Смех, взмахи рук, ругань. Мужик пополз в гору, мужики и бабы пошли к увязшему барину. Скоро вокруг него сползлось много жителей. Весело гуторили, бросали шуточки, острили над барином с барыней и над чертовой машиной:
— Хм! Вот ведь каку штуку сделали! Без лошадей! Сел и поехал…
— А много ли дашь, ежели выволочем?
— Пять рублей дам.
— Что больно скупишься? Поди, твоя чертова кобыла много тысяч стоит?
Притихли, стали совещаться вполголоса. Кто-то бросил:
— Пущай посидит. Нам торопиться некуда.
— Ну, черт с вами, десять целковых!
Опять совещание:
— Вот что, барин, четвертную[496] дашь, и по рукам!
— Ах, жулики! — пропищала Зиночка, выглядывавшая печально из автомобиля.
— Зачем жулики, барыня? Мы не неволим. Сиди, коли так, да молись Богу: может, ангелов пошлет вызволить тебя с барином… Они, ангелы, задарма для вас поработают, а нам уж надоело на вас батрачить-то…
— Черт с вами! Дам четвертную…
Толпа оживилась. Отделившись, в гору побежали, сверкая голыми пятками, двое подростков, им вдогонку кричала бабенка:
— Обеих лошадей ведите!
— Вожжи! Вожжи!
— Оглоблю, Мишанька, захвати!
Минут через десять-пятнадцать с горы галопом скакали на лошадях парнишки, а за ними старик волок оглоблю.
Началась работа. Подперли оглоблей зад автомобиля и, зачалив вожжами к лошадям, с криками, визгами и свистом, помогая лошадям, выволокли машину из колдобины. Ваня отдал четвертную, но долго еще возился около автомобиля, возбуждая жизнедеятельность мотора. Наконец раздался сердитый взрыв, испугавший всех, малых и взрослых, и мотор ритмически заворчал. Толпа с визгами и криками попятилась в стороны и дружно захохотала, приправляя смех сквернословием. Зиночка залезла внутрь. Ваня занял шоферское место, испугал зевак еще раз ревом гудка, и автомобиль покатился. Вдогонку полетел бабий голос:
— Почаще, барин, тут езди!
Только поздним вечером добрались Ваня с Зиночкой до Никудышевки: ехали тихо, осторожно, с остановками и предварительными исследованиями пути.
Конечно, и в Никудышевке произошел среди жителей переполох. Около барского дома, как на базаре. Всякому охота поближе на чертову машину поглядеть. Лезут во двор. Пришлось запереть ворота.
В отчем доме — восторг. Ведь и здесь большинство никогда еще не видело этой безлошадной кареты. Только старик Никита полон всяких сомнений и проявляет враждебность к этому чуду:
— Как же это можно, чтобы человеку без лошади?
— А вот приехали! И кормить не надо. Никакой заботушки!
— Кормить! А как же: ведь навозу от нее нету? Лошадь кормишь, так от навозу-то ее не только человек, а и птица по дорогам питается…
Зиночка в тот же вечер поехала в Замураевку и там рассказала о всех пережитых ужасах путешествия, причем все это невольно преувеличила, и получилось из истории со свиньей прямо разбойничье нападение мужиков и баб, чуть только не убийство, а из истории под Вязовкой — издевательство и вымогательство.
— Вот они, освободительные реформы! — озабоченно произнес генерал Замураев и посетовал. — Не учить, а воспитывать народ надо. Побольше стражников и поменьше школ! Того и гляди, что и у нас начнут разбойничать, как в других губерниях. Надо предупреждать: пороть хулиганов до беспорядков, а не после!..
Генерал был сильно взволнован и возмущен бездействием властей.
Долго писал и в ночь отправил с нарочным письмо к становому и телеграмму в Алатырь — к исправнику.
Надо сказать, что происшествие в Вязовке, носившее комичный характер, имело продолжение и драматический конец. Вот что там случилось после того, как выволоченный из болота барин с барыней скрылись с горизонта.
На лужке около церкви собрался мирской сход, и начали решать, куда употребить полученные с выволоченного барина двадцать пять рублей. Было несколько благих предложений со стороны стариков, но каждое отвергалось большинством. Двое собственников лошадей, которыми выволакивали чертову машину, все время крикливо доказывали, что четвертная принадлежит не миру, а только им двоим. И как только они начинали доказывать, поднимался такой ропот, что — вот-вот их начнут лупить всем миром.
— Кабы не болотце, не увяз бы он, барин-то! А болотце чье? Ваше? Вы, что ли, рыли эту колдобину? От Бога она тут… Я эту колдобину мальчишкой знал.
