Если ты не возражаешь, я сделаю так: прилечу в Москву, повидаю детей, встречусь с друзьями и через два-три дня поеду к тебе в Палангу. Месяц я имею право не работать, а деньги одолжу у Лени. Я отдохну немного около тебя. И мы вместе подумаем о дальнейшем. Если бы ты захотела, мы смогли бы жить в Москве. Или остаться в Литве. Я ведь неплохой экономист, мог бы работать бухгалтером, счетоводом где угодно — в конторе, на фабрике, даже в колхозе. Если бы ты захотела жить в деревне, я был бы этому рад. Все зависит от тебя. А я буду надеяться и ждать.
XXXIX
В ранних вечерних сумерках заполярного сентября, когда жизнь поселка начала замирать, у крыльца местной почты появился человек и принялся стучать в запертую дверь.
— Закрыто! — крикнули ему изнутри.
— Надо, надо! Москва приехал! — крикнул он в ответ и снова постучал.
Внутри некоторое время раздумывали, потом дверь открылась.
Человек проворно внес в помещение два объемистых чемодана.
— Эй, эй? — попыталась остановить его женщина.
Но человек, склонившись над одним из чемоданов, уже раздвигал застежку-молнию и тащил за угол плоскую конфетную коробку «Ассорти».
— Москва! Бери. Кушай твое здоровье!
Женщина оторопело приняла коробку.
Человек опять нагнулся, загородил своим обширным корпусом чемодан, что-то еще оттуда взял и переложил к себе за пазуху.
— Подарки много, — сказал он и хихикнул.
Человек был пьян. Однако чему тут было удивляться? Женщина только не могла понять, зачем он пришел сюда и что он хочет от нее взамен шоколада.
— Постоять вещи. Друг искать надо, Москва приехал. А?
— Да уж… — ответила женщина. — До восьми утра дежурю, телеграф на мне. Оставляй. Кого искать будешь?
Человек слазил в карман и достал измятую бумажку.
— А-а, как же! Вон смотри, на бугре, вишь? Четыре окна, свет зажгли? Там спросишь.
Женщина заперла за ним дверь, поглядела через стекло вслед.
К бугру он не пошел. Сразу выйдя поперек улицы к задам поселковых строений, он направился к чумам. Тесная небольшая стоянка была поодаль, и он заприметил ее, еще когда подходил к поселку со стороны самолетной площадки.
В первый же чум он не зашел, а, внимательно оглядевшись, направился к тому, который выглядел подобротней остальных. Высоким звуком он кликнул: «И-эу, эу, э!» Полог откинулся, и вышел хозяин-ненец. Он жевал и молча глядел на пришельца.
— Табак жует, — сказал пришелец. Он шумно втянул носом воздух и засмеялся. — Духи пил. Диколон пил. Плохо, да?
Он запустил руку за пазуху и быстро поднял вверх плоскую коньячную фляжку.
— Спирт есть. Много. Москва привез.
Ненец потянулся к бутылке, непроизвольно он стал клониться вперед и рисковал упасть. Но владелец бутылки отвел свое сокровище в сторону. Он выжидал. Глазки его поблескивали в хитроватой нетрезвой усмешке.
— Якут? — сказал ненец.
— Якут, якут! Спирт надо? Много есть. Тут есть. Тут есть. Вещи на почта принесу. Много спирт есть. Купить много надо однако. Учуг — олень хороший купить.
Ненец повернулся и пошел в чум, что означало приглашение продолжить разговор в тепле.
Через полчаса приезжий покинул чум и нетвердо направился обратно к поселку.
— Что к другу-то не ходил? — спросила на почте женщина.
— Один друг, два друг! — засмеялся человек. — Много время есть. Он подхватил свои чемоданы.
— А ты не из этих, нет? Ведь ты не из ненцев, а?
— Якут, якут! — веселым быстрым голосом ответил тот.
— А-а, — протянула женщина. — Ну давай тогда!
Когда он подходил с чемоданами к жилищу ненца, у чума стояли два крепких оленя. Поставив на землю свою ношу, он со знанием дела осмотрел оленей. Он остался доволен ими.
Вместе с хозяином принялся он укладывать в два тюка содержимое чемоданов. Но солидная доля того, что было принесено в них, — три больших темно-коричневых бутыли — предназначалась для ненца. Тот из каждой бутыли с трудом вынимал притертую пробку, опускал в горловину свой указательный палец, осматривал его, тщательно облизывал и удовлетворенно кивал головой.
Оба тюка наконец были уложены. Мужчины сели, гость достал копченую колбасу, хозяин велел жене дать им рыбы. Они выпили и поели молча. Потом приезжий стал облачаться в поданную ему кухлянку.
— Большой тут, — показал ненец на живот.
Гость не ответил. С какой-то минуты он помрачнел, пьяные глаза его блестели без прежней веселости.
— Трудно олень, — продолжал ненец. — Быстро-быстро нет.
