Опамятовал Еропкин и заволновался.
- А как же насчет дуката в кисете? - требовательно спросил. - Обещал ведь: залюбится что-нито - шепни через левое плечо, а сам... Эка удумал: здесь - служи, на Руси - служи! А я, может, не желаю? Может, мне тута залюбилось?
- Договор наш в силе, - раздался голос со всех сторон. - Залюбилось - шепчи, я не против. Только не будешь ты сейчас шептать. Потому что знаешь: с каждым днем золота все больше и больше приваливать станет. Смысла тебе нет на сегодняшнем останавливаться, если завтра сегодняшнее удвоится, послезавтра - утроится и так дальше и дальше. Жадность золото порождает, сын боярский, золото - жадность, конца-края тому нет. Однако дукат береги. Он - залог нашей дружбы. Потеряешь, одна дорога тебе - на валдайские хлеба, и я тогда тебе не помощник. Понял?
- Понял, - ответил Еропкин, но заупрямился: - Погляжу еще...
- Гляди. Я все сказал.
14
А на вечерней зорьке прибыли возы с жалованным добром.
Переваливаясь с ножки на ножку, вступил в избу Пень и доложил, смиряя рвущийся из широкой груди рык:
- Господин, принимай десятину.
- Господин? - удивился Еропкин.
- Смур сказал, величать "господин".
- Ин ладно.
Еропкин важной поступью вышел на крыльцо.
Десять телег поездом вытянулись перед избушкой. Кладь на телегах укрыта рогожами. На последнем возу примостились двое: давешний старичок - Смуров отец и горбоносая девка. Оба снаряжены будто в дальнюю дорогу: дед в войлочном треухе, в длиннополом армяке, девка - в армяке же, по черные брови укрыта платом. У обоих на спинах горбатились котомки.
- Воза почто накрыли? - нахмурился Еропкин. - Пути-то всего полверсты.
Пень ответил:
- Таков порядок. Что, куда везем - людям нельзя знать.
- Людей не видно, - кивнул Еропкин на безмолвный порядок изб.
- Сейчас будут.
Едва ответил Пень, как от места, где Еропкин перелезал острог, донесся гомон. Он ширился, прирастая волнами, и вот на дороге показалась толпа людей с косами, граблями, лопатами. Она двигалась скорым шагом. Видно было, как от общей толпы отделялись малые толпы, поворачивая к порядкам изб. Напротив Пнева ряда тоже отделилась толпа и замаршировала вдоль избушек. Возле возов по команде остановилась, по другой - четко поворотилась и замерла. От головы колонны к Пню подошел парень, очень похожий на Пня, только повыше и потоньше, пристукнул лаптем о лапоть и звонко доложил:
- Господин рядувый. Урок выполнили. Потерявшихся нет, отставших нет!
- Сын, что ли? - поинтересовался Еропкин.
- Сын, - кивнул Пень и, повернувшись к людям, рявкнул: - Все сыты?
- Сыты! - громыхнул строй.
- Здоровы?
- Здоровы!
- Хорошо. По домам! И - спать!
Строй мигом рассыпался. В избушках захлопали двери, а через минуту-другую над рядом повисла такая тишина, что стало слышно, как поет комар. Еропкин даже головой закрутил: многое на ратной службе пришлось повидать, но таких слаженности да урядливости - не приходилось.
- Не евши спать-то легли, - то ли спросил, то ли удивился.
- Пищу принимают там, где работают, - ответил Пень.
- А дома?
- Нельзя. Иначе плохо будут работать. На рабочем месте определяется: выполнил урок - ешь, не выполнил - не ешь.
- Ловко.
- Таков порядок, - улыбнулся Пень, польщенный похвалой. Борода его распушилась. Согнав улыбку с лица, обернулся к возам, ткнул в них пальцем: - Там - тебе. Смур велел: старик - ключник, девка - стряпуха. Сам живи в этом доме. Ключник со стряпухой - в том. С ними и десятина хранится. Там и пищу варить. Ключника и стряпуху тебе со своего жалованья содержать. Смур сказал: сам захотел - сам пусть кормит.
- Ловко, - вдругорядь удивился Еропкин и спохватился: - Они, выходит, мои?
- Пока кормишь - твои. Что хочешь с ними делай. Но убивать нельзя. Таков порядок.
- У вас, гляжу, порядок всему голова, - вспомнил говоренное гостем Еропкин.
- Так. Порядок порождает покой.
- Ну а коли кто, сын твой хошь, не согласен с порядком?
- Тому - смерть, - вызверился лицом Пень. - Девка, стряпуха, Смурова дочь. Страшна уродилась. В жены никто не берет. Три года еще подождем - и убьем. Тоже - порядок. По порядку бабе - с мужем спать, детей рожать, работать. Если чего не может - непорядок. Непорядок ликвидируется.
- Что-что? - не понял Еропкин чудного слова.
- Искореняется, - пояснил Пень. - Не искоренишь непорядок - он возрастет. Это грозит свободе.
- Ловко! - в третий раз удивился Еропкин. - А дети? Детей-то нигде нет. И днем не видно, и сейчас тихо.
