— Далеко до немцев? — спрашиваю пулеметчика.
— Метров триста-четыреста…
На таком расстоянии разговор не слышен, но говорим мы почему-то шепотом. Впрочем, немцы могут оказаться и ближе — разведка, например.
— Как там, впереди? — спрашивает сержант пулеметчика. — Немца слыхать?
— Не, — отвечает пулеметчик. — Тоже, наверное, за день навоевался. А это что за труба, товарищ лейтенант?
Я объясняю.
— Нам немец в сорок первом, когда в окружении мы были, тоже в трубу кричал, чтоб сдавались, — вспоминает пулеметчик. — Да только не больно мы его слушали. Навряд и немец вас послушает.
— Время меняется, — отвечаю я. — С учетом этого и строится наша разъяснительная работа.
— А наша вот на нем строится, — пулеметчик кладет руку на щиток «максима».
— Вот и хорошо, одно к одному. — Я поворачиваюсь к сержанту: — Пошли?
Глухо вздохнув, сержант явно ждет: пойду ли я первым? Ну что ж… Выкладываю трубу на бруствер, уперевшись в него руками, выбрасываю тело из окопа. Падаю грудью на прохладную землю, делаю несколько шагов вперед, ложусь. Оглядываюсь: где мой охранитель? Не отстал? Нет, вот он, чуть позади меня. Подымаюсь, быстро иду вперед, снова ложусь. Жду, когда сержант догонит. Он деликатно трогает меня сзади за голенище, шепчет:
— Не надо так далеко…
Но мы проползли — прошли не больше тридцати-сорока шагов. Маловато… Немцы могут и не услышать. Надо продвинуться еще. Подымаюсь, иду, придерживая трубу на весу, чтобы не загреметь ею о землю. Сержант, хочется ему того или нет, вынужден следовать за мной. На ходу приглядываюсь: ямку хоть какую-нибудь приметить, чтоб укрыться на случай обстрела. Но, как на зло, место ровное, никаких укрытий, только невысокая травка. Хотя бы воронку увидать…
Сержант равняется со мной, шепчет опасливо:
— Да куда же вы? Хватит!..
Может быть, действительно, уже хватит? Не было бы далеко бежать обратно, в случае чего.
Еще несколько шагов. Передо мной — высокий, пахнущий пылью, местами измятый бурьян. Ложусь в него.
— Хватит! — снова шепчет мне в ухо мой охранитель.
Пожалуй, сержант прав. Говорю ему:
— Поглядывайте по сторонам!
Поудобнее, лежа, примащиваюсь на упругом, немного колком, пружинящем подо мной бурьяне. Внезапно на какой-то миг вспыхивает воспоминание: на ночных занятиях по тактике в училище вот так же приходилось, ориентируясь чуть ли не на ощупь, отрабатывать тему «Взвод в наступлении ночью», перебегать и ползать… Но там противник был условный, свои же ребята-курсанты. А здесь в каких-нибудь трехстах шагах настоящий враг. А может быть, и ближе?
— Смотрите в оба! — шепчу сержанту. Он молча кивает, ложится, уперев локти в землю, автомат — на изготовку.
Не заметил ли нас противник? Нет. Тишина. Тишина незыблемо лежит над недавним полем боя.
Беру в руки трубу. Но, лежа, держать ее неудобно. Вот если бы приделать к ней сошки, как у ручного пулемета, только подлиннее… Да ладно, рационализаторские предложения потом. Подымаюсь, принимаю положение как при стрельбе с колена, подношу трубу к губам.
— Дойче зольдатен унд официрен!.. — труба так усиливает звук, что я даже немножко пугаюсь собственного голоса. Но надо говорить как можно громче. И как можно быстрее, — пока немцы предпочтут слушать меня, а не стрелять на голос, но не так быстро, чтобы меня расслышали и поняли.
— Дойче зольдатен унд официрен! — возглашаю я еще раз и затем произношу весь заученный текст. Прислушиваюсь. На стороне противника по-прежнему тихо. Слышат ли там меня? Слушают ли?
Еще раз повторяю текст. Теперь делаю это уже спокойнее.
Закончив, зову сержанта:
— Переменим позицию! — и осторожно перебираюсь правее, шагов на сто в сторону. Так наставлял меня Миллер: с одного места долго не говорить, чтобы противник не засек.
Устраиваюсь на новом месте — оно совсем открытое, трава невысокая, редкая, лишь кое-где торчит заметный в темноте широкими листьями репейник.
Снова начинаю передачу. Произношу текст один раз, второй… Начинаю в третий раз. И вдруг вершинки репейника словно вздрагивают в призрачном летучем свете. Камнем падаю. Над головой — дробный глуховатый свист. Не отрываясь от земли, искоса взглядываю вверх. Летучий желтоватый свет трепещет на макушках репейника, бликами проносятся по траве трассирующие пули! Бьет немецкий пулемет. Пули, как бешеные светящиеся жуки, пролетают примерно в полуметре от земли. Кажется, я даже ощущаю рывки пронзаемого ими воздуха. Если вражеский пулеметчик возьмет прицел чуть пониже… Хотя бы маленькая ямка была вблизи перекатиться бы в нее! Бросаю взгляд вправо, влево. Нет, ничего, никакой ямочки… А где же сержант?
Пулемет бьет и бьет. Хочется крикнуть: «Да хватит уже! Сколько можно!» Единственное, что я могу сейчас, — это ждать. Ждать, пока пулемет перестанет стрелять. Перестал, наконец! Скорее переменить место! Но только успеваю опереться руками, чтобы встать, как вновь раздается зловещий посвист. Да что он, немец, всю ленту на меня решил извести?
Действительно, наверное, всю…
Лежа, слышу теперь не только свист пуль, но и приглушенный расстоянием, но довольно отчетливый в ночной тиши стук немецкого пулемета. Сколько до него? По звуку определить трудно. Во всяком случае, не больше четырехсот метров…
Но вот пулемет смолкает.
Перейти на другое место, повторить передачу? Тихонько зову:
— Сержант!
Отклика нет. Где же он? А вдруг в него попало?
Пригнувшись, пробегаю вправо, влево, шарю взглядом по траве, меж стеблями репейника, — может быть, сержант лежит где-то тут, в темноте разглядишь не сразу… Нет, нигде не видно. Что за оказия? Окликнуть? Но если немцы ударят на голос? Все же зову:
— Сержант! Сержант!
Ни звука в ответ. Куда же он девался? Остается идти назад, к окопу. Только бы не сбиться с дороги… Как в тот раз, еще до боев, когда ходил с ночной поверкой и, можно сказать, попал в плен к своим.
Судьба на этот раз благоволит мне. А может быть, не судьба, просто я научился лучше ориентироваться ночью. Вскоре нахожу окоп, откуда мы отправились вещать. Первым долгом спрашиваю пулеметчика:
— Сержант, который был со мной, не возвратился?
— Не видали его.
Моя тревога усиливается. Я делюсь ею с пулеметчиком. Он и его напарник, спавший возле «максима» и поднявшийся при разговоре, разделяют мои опасения: сержанта, может быть, действительно достало пулеметной очередью.
— Сходим, поищем! — прошу я.
Но пулеметчики не решаются оставить свой пост.
— А вдруг немец сунется? Он хоть и не любит ночью воевать, да на войне всякое возможно. Глядишь, разбередили вы его своими речами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
