"Но тутъ все лицо ея краснѣетъ и она приглашаетъ меня къ себѣ. Совершенно-таки просто, къ себѣ туда, гдѣ она живетъ. Хе-хе-хе! Она живетъ на такой-то улицѣ, въ такомъ-то номерѣ; ей бы очень хотѣлось еще поговоритъ со мною по этому поводу; она не согласна со мною и желала бы то, другое возразитъ. Если бы я пришелъ завтра вечеромъ, то засталъ бы ее совершенно одну. Только захочу ли я посѣтить ее завтра вечеромъ? Мерси. Такъ до свиданья.
"Хе-хе-хе. И ничего больше не было ей отъ меня нужно, какъ только показать мнѣ новое, мягкое покрывало на кровать, истинный образецъ національнаго искусства, галлигдальской ткани. Хе-хе-хе! Да, это, впрочемъ, могъ я предсказать заранѣе. Но она была прекрасна и…
"Нѣтъ, теперь я долженъ кстати; получу ли я свои башмаки или нѣтъ!"
Онъ вскочилъ съ постели, поднялъ занавѣсъ и посмотрѣлъ въ окно. Солнце сіяло и погода была тихая. Онъ позвонилъ. "Если она что-нибудь скажетъ?" спросилъ онъ себя и вслухъ отвѣтилъ себѣ. "Конечно, скажетъ: извините, пожалуйста. Въ случаѣ же, однако, если бв она ничего не сказала? ни единаго слова? ни звука? что тогда? Тогда со мной не случится ничего худого сегодня. Ничего худого! Дай Богъ, чтобы она удержала языкъ за зубами!"
Послѣ этихъ словъ онъ переждалъ минутку. Потомъ направился къ порогу, и, едва Сара открыла дверь, онъ воскликнулъ, стоя неодѣтымъ посреди комнаты:
— Ну-съ, что скажете, госпожа горничная?
— Да, ужъ извините, пожалуйста, за башмаки, — отвѣчала она. — У насъ, видите ли, большая стирка сегодня, а въ этотъ день такъ много дѣла.
— Ничего, ничего, — сказалъ онъ. До двѣнадцати онъ оставался дома, затѣмъ отправился на кладбище, чтобы присутствовать на похоронахъ. Онъ былъ, какъ и обыкновенно, въ своемъ желтомъ костюмѣ.
V
Когда Нагель пришелъ на кладбище, тамъ еще никого не было. Онъ подошелъ къ могилѣ и заглянулъ въ нее; внизу, на днѣ лежали два бѣлыхъ цвѣтка. Кто ихъ бросилъ туда и съ какимъ намѣреніемъ? "Я уже видѣлъ гдѣ-то эти бѣлые цвѣты" — подумалъ онъ. Вдругъ онъ вспомнилъ, что не брился. Онъ посмотрѣлъ на часы, переждалъ одно мгновеніе и затѣмъ быстро направился обратно къ городу. Посреди базарной площади онъ замѣтилъ судью, подвигавшагося ему навстрѣчу; Нагель направился прямехонько на него и взглянулъ ему въ глаза, но ни тотъ, ни другой не сказали ни слова; поклонами они также не обмѣнялись. Нагель зашелъ въ цирюльню. Въ этотъ моментъ колокола зазвонили къ погребенію.
Нагель не торопился, ни съ кѣмъ не разговаривалъ, никому не сказалъ ни слова, а въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ разсматривалъ картины по стѣнамъ; онъ ходилъ отъ стѣны къ стѣнѣ и разсматривалъ все въ отдѣльности. Наконецъ дошла до него очередь; онъ тогда опустился на стулъ.
Когда онъ былъ выбритъ и снова вышелъ на улицу, онъ увидалъ судью Рейнерта, которыя, повидимому вернулся и теперь дожидался чего-то. Въ лѣвой рукѣ у него была палка; но какъ только онъ замѣтилъ Нагеля, онъ перехватилъ ее въ правую руку и сталъ помахивать ею въ воздухѣ. Оба медленно подвигались навстрѣчу другъ къ другу. "Когда я раньше встрѣтилъ его, у него не было палки, — сказалъ про себя Нагель. — Палка не новая, онъ не купилъ ея, онъ ее взялъ у кого-то. Это — испанскій тростникъ."
