Поперек пути молодческа
Не встревалась бы по первости.
Не встревалась бы по первости,
Не встревалась бы по первости
На почин труда разбойничья.
Отголосив песню, хотел начать другую да вприсядку вдоль печки пройтись, но ввалился в избу Пень.
- Молчать! - проревел от порога и, ярясь, затопал ножищами, губищами зашлепал, не в силах больше слова вымолвить от возмущения.
- Что?.. - вроде растерялся Еропкин, и Пень, взбодренный его мнимой растерянностью, обрел речь.
- Молчать! - вдругорядь рявкнул - что топором отрубил, глотнул воздуху и будто в тулумбас забухал: - Не положено петь! Петь только по праздникам. Поющий в рабочее время - тунеядец. На песню брать разрешение. У меня. Допрежь всех я песню слушаю. В своем порядке я - господин. Я не позволю...
Чего не позволит Пень, Еропкин слушать не стал, а поступил как завзятый наемник, которому и правого, и виноватого одинако бить, абы ремесло справлялось.
- Ты? Мне? Не позволишь, дубина стоеросовая? - прошептал.
Шепот по напряжению был равен крику, и Пень это почувствовал, левую ногу выставил вперед, локти к бокам прижал - приготовился к защите, Еропкин же ударил под щиколотку. Пень грохнулся на пол. Еропкин сгреб его, вынес из избы и, понатужась, кинул подальше.
Пень летел долго, прянул тяжко. Некоторое время пластом лежал. Сел и принялся ощупывать голову, а Еропкин, вытянув из-за голенища нож-кончар, тонкий, что шило, приставил к горлу поверженного.
- Хочу - пою. Хочу - сплю. Хочу - баклуши бью. Ты мне не указ, сообщил с расстановкой. - Другой раз без почтения явишься - зарежу. А теперь встань. Сполосни харю да к Смуру меня веди.
12
Смурово жилище оказалось такой же избой, как и прочие в городище, только гораздо обширнее - три сруба, приставленные друг к другу, под общей соломенной крышей. Справа располагалось пять жилищ поменьше, двухсрубных.
- То - Смуров ряд, - по собственному почину доложил Пень, признавший главенство сильного. - Здесь Смур живет, там - его сыновья.
- Пять сынов? - поинтересовался Еропкин.
- Пять.
- Женаты?
- Так.
- А дочери?
- Одна замужем, в соседнем городище. Другая здесь. Не замужем.
- Мала?
- Лицом страшна. Даром хлеб ест.
- Дармоедка, выходит?
- Так. Женщине положено или детей рожать, или работать.
- Пущай и работала бы.
- Дочь властелина работает на равного и рожает равному.
- Да коль равного-то нет! - удивился Еропкин.
- Нет равного - ждать надо. До двадцати пяти лет.
- А там?
- Убьют ее. Таков порядок.
Содрогнувшись, Еропкин повел плечом, но выпитая романея оказала действие, и он бодро зашагал к Смурову жилищу, словно казнь незамужних женщин вполне обычное дело. Через плечо кинул сопевшему при ходьбе Пню:
- Ступай домой.
Подойдя к жилищу, спросил у холопа, стоявшего на часах:
- Смур дома?
- Ты кто? - обеспокоился холоп и взглядом принялся ощупывать чудного пришельца.
- Я, - подбоченился Еропкин, - воинский человек. Веди к Смуру.
- Жди, - ответил холоп, намереваясь шмыгнуть в сени, но Еропкин, ухватив за шиворот, сдернул того с порога и по-хозяйски шагнул в дверь.
В горницу вошел - шапки не снял. Только буркнул:
- Здорово.
Смур, сидя за столом, хлебал варево. Из мисы валил пар. В избе пахло укропом. Возле стола, сложив руки на груди, смирно стояла женщина в сарафане и кике. Из-за печки пялился на трапезу седенький старичок, чмокал губами.
- Хлеб да соль, - вымолвил Еропкин. Снял шапку, без приглашения уселся за стол. - Ложку мне, - велел женщине.
Та метнула взгляд на Смура.
- Дай, - кивнул Смур. - А его выведи: есть мешает.
Положив ложку перед Еропкиным, женщина вытолкала старичка из избы.
- Отец? - усмехнулся Еропкин, вспомнив разговор на берегу реки.
- Так, - ответил Смур. - Ешь.
- Щи?
- Суп. Укропный. Сегодня укропный день.
- А завтра?
- Капустный.
- А после?
- Свекольный.
- А все вместе нельзя?
- Нельзя. Есть положено разнообразно. Иначе пресытишься.