— А чьи лошади выволакивали?
— Да что лошади! Кабы не болотце, так и лошади ни к чему. Все от Бога. Значит, эту четвертную надо поделить всем, чтобы никому не обидно!
Прикидывали, по скольку придется на душу:
— Если баб и робят считать — меньше двугривенного…
— На што баб и ребятишек считать?
Все перессорились и переругались до хрипоты, пока какой-то местный финансист не внес предложения:
— Чтобы никому не обидно было — пропить ее, эту четвертную всем миром!
Все разногласия разом кончились.
— Четыре ведра водки, а остальные — на прянички девкам да ребятишкам!
— Вот это правильно!
— А Ивану с Мироном, как, значит, их лошади и выволакивали, стаканчика два-три не в счет.
— Вот это по-божьи!
Все остались довольны. Смеялись над барином и над его чертовой кобылой и жалели об одном:
— Продешевили, братцы! Он и больше дал бы…
— Ну, что Бог даст, братцы… Может, опять увязнет!
Перепились не только все мужики, но и много баб. Мирон забыл, что уже получил лишних три стаканчика за лошадь, и начал требовать добавки, ругаться, что его обжулили. Ссора, драка… Пустой бутылкой по голове, и в результате — «мертвое тело» и общие проклятия барину: семья осиротела!
История со свиньей и мертвое тело осложнились новой историей: не успевшие ничего получить с барина за раздавленную им свинью собственники пришли к земскому начальнику Замураеву, а тот, знавший уже о нападении мужиков на автомобиль с сестрой, набил им морду и отправил на трое суток под арест.
Земский только собирался раскрыть виновников разбойного нападения, а они сами явились! На ловца, как говорится, и зверь бежит.
Приходили в Никудышевку две бабы, старуха и молодая, мать и жена убитого в драке Мирона. Но осаждаемые толпой любопытных ворота отчего дома оказались запертыми. Никого не пропускали. Там, за оградой, никому не было дела до плачущих по какой-то причине баб. А им казалось, что они осиротели по вине барина, который, по справкам, приехал сюда — вон и машина во дворе та самая стоит! — и надеялись, что виноватый барин пожалеет и заплатит сколь-нибудь за сиротство. «Ничего у них не добьешься! Человека раздавят, и то им ничего не будет!» — заметил кто-то в толпе, знавший уже об истории со свиньей в Вязовке. Сироты выли, жаловались добрым людям, и, конечно, в мужицких и бабьих душах всплывали все обиды, действительные и воображаемые, которые копились там в течение многих лет. Про все вспоминали тут никудышевцы: и про суд над однодеревенцами после убийства содержателя почтовой станции Егора Курносова, и про суд после холерного бунта.
— Сколько за их невинных в Сибирь угнали да по тюрьмам посадили, сколько народу осиротело, а вы захотели вознаграждение от них?! На том свету, видно, расплатимся…
Синев тут же болтается. Послушал разговоры, впутался:
— А вот в Херсонской да в Харьковской губернии не желает народ, чтобы на том свету с ними рассчитываться! Жгут их и грабят…
— Да что толку-то? Слыхали мы: стреляют и порют, сказывают…
— Всех, братец мой, не перестреляешь и не перепорешь! Нас сто миллионов, а их не больше тридцати тысяч. Правильный подсчет этому сделан…
V
Неведомо, по чьему веленью, с раннего утра в день свадьбы появились конные стражники. Во всяком случае, это было сделано без ведома и желания Павла Николаевича неизвестными благожелателями. Это сильно взволновало и переконфузило Павла Николаевича, которому было стыдно перед будущим зятем и перед своими друзьями из передового лагеря.
— Что такое? Кажется, объявлена и у вас мобилизация? — не без иронии осведомился Адам Брониславович.
Павел Николаевич смущенно пояснил пожатием плеч, что для него это — полная и неприятная неожиданность:
— Вероятно, это ваш будущий родственник, предводитель дворянства и, к сожалению, мой тесть, генерал Замураев… распорядился.
Адам Брониславович сочувственно улыбнулся Павлу Николаевичу и сказал:
— Услужливый дурак опаснее врага! Эта дворянская мобилизация только ускорит открытие военных действий…
— Вполне с вами согласен! В отдельности каждый мужик смирен и боится всякой чучелы, облеченной в форму, но когда мужик сбивается в стадо, в многоголовое, многорукое и многоногое чудовище, индивидуальный страх пропадает. Тут три стражника только смешат мужика. А между тем эти три дурака могут так раздразнить и обозлить коллективного зверя, что потом и целая сотня их окажется бессильной…