Когда они приблизились другъ къ другу, судья остановился; Нагель тоже вдругъ пересталъ подвигаться впередъ: они остановились почти одновременно. Нагель надвинулъ на лобъ свою бархатную шапочку, точно хотѣлъ почесать себѣ затылокъ, и тотчасъ отвелъ ее обратно. Судья, напротивъ, крѣпко уперся своей палкой въ мостовую и приналегъ на нее. Такъ простоялъ онъ нѣсколько секундъ и все-таки не сказалъ ни слова. Вдругъ онъ выпрямился, повернулъ Нагелю спину и пошелъ своей дорогой. Нагель проводилъ его взглядомъ, пока онъ не скрылся за угломъ, у цирюльни.
Эта сцена произошла на глазахъ многихъ зрителей. Между прочимъ, видѣлъ все это человѣкъ, продававшій билеты на разыгрываемый въ лотерею катокъ для бѣлья. Немного дальше сидѣлъ торговецъ гипсовыми фигурками; онъ также наблюдалъ эту странную сцену; въ этомъ торговцѣ Нагель узналъ одного изъ гостей, присутствовавшихъ вчера вечеромъ при сценѣ въ кафе и принявшихъ его сторону передъ хозяиномъ.
Когда Нагель вернулся на кладбище, священникъ уже былъ тутъ и говорилъ проповѣдь. Вокругъ чернѣла толпа людей. Нагель не подошелъ къ могилѣ, а сѣлъ въ сторонкѣ на большую новую мраморную плиту, носившую слѣдующую надпись: "Вильгельмина Мескъ. Родилась 20-го мая 1873 г., скончалась 16-го февраля 1891 г." Кромѣ этого ничего не было написано на плитѣ. Она была совершенно новая, и холмикъ, на которомъ она покоилась, былъ, видимо, только-что взрытъ.
Нагель подозвалъ къ себѣ какого-то мальчика.
— Видишь ты тамъ человѣка въ коричневомъ сюртукѣ? — спросилъ онъ.
— Да, вонъ того? въ фуражкѣ? Это — Минутта.
— Вотъ именно. Подойди къ нему и попроси его притти сюда.
Мальчикъ пошелъ.
Когда Минутта подошелъ, Нагель всталъ, пожалъ руку и сказалъ:,
— Здравствуйте, другъ мой. Очень радъ васъ видѣть. Получили ли вы сюртукъ?
— Сюртукъ? Нѣтъ, еще не получилъ. Но я еще получу его, — возразилъ Минутта. — Ужъ какъ я долженъ благодарить васъ за вчерашнее, и за все, за все благодарю васъ! Да, да, сегодня мы хоронимъ Карльсена! Ахъ, да, Богъ свидѣтель, приходится привыкать къ этой мысли…
Оба они сѣли на новую мраморную плиту и бесѣдовали. Нагель досталъ изъ кармана карандашъ и началъ что-то писать на плитѣ.
— Кто тутъ похороненъ? — спросилъ онъ.
— Вильгельмина Мескъ. Мы, впрочемъ, бывало звали ее Миной Мескъ, ради краткости. Она была еще почти ребенкомъ; кажется, ей было лѣтъ двадцать.
— Нѣтъ, судя по надписи, ей еще не было и восемнадцати. Во всякомъ случаѣ, что это было за созданіе? Милое, да?
— Вы это такъ странно говорите, но…
— Я только замѣтилъ свойственную вамъ хорошую черту: отзываться хорошо о всѣхъ людяхъ, какихъ вы когда-либо видали.
— Да, но, если бы вы знали Мину Мескъ, я увѣренъ, что вы бы о ней сказали то же самое. Это была рѣдкая душа. Если кто превратился въ ангела Божія, такъ это навѣрно она.
— Вотъ какъ? Она была просватана?
— Просватана? Нѣтъ, далеко отъ этого! По крайней мѣрѣ, я этого не зналъ. Ахъ, нѣтъ, она навѣрно не была просватана; она была такъ благочестива и имѣла даже привычку на улицѣ вслухъ обращаться къ Богу, такъ что это всѣмъ было слышно. Ну, конечно, люди останавливались и прислушивались; всѣ любили Мину Мескъ.
