в работу. Он описывал уже окольцованных птиц, взвешивал их на пищавших без умолку электронных весах, дул им в затылки, ероша пёрышки, чтобы узнать возраст, и совсем потерял счёт дням. Поэтому он не сразу понял, что говорит ему вечером Пьер Робертович. А? Что? Что с могилой?
Оказалось, что могила метеоролога пуста.
Даже не сжившись с Африкой так, как Пьер Робертович, Дмитрий Игоревич понял, что это конец.
Колдун придумал для развлечения что-то, что гораздо хуже его доморощенного социализма и капитализма.
И точно, когда они вышли к берегу озера, то увидели своего товарища.
Мёртвый пан Пшибышевский ходил по берегу и кормил птиц своим мясом. Метеоролог отщипывал у себя с бока что-то, и птицы радостно семенили к нему.
Врач и орнитолог смотрели на озеро, которое было покрыто пернатым народом.
Задул холодный ветер с гор, и птицы сотнями начали подниматься.
Правда, некоторые падали обратно, едва взлетев.
Даже издали было видно, какие они больные.
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
29 мая 2017
История про то, что два раза не вставать (2017-05-30)
А вот кому историю про одного графа, и вообще про то, что Москве не везёт на градоначальников?
(Ссылка, как всегда, в конце)
Русская литература была так устроена, что как скажет писатель какое-то меткое словцо, так пойдёт оно по свету, будто в гоголевской поэме — «Выражается сильно русский народ! И если наградит кого словцом, так пойдёт оно ему в род и потомство, утащит он его с собою и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света. И как уж потом ни хитри и ни облагораживай своё прозвище, хоть заставь пишущих людишек выводить его за наёмную плату от древнекняжеского рода, ничто не поможет: каркнет само за себя прозвище во всё своё воронье горло и скажет ясно, откуда вылетела птица. Произнесённое метко, всё равно что писанное, не вырубливается топором» *. Дело тут не только в меткости, а в том ещё, что писатель в России отвечал не только за изящный стиль, но и за философию, историю и заодно уже за всю национальную нравственность.
Скажет наше всё «полумилорд, полуподлец» — и как потом не рассказывай про благородство графа Воронцова, какие книги ни пиши его биографы, объясняя, что граф был человек благородный, смелый, и к тому же умелый и дельный чиновник — роковые слова произнесены и от них не избавится. Как научили читателя тому, что цель жизни Бенкендорфа заключалась в мучительстве Пушкина, так ничего кроме этого в народную голову не лезет, хоть и давно напечатана хорошая биография Александра Христофоровича
При этом возник спрос как раз на биографии этих людей второго ряда, не то чтобы всегда прекрасных людей, но тех, кого русские писатели однажды припечатали — вроде Клейнмихеля, который, как выходило по Некрасову, вовсе не строил Николаевскую железную дорогу, а был при героических её строителях вроде самозванца.
Великий русский писатель отнял у генерал-губернатора даже фамилию и сделал его «Растопчиным»
Один из таких персонажей — генерал-губернатор Москвы в пору Отечественной войны Ростопчин.
http://rara-rara.ru/menu-texts/plamya_i_kopot
Извините, если кого обидел.
30 мая 2017
История про то, что два раза не вставать (2017-05-31)
А вот кому про "выйти на площадь" и хруст французской булки?
Ну и прочие дела.
…в годы моего беспечного детства, да и беспутной юности, начало XIX века было для интеллигентного человека временем особым. Вокруг был застой, допуски и посадки вкупе с поездками на картошку, а также главной жизненной задачей казалось ксерокопирование поэта Гумилёва.
При этом первая треть XIX века была официально санкционированным убежищем: какой-нибудь Гумилёв был спорен, а вот Пушкин — совершенно бесспорен. Время и место убежища состояло из трёх компонент — войны 1812 года, Пушкина и декабристов. Порядок перечисления произволен, потому что всё это быстро переплелось в единое «давным-давно» под музыку композитора Хренникова. Евгений Онегин непременно записывался в декабристы, поручик Ржевский стрелял в Милорадовича, народная история была уже сотворена до меня.
Диссидентов часто сравнивали с декабристами
Многие филологи, историки и эссеисты паслись в первой трети XIX века, потому что то время порождало компромисс — там обнаруживалось мало марксизма, и во времена Александра Павловича не так сильно проявлялась руководящая роль КПСС. Генеральные секретари мало что говорили о тех временах. То есть можно было жить внутри иллюзии непричастности и эмигрировать в страну, где благородство лилось через край.
Диссидентов часто сравнивали с декабристами. Декабристы были людьми возвышенными, говорили по-французски, и все ходили в белых лосинах, как актёр Костолевский в фильме «Звезда пленительного счастья». В общем, в этой России были упоительны, сон сладок, перед обедом — дуэль, потом возня с камеристкой в стоге сена (там всегда были наготове стога сена), вечером попойка, а следующим утром извольте на Сенатскую, чтобы потом на манер американского поэта Торо сидеть посреди дикого леса и бормотать: «Россия, Лета, Лорелея». Всё это было жутко притягательно, непохоже на очередь за колбасой и унылого Генерального секретаря, по-демосфеновски набившего себе рот золотыми звёздами.
А первая треть девятнадцатого века была по-настоящему золотая. Для моих знакомых даже не от сравнения Золотого века русской поэзии и Серебряного. Ролан Барт, который утверждал, что если миф возник, то уж, дескать, с этим ничего не поделаешь, оказывался опять прав.
http://rara-rara.ru/menu-texts/glotok_svobody
Извините, если кого обидел.
31 мая 2017
История про то, что два раза не вставать (2017-06-01)
А вот кому про страх — аккурат к сегодняшнему празднику?
(Ссылка, как всегда, в конце)
…Страх — очень широкое понятие. Он бывает медленный и быстрый, бывает всеобъемлющий, вплоть до психоза и маленький, притаившийся под кроватью. Страх перед обстоятельствами, страх перед наказанием и страх перед самим собой. Как ни странно, очень многое в мире держалось и держится на нём. Страхе перед начальством, тёщей, законом, и прочими обстоятельствами. Есть даже такая разновидность страха «стыдно будет», которая уже никем не порицается. Близко к страху и то знаменитое высказывание военнослужащего человека из романа Достоевского: «Если Бога нет, то какой же я после того капитан» *. Хотя тут
