в журнале «Жаворонок»435, я прочла рассказ: «страдания молодой кукушки». Птенчик в чужом гнезде. Нет, я не могу стать кукушкой. Я
не моих боюсь страданий! О, милый, мой, чудесный! И все же… как ты далеко, далеко… Ну, хоть бы вдали тебя увидеть… Да, хоть во сне, сгореть в одном пожаре! И… не проснуться для мутной жизни! Милый, родной мой! Чувствуешь ли ты, как я страдаю! Как ты живешь? Напиши. Безумие порой на меня находит, не могу, все мне душно… Ив, милый!
Как выражу тебе все безумство мое? Почувствуй! Да, ты — без компромисса, без всякого, без тени, — и мне — противен он. Противно компромиссное, но… прости, прости мне все мое безумство… мне иногда… у меня иногда все отступает на задний план. Я ничего не вижу, я не слышу ничего, кроме голоса любви к тебе безумной.
И я не подумала тогда обо всем, когда о «жертвенности» писала. Только я не смотрю на это как на «жертвенность» — это твое слово. Для меня — _э_т_а_ дву-единая жертва, не… жертвенность, да еще моя!
Нет, не это, но… возможность жертвы, истинной жертвы… Ты понимаешь…
Ивушка, и все-таки, мы должны видеться! Я — потухну. Я не буду тебя своими огнями тревожить! Нет, не знаю, что я говорю. Я не знаю, ничего не знаю. И только все во мне кричит, что видеть тебя должна, что невыносимо это… так далеко ты. Что столько на душе всего, что должен ты знать, — все твое должна знать я. Ивочка, реши ты, — ты мудрый. «Свидание — пытка». Я знаю. Ужасно это! Обязательно напиши — объясни мне твои слова, где ты говоришь, что я должна подумать и решить. Почему должна я решить приехать тебе или нет?? Непременно скажи. Это очень важно! Ванечка, если бы _т_у_д_а… вместе… Невозможно это!.. Я преступление делаю, что письмо это так пишу. Если мы не можем встретиться, то… так писать… можно ли? Какие угли! Какая «сухая гроза». Чудесно как сказал ты! И все же не могу молчать. Сегодня я несказанно с тобой вся! Видишь? Во сне тебе срывала маргариточки красненькие. И у меня в саду одна еще цветет, последняя. Не хотела это письмо послать — но нет, знай все!
Поймешь ли муку мою? На цепи я! Ужасно, Ваня, любить так… вдалеке… Ах, ну кончать надо, а я не сказала того, о Сережечке, что хотела… Ну, коротко. Ваня, не сочти за святотатство это — ты знаешь, когда выпала карточка из письма, я крикнула, взглянув бегло: — это — одно лицо, с тем, 10 лет назад… Сережа лучше, духовный, Ты! Тот умер для моего сердца теперь совершенно. Откуда это сходство?! Я показала С., маме, и оба в голос: «как похож на Г. К.436». Мама впрочем поправилась: «Этот лучше, — можно сказать, что Г. К. на него похож». Все, кроме рта… так похоже. Ванечка, это не кощунство.
Я не могу ничего сделать, — это так странно! О. А. потомок его же предков. Оттуда? В широком смысле. Нация.
Тот, Георгий — был достойный. Редкость в XX веке! Он Сережечку не оскорбит сходством.
Сережечка для меня — Святой! Герой, рыцарь наш! Твоя душа, Ванечка! Ты — единственный.
Целую тебя нежно-нежно. Оля
96
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
9. ХII. 41
12 ч. ночи
«Твой — пока — Ив. Шм.».
«Пока»? А — не «пока»? Я хочу тебе сказать, дорогой Ваня, что _э_т_о_ — совершенно твое, и только твое… Я не могу и не смею этим интересоваться. Я и не хочу тоже знать, как ты это разрешаешь. Hélène или еще кто и как… Я не хочу узнать, было или нет… И никогда не сообщай мне об этом. Я исхода этой твоей борьбы не хочу знать. И не спрошу. Это каждый из нас «решает» сердцем и только сам… и по-себе. Я раздумалась об этом… что же, ты готов и… на… «увенчание», помнишь, как и что ты определил этим словом. «Священное увенчание»…. Ну, не скажу (в случае Helene) — Священное — это было бы по меньшей мере не чутко, но «увенчание» — можно… Да?
Или… ты… воспользуешься услужливым, компромиссным обходом?? Ты-то? Или Helene позаботится..? Бывает. Я много в наших «клинических случаях» всякого видела. Часто случалось быть переводчицей у наших, русских «дам», обращавшихся за советом. А я… и перевести-то не умела… Ну, однако, — это не мое дело. Вы уж там решите. Я же больше ничего не хочу знать. Понимаешь, я тебя не упрекаю… Не пойми так. Но как досадно, что всякий раз, когда тобой душа особенно полна (получишь мое сегодняшнее письмо — увидишь), — ты окатываешь меня холодной водой…
С_у_д_ь_б_а!.. Кстати, — брось эти обливания — они могут иметь только обратное действие — вызвать циркуляцию крови еще более сильную. Действие только на короткий срок, для того, что бы вернуться к первоначальному состоянию… Все равно как при super aciditat[177] желудка превратно думать, что принятием только alcali уничтожишь причину. Это только «гасит» на момент, для того, чтобы после (скоро) вызвать сильнейшую реакцию. Я проверяла это [1 сл. нрзб.] 2–3 часа и… после падения кислотности вначале, — видела в конце гораздо больший подъем ее, чем в исходном пункте. Atropin (беладонна) и только + alcali, это другое дело, и… диета. Ну, довольно. Человек — очень интересная… история… уж не касаясь его души! Во мне-лаборантке ты увидел нечто «мужское»? М. б. оттого, что мне женственность в чистом виде мешала работать?! Иногда я проявляла себя с больными такой, какой никогда себя не знала. Для многих мягкость и нежность — губительны. Надо показать энергию, трезвость, напор даже, чтобы покорить больного, издерганного человека. Надо смочь приказать. Я часто достигала того, чего врачи не могли добиться. И мне многое (чисто медицинское) открывали пациенты, чего не решались сказать врачу. Я вставляла зонд в duodenum[178] в 1–2 минуты, тогда как доктор бился иногда часами. И это не ловкость, это сила другая, это suggestion[179], уверенность, «приказ».
Больной ценит не мямлю, а решительного, того, кто ему должен помочь. Мне часто говорили обо мне мнения больных. А я смеялась… до чего же «Голиафом духа» меня они видели. А я-то… так слаба. И это никто не знал. Кстати… «мне нужно поберечь мою Дари, — она вся женщина». Ваня, Оля № 2 конечно уже «не Все-женщина»? Ошибка? Что ты этим хочешь сказать? То, что и «Аргентинка»437 была, и Пенелопой,