— Другими словами, стало быть, это была дѣвушка, которая жила душою, правда? О тѣлѣ ея, былъ можетъ, можно было сказать поэтому, что она отдала его Богу обратно, благодаря Его за этотъ даръ и говоря: "Это мнѣ не понадобилось."
— Я не такъ скоро соображаю и я, видите-ли, не очень-то уменъ; я, можетъ быть, не понимаю, что вы подразумѣваете, когда говорите насчетъ того, что она благодарила за даръ.
— Ничего я и не подразумѣвалъ, ничего.
Въ то же время Нагель писалъ на плитѣ; это было стихотвореніе; написавъ его, Нагель снова спряталъ карандашъ въ карманъ.
— Просто невѣроятно, какъ привлекаетъ къ себѣ вниманіе чужой человѣкъ въ маленькомъ городѣ, - сказалъ Минутта. — Я стоялъ сейчасъ тамъ у могилы и слушалъ проповѣдь; но я замѣтилъ, что, по крайней мѣрѣ, половина присутствующихъ занята вами.
— Мною?
— Да. Многіе шептались и спрашивали другъ друга, кто вы такой. Теперь они стоятъ тамъ и посматриваютъ сюда.
— Кто эта дама съ большимъ чернымъ перомъ на шляпѣ?
— У которой бѣлая ручка у зонтика? Это Фредерика Андресенъ, фрейлейнъ Фредерика, о которой я вамъ разсказывалъ. А та, что возлѣ нея, которая какъ разъ сейчасъ сюда смотритъ, это дочь полицеймейстера; ее зовутъ фрейлейнъ Ольсенъ, Гудрунъ Ольсенъ. Да, я знаю ихъ всѣхъ. Дагни Килландъ также здѣсь; она сегодня въ черномъ платьѣ, и оно, пожалуй, идетъ ей еще больше, чѣмъ всякое другое; видѣли вы ее? Впрочемъ, вѣдь сегодня, понятное дѣло, всѣ въ черныхъ платьяхъ; я болтаю сущій вздоръ. Видите вы господина въ синемъ весеннемъ костюмѣ и въ очкахъ? Это — докторъ Тенерсенъ. Онъ не окружный санитарный врачъ, а только вольнопрактикующій докторъ и въ прошломъ году онъ женился. Его жена стоитъ тамъ далеко сзади. Я не знаю, видѣли ли вы маленькую, черноватую даму въ мантильѣ съ шелковой отдѣлкой? Да, это его жена. Она немножко болѣзненна и всегда хочетъ быть красиво одѣтой. А вотъ и судья…
Нагель спросилъ:
— А не можете ли вы показать мнѣ жениха фрейлейнъ Килландъ? Тутъ ли онъ?
— Нѣтъ. Лейтенантъ Гансенъ. Его здѣсь нѣтъ. Онъ въ плаваніи; онъ уѣхалъ ужъ нѣсколько дней тому назадъ, тотчасъ послѣ обрученія.
Послѣ краткаго молчанія Нагель сказалъ:
— На днѣ могилы лежали два цвѣтка, два бѣлыхъ цвѣтка. Вы пожалуй не знаете, откуда они явились?
— Нѣтъ, — отвѣчалъ Минутта, — то-есть… вы спрашиваете? Это прямой вопросъ?.. Стыдно мнѣ разсказать-то это; я, можетъ быть, могъ бы положить ихъ на гробъ, если бы попросилъ на то разрѣшеніе, тогда не пришлось бы бросать ихъ такимъ образомъ, но что могли значить два цвѣтка? Да и куда бы я ни принесъ ихъ, они все равно остались бы двумя цвѣтками. Вотъ я рѣшилъ лучше встать сегодня пораньше, чуть-чуть позднѣе трехъ часовъ, да, прямо-таки, можно сказать, ночью, пришелъ сюда и положилъ ихъ въ самую глубину на дно могилы; я спустился туда и положилъ ихъ какъ слѣдуетъ, и тамъ же два раза я вслухъ послалъ ему привѣтъ, стоя въ могилѣ. Это произвело на меня такое сильное впечатлѣніе, что я послѣ того ушелъ въ лѣсъ и отъ горя закрывалъ глаза руками. Право, такъ странно навсегда разлучиться съ кѣмъ бы то ни было, а Енсъ Карльсенъ, хотя и стоялъ высоко надо мною, но все же былъ мнѣ такимъ добрымъ другомъ.
