Въ мозгу Нагеля возникала одна горько-забавная мысль за другою. Онъ поднялся, разгоряченный и разстроенный, и двинулся во-свояси. Нѣтъ, онъ рѣшилъ несомнѣнно вѣрно: всюду смазные сапоги, и паразиты, и гаммелостъ [1], и лютеранскій катехизисъ. Да, надо правду сказать: на всѣхъ углахъ и перекресткахъ, всюду жалкая нужда и скудость. А люди — это средніе буржуа въ трехъэтажныхъ хижинахъ; они ѣдятъ и пьютъ по необходимости, ублажаютъ себя спиртными напитками и политикой и изо дня въ день торгуютъ зеленымъ мыломъ, мѣдными гребнями и рыбой! Однако ночью, когда сверкаетъ молнія и громъ гремитъ, лежатъ они плашмя и громко читаютъ со страхомъ молитвенникъ! Да, поищите-ка хоть одно настоящее исключеніе и посмотрите, возможно ли его найти! Дайте намъ, напримѣръ. выдающееся преступленіе, изъ ряду вонъ выходящій грѣхъ! Но не смѣшной, мѣщанскій, азбучный проступокъ, нѣтъ, — какое-нибудь необыкновенное злодѣяніе, отъ котораго волосы встали бы дыбомъ, какой-нибудь изысканный, неслыханный, царственный грѣхъ, исполненный страшнаго адскаго величія! Нѣтъ, — все такъ ничтожно, Боже мой, такъ жалко-ничтожно!..
Но когда онъ вернулся къ пристани и увидалъ трепетъ жизни, настроеніе его снова стало постепенно улучшаться, онъ опять повеселѣлъ и сталъ напѣвать про себя. Погода была не такова, чтобы внушать невеселыя мысли, погода была хороша, прекрасна, настоящій лучезарный іюньскій день. Весь маленькій городъ лежалъ какъ на ладони и сіялъ въ солнечныхъ лучахъ какъ зачарованный.
Подходя къ дверямъ гостиницы, онъ утерялъ уже всю свою горечь, въ сердцѣ не было гнѣва, въ душѣ его уже снова сіяла картина лодки изъ благоуханнаго дерева и съ парусомъ лучезарно-голубого шелка, выкроеннаго въ формѣ полумѣсяца.
Это необыкновенное, нѣжное настроеніе не покидало его весь день. Къ вечеру онъ снова вышелъ, отправился внизъ, къ морю, и снова нашелъ всѣ тѣ мелочи, которыя привели его въ восхищеніе утромъ. Солнце садилось; рѣзкій горячій свѣтъ угасалъ и мягко разливался но теченію; даже шумъ отъ пароходовъ казался приглушеннымъ. Нагель замѣтилъ, что тамъ и сямъ въ заливѣ были подняты флаги; на многихъ домахъ въ городѣ также развѣвались флаги, работа на пристани постепенно затихала.
Онъ подумалъ, потомъ снова отправился въ лѣсъ, побродилъ взадъ и впередъ, дошелъ до хозяйственныхъ построекъ прихода и заглянулъ во дворъ. Оттуда онъ снова пошелъ въ лѣсъ, пробрался къ самому темному мѣсту, какое только могъ найти, и сѣлъ на камень. Одной рукой онъ подперъ голову, другой сталъ барабанить по колѣнкѣ. Такъ просидѣлъ онъ долго, быть можетъ, цѣлый часъ, а когда онъ наконецъ всталъ, чтобы вернуться назадъ, солнце уже сѣло. Первыя сумеречныя краски уже опустились надъ городомъ.
Его ожидало нѣчто поразительное: выйдя изъ лѣса, онъ увидѣлъ множество пылающихъ огней всюду кругомъ на вершинахъ, быть можетъ двадцать костровъ, горѣвшихъ во всѣхъ направленіяхъ подобно маленькимъ солнцамъ. Вода вдоль залива кишѣла лодками, въ которыхъ горѣли красные и зеленые бенгальскіе огни изъ одной лодки, въ которой сидя пѣлъ квартетъ; подымались въ воздухъ ракеты. Многіе были на ногахъ; противъ него на пристани было черно отъ толпящихся людей.