— Утро самолет надо, — жестко сказал приезжий и подозрительно посмотрел на ненца.
— Быстро-быстро нет. Темно есть — дорога есть. Темно есть — дорога конец. Самолет солнце есть, самолет темно нет. Быстро-быстро олень нет.
Они вышли на воздух. Ненец ловко привязал тюки у боков одного из оленей, а на спине другого, ближе к лопаткам, укрепил ремнями небольшое седло. Грузно завалившись на оленя, толстый ездок затем выпрямился в седле, заставил оленя пройти несколько шагов и слез.
— Учуг хороший. Не лег учуг, — сказал он. И приказал ненцу: — Говори дорога.
Тот повернулся вокруг себя на месте, вытянул руку.
— Лед.
Там был север. Там был океан и вечный лед. Вытянул другую руку, показывая в направлении, почти противоположном.
— Вода.
— Река, — сказал приезжий.
— Вода-река, — повторил ненец. — Вода есть — дорога есть. Темно есть, дорога, дорога, есть вода, есть, — он показывал, что река все время будет слева от путника. — Близко-близко вода дорога. Солнце будет, самолет будет. Быстро-быстро нет.
Человек больше ничего не сказал. Он подхватил узкие кожаные поводки, свисавшие с оленьих шей, и двинулся к поселку. Ненец смотрел, как он удалялся и уводил его оленей.
— О-о! — крикнул ненец.
Человек оглянулся.
— Погода, однако! — Ненец взмахнул, указывая на северное небо.
Человек не ответил ему. Ненец немного подождал и вернулся в чум.
Над поселком уже стояла полная темнота. Улица не была освещена фонарями, лишь кое-где — у складских построек, у почты, над магазином горели тусклые лампочки. Человек провел оленей вдоль всей улицы и не встретил ни живой души. Он достиг уже бугра, на котором стояла одинокая изба, обогнул бугор неторопливо понизу и высмотрел место, где можно было привязать оленей к столбу, не опасаясь, что кто-то случайный позарится на оленей и поклажу. Тропинки наверх он искать не стал, а поднялся напрямую. От быстрого подъема у него появилась одышка и у задней стены избы он постоял, успокаивая стук своей крови. Яркий свет наклонно падал из окон. Пришлось отойти подальше, чтобы заглянуть в избу уже из темноты. Но земля полого уходила вниз, и даже с небольшого расстояния сквозь окна виделся лишь белый потолок и слепящая голая лампочка.
Он рискнул. Подошел к углу, ухватился за выступающий торец бревна и, вставив ногу во впадины нижних венцов избяного сруба, приподнял тяжелое тело. Держась одной рукой за сруб, дотянулся свободной до подоконника и, распластанный вдоль стены, как распятый, он заглянул в окно.
Четверо играли в карты. Они сидели вокруг ящика, поставленного торчком. Еще двое спали на койках, — один явно пьяный в одежде, другой — в майке, и его татуированное плечо туго лоснилось.
Никем не замеченный, бесшумно ступил на землю. Постоял неподвижно с минуту и быстро спустился туда, где оставил оленей. Пришлось отпустить ремень, чтобы добраться до стеклянных фляжек в глубине тюка. Он достал две, спрятал их под кухлянкой и снова вскарабкался наверх, к избе.
Стук в дверь оторвал картежников от игры. Они повернули головы и уставились на вошедшего.
— Е-ти-е в ро-от! — протянул удивленно кто-то.
Человек оглядывал их узкими глазками и молчал.
— Ты, хер моржовый, тебе чего?
Он стоял неподвижно и думал, не уйти ли.
— Жопа толстая. Хочет, чтоб мы его сделали.
— А че?
— Не, блядь. Они все воняют, ненцы. Ну их.
— А он ненец?
— Кухлянка ихняя.
— Ну ты, жопа, чего пришел?
Он шагнул к их ящику и, глядя зло, протянул бумажку.
— Его надо, — сказал он и стал терпеливо ждать.
Они склонили головы, сдвинулись головами, губы у них шевелились. Они читали.
— Он самый, — буркнул один из них.
— За каким тебе хером?
Он не отвечал еще. Он знал, как он им ответит, но пока не отвечал.
Кто-то подпаливал его бумажку, тыча в нее папироской.
— Ты, чучмек! А хо-хо не хо-хо? Не скажешь, зачем он тебе, и мы не скажем. И штаны сымем, бля, понял? Ну-ка, иди ближе.
Он не пошел ближе, а мгновенно вернулся к дверям.
— Спирт. — Он сказал это магическое слово, и все вокруг него выжидающе замерло. — Четыре стакана спирт. Два спят, хорошо спят, — быстро говорил он. — Один идет, говорит, где найти надо; три место сидят. Вернулся четыре стакана спирт. Чистый однако.
— Врешь, сука? — Они готовы были кинуться на него, но им уже хотелось верить, они —
— Три место сидят! — громко остановил он их. — Один идет. Ты! — Он ткнул в того, кто казался ему безобиднее остальных.
