбогатеешь… Ты знаешь, что такое реклама?
— Еще не ел ее.
— Она не съедобна. Я объясню тебе, что такое реклама. Люди любят развлекаться. Я — художник.
— Понимаю. Это реклама.
— Нет. Реклама будет, если мы убедим людей, что здесь есть чем развлечься. Я нарисую картины об острове, журналисты о нем напишут, и предприниматели клюнут на удочку. Мы скажем, что этот остров — курорт. Туристы — дикое белое племя, поклоняющееся богу по имени путеводитель, — хлынут сюда. Это называется конъюнктура. И Малая Лагонда станет курортом.
Его величество погрузился в раздумье.
— Заметано, — сказал он наконец, вспомнив одно из выражений, усвоенных им в бытность кочегаром.
Они ударили по рукам. Вольфганг вернулся на Яву, и операция началась.
Несколько слабо информированных журналистов, не зная, что богатый художник успел уже превратиться в полуголого отшельника, ухватились за его новое поручение: написать цикл статей о Малой Лагонде, иллюстрированный рисунками Вольфганга, на которых будут изображены дикие воины, стройные девушки и прочие достопримечательности экзотического острова.
Вскоре какой-то делец построил там первый бар, за ним последовали другие. Малая Лагонда стала модной среди миллионеров, приезжающих поглядеть на острова Индийского океана. Был построен «Гранд-отель», потом «Маями Грилл», потом огромная набережная. О маленьком острове в южных морях распускали слухи сотни фильмов и грошовых романов, и виллы, одна красивей другой, росли, как грибы…
«Гранд-отель» был самой дорогой и самой шикарной гостиницей на острове — волшебным сном из мрамора и шелка. Великолепный персонал, чудесно меблированные комнаты, бар, ресторан и пристань для яхт…
Случилось так, что один из его жильцов подхватил где-то бубонную чуму. Отправить гостей «Гранд-отеля» в госпиталь было, конечно, невозможно, так что пришлось установить карантин.
В течение трех недель ни одна живая душа не имела права покинуть «Гранд-отель».
Глава 5
Непосредственно перед тем, как был объявлен карантин, ситуация в холле «Гранд-отеля» выглядела следующим образом:
Армин Вангольд, торговец сельскохозяйственными продуктами, составивший за тридцать лет работы очень приличное состояние и решивший, что пора, наконец, пожить в свое удовольствие, приехал вместе с женой на Малую Лагонду и сейчас провожал ее к дверям отеля. Юлии Вангольд было пятьдесят два года, весила она восемьдесят семь килограммов и двойной подбородок резко выступал на ее суровом лице. Она собиралась в город за покупками, а Вангольд, сославшись на ревматические боли, оставался дома. Дело было, конечно, не в суставах: они у Вангольда сегодня совсем не болели — скорее даже наоборот. Вангольду просто хотелось немного побыть одному в этом сказочном дворце, погулять, почитать, выпить кружечку пива и… при случае… поболтать с какой-нибудь красивой женщиной… В этом ведь нет ничего дурного. Жену он любит, но имеет же он право хоть иногда делать то, что хочется ему самому… Господи, если бы он мог хоть недельку потолкаться здесь один! Вечером… он заглянул бы в бар! Упомянуть о таком желании при Юлии равнялось бы смертному греху… Он поглядел вслед удаляющейся супруге… Замечательная, любящая женщина; но ведь и без воды человек обходиться не может, а тем не менее, по временам ему совсем не помешает стаканчик коньяка.
Отт ван Линднер — растолстевший баритон. От его всемирно известного голоса осталась только мировая слава. Он только что спустился в холл и как раз спрашивал у портье, пришла ли дневная почта?… Нет, еще не приходила. Брунс, широкоплечий курносый мужчина с мрачным лицом, стоял на лестнице, засунув руки в карманы и курил. Странный, уже несколько раз уезжавший и снова возвращающийся гость.
В большом кресле сидела синьора Релли — очень высокая, но отлично сложенная вдова-сицилианка, привлекавшая всеобщее внимание в отеле своим немного смахивающим на мужской голосом и умным, с резкими чертами лицом. Попросив боя принести ей «Коррьере делла Сера», она спокойно покуривала сигару. Дикман, отставной капитан линкора «Батавия», болтал с фабрикантом мороженого из Бостона Хиллером, а в парадную дверь как раз вносили чемоданы какой-то чуточку полноватой блондинки. Портье она назвать женой капитана Гулда из Сиднея. Блондинка была красива, но когда она поворачивала голову, в уголках глаз и на шее виднелись, несмотря на слой пудры и крема, морщины. В уголке холла стоял франтовато одетый, с холеной белой кожей и умным красивым лицом, молодой человек, Эрих Крамарц. Он поклонился вошедшей. Миссис Гулд ответила ему и направилась к лифту.
В этот момент вошел доктор Ранке, которого вызывали к внезапно заболевшему жильцу.
— Откуда я могу позвонить?
— Кабины слева, — ответил портье.
Врач поспешил к телефону. Эрих Крамарц не спеша направился к лифту, только что увезшему наверх новую гостью, миссис Гулд. Еще через пару минут господин Вангольд подошел к портье и с безразличным видом спросил:
— Не скажете, кто та дама, которая только что вошла в ресторан? Она удивительно напоминает… одну мою родственницу…
Портье сумрачно поглядел на него:
— Та дама? Леди Вилльерс. Ее муж — главный редактор одной из газет в Сингапуре.
Вангольд медленно направился вслед за нею… Просто так… как человек, от нечего делать разглядывающий окружающее его…
Из ресторана вышел священник-миссионер, спешивший на автобус. Он едва успел пообедать и уже снова отправлялся в путь из этого сверкающего ада мирских грехов. Согласно строгим правилам его ордена, на нем была черная куртка с бархатным воротником. Большие дешевые пуговицы болтались в петлях куртки, и это одеяние означало, что его владелец провел долгие годы на островке прокаженных в качестве добровольного брата милосердия.
Сицилианка, оказавшаяся на целую голову выше миссионера, медленной, как будто сонной, походкой подошла к нему и улыбнулась, сверкнув всеми зубами.
— Простите, сэр, но ваша фамилия — не Крессон?
— Нет.
— Любопытно. Вы напомнили мне одного недавно умершего моего знакомого. Я решила, что вы родственники… Прошу прощения…
Она отошла в сторону.
В это мгновение пронзительный звук сирены разорвал тишину отеля. Из десятка машин, остановившихся у отеля, начали выпрыгивать солдаты и полицейские.
