Адмирал по-прежнему слова не вымолвил и, кажется, спал.
«Старик безнадежен», – подумал Психолог.
– Да, и последнее… – робко промямлил он. – Мой Адмирал! Армада стойко восприняла изменившиеся реалии, и поведение низших и высших чинов достойно восхищения, но в любую минуту все может измениться. Масса капризна как женщина и иногда непредсказуема. Нельзя доводить дело до взрыва. Все-таки желательно быть более информированным насчет настроения в матросских кубриках. Необходимо знать, о чем говорят боцманматы и…
– Что вы мне предлагаете? – неожиданно процедил старый вояка.
– Понимаю, дело это щекотливое, можно сказать, деликатное.
– Какая, к чертям собачьим, деликатность! – рявкнуло кресло.
– Хорошо – буду прям. Нужны информаторы. Подсадные утки. Сексоты.
– Этого только не хватало. Убирайтесь!..
Психолог повиновался. На цыпочках он прокрался к лифту, обогнув по пути командиров башен. Напыщенные дураки не обратили на прошмыгнувшую мимо букашку никакого внимания.
«Тем лучше, – расстроенно подумал Главный психолог. – Кто знает, что на уме у этих дуболомов».
Ему не очень нравилось свое положение. С легкой руки хитрого беса Главврача начав диктовать старику собственные соображения, он чувствовал на себе гневные взгляды отодвинутых в тень флаг-офицеров. Но отступать было поздно. Новоявленный советник проскользнул в зевнувший лифт и упал на семьдесят четыре метра – к черным робам вахтенных и раскаленной дымящейся палубе.
– Наш Цезарь так ничего и не понял! – в тот же вечер сокрушенно поведал Психолог Главврачу, принимая из его рук полную мензурку. – Проспал все время, пока я метал перед ним бисер! Боюсь, что с этим бревном у нас ничего не получится.
– Поживем – увидим, коллега! – был ответ.
Вентиляторы «Убийцы», пущенные на полную мощность, с трудом разгоняли неподвижный горячий воздух на мостике.
– Эхолоты не могут достичь дна, – вновь доложил Адмиралу Главный штурман.
Подобное уже никого не удивляло. Ошалевший от аномалий Главный метеоролог в конце концов выдвинул следующее предположение – по его гипотезе земной шар потерял свое ядро и превратился в сплошной водный сгусток. По глубокому убеждению метеоролога, теперь все на планете на сто процентов состояло из воды. Правда, каким-то совершенно необъяснимым образом продолжали существовать магнитные поля.
– Курс – норд! – упрямо приказал Адмирал. – Тому, кто увидит первый айсберг, – неделя, свободная от вахт и приборок, плюс адмиральский паек в течение месяца. Лично от себя выставляю ящик настоящего кубинского рома.
Метеоролог со Штурманом удалились – на посту возле рубки остался переминаться с ноги на ногу морской пехотинец.
– Сынок! – позвал Адмирал, не оборачиваясь. – Подними-ка из каюты сюда мою походную койку! И бритвенный столик тоже!
Поначалу не о чем было волноваться. В отведенное уставом время оркестры, выстроенные на шканцах, наяривали мазурки. Учения шли за учениями. Первогодков изматывали до одури. Склянки отбивались. Старое доброе «На флаг и гюйс смирно» звучало каждый день. Священники клеймили самоубийство. Окончательно перебравшийся в рубку Адмирал покачивался в кресле – он явно что-то обдумывал. Между тем Армада послушно рвалась на Норд, вода кипела, аномалии нарастали. С «Отвратительного» обнаружили двухголового кита, который преспокойно пасся какое-то время на виду у всего флота. Огромная серая туша уродца пускала колоссальный фонтан, окатывающий часового возле флага. Не успели поразиться этому Тяни-Толкаю, как днем с неба посыпались огненные камни. Однако, не обращая внимания на дневные фейерверки болидов, боцманматы по прежнему гоняли по палубам «салаг». То здесь, то там с кораблей многоголосо рявкало «Наш славный флот не подведет державу» и раздавался дробный топот матросских ботинок.