Нагель испустилъ возгласъ изумленія. Онъ обратился къ какому-то человѣку, спрашивая, что означали эти огни и флаги. Человѣкъ взглянулъ на него, сплюнулъ, опять взглянулъ и отвѣтилъ, что сегодня 23 іюня, Иванова ночь! Да, это, впрочемъ, вѣрно, тутъ нѣтъ никакого недоразумѣнія, дата, дѣйствительно, совпадаетъ. Итакъ — сегодня Иванова ночь; хе-хе, все хорошее прибываетъ и прибываетъ, ко всему прочему присоединяется еще и Иванова ночь! Нагель потиралъ руки отъ удовольствія и сталъ спускаться внизъ къ пароходной пристани; нѣсколько разъ повторилъ онъ себѣ, что это — безпримѣрное счастье: ко всему прочему присоединяется еще Иванова ночь!
Среди группы дамъ и мужчинъ издали замѣтилъ онъ кроваво-красный зонтикъ Дагни Килландъ, а когда увидалъ въ толпѣ доктора Стенерсена, то, не задумываясь, направился къ нему. Онъ поклонился, пожалъ руку доктора и нѣсколько минутъ простоялъ съ непокрытой головой; докторъ представилъ его; госпожа Стенерсенъ также пожала его руку, и онъ усѣлся рядомъ съ нею. Она была блѣдна и цвѣтъ лица у нея былъ сѣрый, что придавало ей болѣзненный видъ; но она была очень молода, едва за двадцать. Одѣта она была тепло.
Нагель надѣлъ шапочку и сказалъ, обращаясь ко всѣмъ вообще:
— Извините, что я вторгаюсь въ ваше общество, что являюсь незваннымъ…
— Напротивъ. вы доставляете намъ удовольствіе, — любезно перебила его жена доктора. — Къ тому же вы, можетъ быть, намъ и споете?
— Нѣтъ, къ сожалѣнію, этого я не могу сдѣлать, — отвѣчалъ Нагель, — я въ высшей степени немузыкаленъ.
— Вы прекрасно сдѣлали, что пришли: мы какъ разъ говорили о васъ, — прибавилъ докторъ, — вѣдь вы зато играете на скрипкѣ?
— Нѣтъ, — сказалъ опять Нагель и покачалъ головой; онъ засмѣялся при этомъ, — нѣтъ я не играю.
И вдругъ безъ всякаго повода онъ вскочилъ и сказалъ, между тѣмъ какъ глаза его буквально сверкали:- Да, я сегодня въ радостномъ настроеніи. Сегодня весь день было такъ необыкновенно хорошо, съ самаго того часа, когда я, очень рано, проснулся. Десять часовъ хожу я какъ въ какомъ-то волшебномъ снѣ. Можете себѣ представить: я буквально былъ переполненъ убѣжденіемъ, что нахожусь въ лодкѣ изъ благоуханнаго дерева, съ парусомъ изъ лучезарноголубого шелка, выкроеннымъ въ видѣ полумѣсяца. Не чудно ли это? Благоуханіе лодки невозможно описать; я бы не могъ этого сдѣлать, какъ бы мнѣ этого ни хотѣлось и какъ бы ни былъ я краснорѣчивъ, я бы не нашелъ подходящихъ словъ. Но подумайте только: мнѣ представлялось, что я сижу въ этой лодкѣ и ужу серебряной удочкой. Да, серебряной удочкой, долженъ я вамъ сказать. Что? Простите, милостивыя государыни, но не находите ли вы, что это замѣчательно красивая картина, — эта картина съ лодкой, съ такого рода лодкой?
Ни одна изъ дамъ не отвѣтила; онѣ переглянулись, спрашивая другъ друга глазами, что дѣлать; наконецъ, онѣ одна за другою начали смѣяться; онѣ не оказали ему ни малѣйшей пощады и смѣялись надо всѣмъ.