- Они в детском городище, - махнул рукой в противоположную закату сторону Пень. - Там растут, воспитываются, работать учатся. До брачного возраста. После женитьбы переходят сюда. Порядок. Дети, скот, птица - все в подсобных городищах. Здесь только взрослый народ живет. Ничем не обремененный и не стесненный - согласно порядку. Свобода есть в свободе от всего. Мы лет триста назад и религию отменили. Раньше все одинаково молились. Теперь каждый по-своему. Свобода. Например, мы, Пни, верим в заячий след. Смуры чтут муравейники. Кто-то жжет воронье перо и молится восходящему дыму. Другие верят, что камень за пазухой силы придает. А ты, господин, во что веришь?
- Я? - опешил Еропкин. - Я - ни во что.
- Ни во что - тоже вера. Это хорошо, что вера твоя не похожа на иные. Различие веры - основа порядка, порядок - основа свободы. Свобода же главное для народа. Зачем человек рождается? Чтобы свободным быть. Для чего работает, ест, спит? Чтобы быть свободным, то есть работать, есть, спать ни о чем не беспокоясь...
Разговорился Пень. Еропкин же, внимая пылким словесам, поймал себя на мысли, что подобное уже слышал. Натужив память, вспомнил: так говорил Смур. Только тот медленно вещал, словно дарил собеседнику им лично выдуманное. Пень же долдонил будто по-писаному, как вновь назначенный полусотенный, толмачащий с воеводской подачи наказ, по неопытности не разумеющий смысла, озадаченный лишь тем, чтобы буква в букву до десятников перенятое донести, дабы те по букве же и выполнили.
Между тем холопы расшпилили рогожи и принялись таскать добро. Старичок сновал между возов, торопил, присматривал да приглядывал, что-то подсчитывал, загибая пальцы. Девка же как слезла с воза, так и вперилась в Еропкина вишневыми глазами да и остолбенела. Еропкин, зыркнув на нее, оценил стать и подступил к Пню:
- Чем же девка страшна? - на что Пень буркнул:
- Нос горбатый.
Еропкин пригляделся: нос как нос. Правда горбинка есть, но легкая, ненавязчивая, у многих бесерменских женок такая же. Лико от нее смышленое, решительное. Случаются такие лица и у русских баб - на них охотники тоже находятся.
- Нос прелепый, - подвел итог.
- Ошибаешься. Вредный нос. Жена не должна глядеться умнее мужа. Таков порядок.
Подводы разгрузили, и Пень отправился спать. Солнце кануло за окоем, и лишь в том месте, где недавно торчала его красная макушка, осталось малиновое пятно. Ночь, огрузнув, густой чернотой опустилась на спящее городище. В сенях еропкинской избы зачиликал сверчок, суля покойное счастье. Малиновое пятно померкло, а в противоположной стороне, над лесом, выставил раскаленный рожок месяц, и ночь пуще почернела.
- В дом ступайте, - велел ключнику со стряпухой Еропкин. Войдя следом за ними в избу, приказал: - Огонь вздуйте.
Попривыкнув к свету свечи, кивнул на остатки трапезы:
- Ешьте.
Усевшись в красный угол, налил в стопу романеи, выпил и принялся откусывать от заячьей лопатки.
Старичок при виде пищи поджался, плечи приподнял, голову на вытянутой шее опустил долу, носик вперед выставил и по-звериному издали принялся обнюхивать стол: то левую ноздрю приподнимет, то правую, а вынюхав все, вдруг стрелой метнулся к столу и ну есть, есть, есть, сопя, чавкая, вращая глазами.
Девка же и в избе осталась стоять столбом. Лишь при повторном: "Ешь" вздрогнула, присела на краешек лавки и, не сводя глаз с Еропкина, стала шарить по столу. Ела нехотя, что попадет под руку, видно, не разбирая ни вкуса, ни запаха, пока господин, насытившись, не повелел:
- Ступайте спать.
15
Удивительно общежительны русские люди. Если многие иные языки мирны и порядочны только внутри своего народа, то русские одинаковы и к себе, и к другим. Инакий, живущий среди них, равен им, приобретает и истрачивается равно с ними по их законам, в горе и счастье равен всем. И тех, кто встречался на тысячелетнем Божьем пути, русские ни огнем, ни мечом не неволили. Бывало, убредут от коренной Руси за тридевять земель, на высоком взлобке огородятся тыном, пугнут инородных пищальным боем да и утихомирятся и бок о бок с инородными жить станут. Случалось, мирно, неспесиво живали так и по сто, и по двести лет, присматриваясь к иноплеменным и позволяя к себе приглядываться. Не ратной силой примучивали инородцев, но силой души, совестливостью и Светом Христовым. Вот ведь дело-то было как! От этого-то и по сю пору под русской сенью обретается сорок сороков разных языков, все живы-здоровы и деятельны. Каждый несет в себе свой, не похожий ни на чей дух, а все вместе сплочены духом русским. Сомневающийся в сей истине пусть глянет на географическую карту, и ему тут же подскажет здравый смысл: Россию, ввиду ее величайшей пространственности, ни создать, ни сберечь невозможно никакой иной силой.