В последнее время роль осведомителя без всякой на то подсказки взялся исполнять Первый флаг-капитан. Прохиндей виртуозно доказал свою полную незаменимость. Информация о мельчайших происшествиях немедленно подавалась на стол. Именно от Первого флаг-капитана Адмирал узнавал о фронде кают-компаний и баров, о брюзжании интендантов, о всех анекдотах, остротах и проделках мичманов. Впрочем, в последнее время проделки переставали быть безобидными. На Армаде в моду вошли тайные дуэли. Молодежь стрелялась в ночное время на палубах, в рубках, в бесконечных лабиринтах отсеков. Правда, самодельные дуэльные пистолеты заряжались мелкой дробью, но это не меняло сути дела. Лейтенанты распустились. Любой косой взгляд считался подлинным оскорблением. Род пошел на род. Так, летчики били морду штурманам, и те сладострастно вызывали их на поединок. Артиллеристы люто ненавидели белоручек-электронщиков – и добивались взаимной нежности. Все вместе, скопом, желали полного и бесповоротного исчезновения омерзительных снобов – офицеров морской пехоты, которые, словно гвардейцы кардинала, рыскали по самым тайным уголкам эсминцев и авианосцев. Безголовые подлецы морпехи не щадили никого, и горе было незадачливым дуэлянтам, попадавшимся в их руки. Карцеры набивались под завязку, но явление лишь набирало силу. Адмирал пригрозил розгами – порка не остановила молодых наглецов. Их пробовали мирить силком. Скрипя зубами, противники подчинялись вышестоящему начальству и целовались на виду построенных во фронт экипажей, но по ночам вновь искали сатисфакции и хлестали друг друга по лицам шерстяными, высшей пробы, офицерскими перчатками. Терпение верхов лопнуло! Двух особо разодравшихся капитан-лейтенантов – техника и связиста – после прочтения приговора, барабанной дроби и срывания знаков отличия сбросили в трюм. Врачам было приказано не скрывать ни единого случая ранений, пусть даже самых пустяковых, однако стиснувшая зубы офицерская мелочь («Так, ершишки пустоголовые, сазанчики», – снисходительно отзывались о них сорокалетние командиры постов и башен) бралась за оружие с еще большим остервенением. После того как пистолеты были отобраны, бывшие воспитанники Морского корпуса припомнили уроки фехтования – в ход пошли палаши. Их также реквизировали. Тотчас были найдены и заточены стальные прутья. Умельцы, тщательно скрывая от старших офицеров целые мастерские по производству рапир и шпаг, изготовляли настоящие шедевры, которым сразу же находилось применение. Забираясь в шкиперские, спускаясь все ниже в трюмы, забиваясь в любые щели, «ершишки» упоенно лязгали и звенели клинками. То и дело слышалось яростное: «Туше, господа!» Дрались до первой крови и валились в лазареты десятками.
Ко всему прочему, на «Чуде» нашелся капельмейстер, вознамерившийся создать симфонический оркестр. Не до конца поняв, в чем суть, Адмирал рассеянно подмахнул просьбу. Главный интендант рассмеялся в лицо неожиданному просителю, но, вовремя взглянув на адмиральское разрешение, все же распорядился посмотреть, нет ли среди прочего захваченного хлама на Армаде еще и скрипок, валторн и виолончели. Каково же было его изумление, когда посреди запасных канатов, цепей, гаек, болтов, ящиков с оборудованием, проводов, кабелей, ветоши, снарядов и атомных бомб отыскались не только скрипки с валторнами, но еще и контрабас, и великолепные турецкие литавры. С этого дня энтузиаст сделался настоящим проклятием отцов-командиров. Подсовывая им под нос рассеянный адмиральский приказ, он нагло вытребовал себе катерок и бойко сновал на нем, лавируя между кораблями, отбирая для собственного оркестра скрипачей и валторнистов. Капельмейстеру удалось сколотить разношерстную симфоническую банду, репетиции которой проходили на баке «Чуда». Правда, временами трубы и виолончели заглушал вой прогреваемых самолетных двигателей, но дирижер не обращал на шум и суету вокруг никакого внимания. Более того, со скрипачами – бывшими лабухами дешевых портовых кабаков – и виолончелистами, половина из которых давно и прочно позабыла нотную грамоту, он замахнулся на Вагнера и Стравинского.
В день, когда Армада проходила прямиком по Северному Полюсу сквозь пекло, оркестрик грянул марш из «Лоэнгрина», а затем довольно бойко разделался с «Петрушкой». Особым талантом выделялся литаврщик – в «Лоэнгрине» он гремел настолько усердно, что вызвал восхищение собравшейся послушать классику свободной от службы вахты. Капельмейстер был безмерно горд и, вытирая лысину, в которой, как в зеркале, отражалось уменьшенное до размеров блина немилосердное полярное солнце, раскланивался перед заинтересованной матросней. Гвоздем программы стал бывший кок с «Отвратительного». Виртуоз, несколько тяжеловато, но все-таки ни разу не сбившись, исполнил «Шутку» Баха на тубе.
* * *
Командир «Чуда», выслушав до конца какофонию Стравинского, повернулся от раздраенных иллюминаторов к сидевшим за роскошным, из мореного дуба, столом его каюты двум десяткам особо драчливых и беспокойных мичманов.