Нагель переводилъ глаза съ одного лица на другое, глаза его все еще искрились и онъ все еще думалъ о лодкѣ съ голубымъ парусомъ, но обѣ руки его немножко дрожали, хотя лицо оставалось спокойно. Докторъ пришелъ ему на помощь и сказалъ:
— Да, такъ это, стало быть, родъ галлюцинаціи, которая…
— Нѣтъ, извините, — возразилъ Нагель, — впрочемъ, да, почему бы нѣтъ? Вѣдь это ничего не измѣняетъ, какъ бы вы это ни называли. Я былъ такимъ образомъ, зачарованъ весь день, была ли то галлюцинація или что другое. Это началось нынче утромъ, когда я лежалъ еще въ постели. Я услыхалъ, какъ муха жужжала, это было моимъ первымъ сознательнымъ впечатлѣніемъ послѣ того, какъ я проснулся; послѣ этого я увидѣлъ, какъ солнце проникаетъ сквозь дырочку въ занавѣскѣ и въ то же мгновенье нѣжное, лучезарное настроеніе полилось въ меня. Въ душѣ моей получилось впечатлѣніе лѣта; вообразите себѣ тихое жужжаніе въ травѣ, вообразите, что это жужжаніе проникаетъ въ ваше сердце. Галлюцинація — да, пожалуй, это была и галлюцинація, я не знаю; но замѣтьте, пожалуйста: я долженъ былъ быть въ состояніи извѣстной воспріимчивости, чтобы услыхать муху какъ разъ въ подходящій моментъ, чтобы въ этотъ моментъ мнѣ понадобилось именно этотъ родъ и именно столько свѣта, ну: именно одинъ лучъ солнца, проникающій сквозь дырочку въ занавѣскѣ, и т. д. Но позднѣе, когда я всталъ и вышелъ на улицу, я прежде всего увидалъ прекрасную даму у окна, — при этомъ онъ взглянулъ на фрейлейнъ Андресенъ, которая потупилась, — потомъ я увидалъ огромное количество судовъ, потомъ маленькую дѣвочку, державшую кошку, и т. д., - все это вещи, изъ которыхъ каждая производила на меня особое впечатлѣніе. Потомъ вскорѣ я пошелъ въ лѣсъ и тамъ-то именно увидалъ я лодку и полумѣсяцъ, тамъ, лежа на спинѣ и глядя прямо въ небо.
Дамы все еще смѣялись; казалось, докторъ готовъ былъ заразиться ихъ веселостью; онъ сказалъ, усмѣхаясь:
— Итакъ, вы удили серебряной удочкой?
— Да, серебряной удочкой.
— Ха-ха-ха!
Вдругъ Дагни Килландъ покраснѣла и сказала:
— Я однакоже очень понимаю такого рода фантазіи… Я, со своей стороны, совершенно отчетливо вижу лодку и парусъ, этотъ голубой полумѣсяцъ… и подумайте только: бѣлая, серебряная удочка, которая такъ сгибается надъ водой! Мнѣ кажется, это такъ красиво!
Больше она не могла говоритъ, она запнулась и притихла, глядя въ землю. Нагель тотчасъ оправился:
— Да, не правда ли? Я и самъ говорилъ себѣ: смотри! Это сонъ, это предзнаменованіе; это должно послужить тебѣ предостереженіемъ, чтобы ты удилъ только чистой удочкой, только чистой!.. Вы спрашивали, докторъ, играю ли я? Я не играю, совершенно не играю; я путешествую со скрипичнымъ ящикомъ, но въ немъ вовсе нѣтъ скрипки. Къ сожалѣнію, ящикъ наполненъ только грязнымъ бѣльемъ. Мнѣ только думалось, что хорошо имѣть среди другихъ вещей скрипичный ящикъ; вотъ я и пріобрѣлъ его себѣ. Да слышали ли вы когда-либо о такомъ безуміи? Я не знаю, можетъ быть, вы изъ-за этого вынесете обо мнѣ самое скверное впечатлѣніе, но этому ужъ не поможешь, хотя мнѣ, право, было бы очень жаль. Впрочемъ во всемъ виновата серебряная удочка.