Ложкой Еропкин зачерпнул из мисы. Глотнул и поперхнулся. Вместо мясного взвара в мисе оказалась соленая вода, до зеленого цвета заправленная укропом. Изо рта к горлу подкатил ком. Еропкин еле пересилил рвоту, а когда ком осел, спросил сипло, утирая слезу:
- Что это?
- Сказано: укропный суп, - ответил Смур.
- Это же просто вода.
- С укропом.
- А мясо?
- Мясной день раз в месяц.
- Не густо.
- Так.
- Но земля ваша небось обильна?
- Обильна. Только надо выбирать: или свободно жить, или каждый день есть мясо.
- Да хоть бы раз в неделю. В остатошные дни можно кашу, и творог, и молоко. Да мало ли...
- Нельзя, - перебил Смур. - Не позволяет политическая обстановка.
- Это как? - не понял Еропкин.
- У Свободины врагов много.
- Врагов бить надо.
- Мы и бьем: мясом, молоком, творогом, сметаной. Зерном. Рыбой вяленой и соленой. Мехами. Салом. Дегтем. Пенькой тоже. Полотном. Так, воинский человек, врага бить удобней, без крови. И врага бьем, и спокойно живем. А главное - свободно. Независимо. Ни от кого. Потому и называемся самодержавное государство Свободина.
Смур назидательно поднял палец, и Еропкин вылупился на желтый крепкий ноготь. Не моргая глядел до слез. Потом все же моргнул и снова уставился на палец. Сказанное Смуром в разум не укладывалось. С натугой и так и эдак примерился к Смуровым словам. В левом виске застучало, из-под волос к переносью побежал пот.
- Самодержавное? - шепотом спросил.
- Так.
- Государство? Свободина?
- Именно.
- Не внемлю, - сознался и почувствовал, как от признания стало легче дышать.
- На твоей родине, видно, другие порядки? - усмехнулся Смур.
- У нас врагов бьют оружием.
- А у нас по-иному, - сказал Смур, снова вздымая палец. - Вникай.
И Еропкин уставился на палец.
- Что есть истинная свобода? - спросил Смур.
- Это когда по сердцу живешь, - тут же ответил Еропкин. - Стало быть, от души. Проще вымолвить: что желаешь, то и делаешь.
- Неверно, - насупился Смур. - Так рассуждают безответственные люди. Истинная свобода - это когда человек ест, спит, работает и знает: никто никогда на него не нападет, не выгонит из дома, дом не сожжет. Понятно?
- Вестимо, - кивнул Еропкин. Кабы на Руси так было, он, кажись бы, век в поместье сидел, ни за какое море не пошел. Оно, может, и не богато жил, а все дома. В конце-то концов, не богатство - покой важен, мир, да лад, да знание: ежеден щи пустые, но твои, и никто их, окромя тебя, не выхлебает.
- Только невнятно мне, - признался, - как воюют пенькой да салом? Нешто бывает так?
- Бывает, - кивнул Смур. - Пример - Свободина. - И повел по кругу рукой, словно не в избе сидел, а во чистом поле. - Гляди: живем и воюем, воюем и живем.
- Да как?! - воскликнул Еропкин, начиная от непонимания закипать сердцем.
- Со всех властелинов и володетелей ежегодно собирается налог и отправляется в соседнее Народное Царство. Какой же смысл Царству с нами воевать, если оно и так все имеет?
Еропкин разинул рот. От изумления потеряв способность управлять лицом, стал похож на идиота.
- Да ежели им, то есть Царству этому, мало покажется? - вымолвил наконец.
- В Свободине находятся их чиновники. Все учитывают. Мало не берут. Последнюю шкуру тоже не сдирают. Так и живем пятьсот лет.
- Пятьсот! - ахнул Еропкин и почувствовал: коли не выпьет романеи с ума сойдет. Встав из-за стола, сообщил: - Я - до ветру, - и выскочил в сени.
В избу вернулся как ни в чем не бывало. Спросил, снова усаживаясь за стол:
- Коли у вас такая пригожая жизнь, я-то на кой нужен?
- Скажу, - ответил Смур, собравшись вновь поднять палец, но в избу бочком протиснулся Смуров отец и ну кланяться и канючить:
- Супчику дай, дай супчику, кланяюсь, сын, есть хочу...
- Я что велел?! - вызверился Смур на женщину.
Та кинулась к старику, вытолкала того в сени.
- Очень есть хочет, - сообщила, встав на прежнее место.
- Вчера кормлен, - ответил Смур.
- Позавчера, - поправила женщина.
- Ладно. Покорми. Но там, - махнул рукой на дверь Смур и повернулся к Еропкину: - Слушай.
- Да слушаю, слушаю! - озлился Еропкин, которому вдруг смерть как еще захотелось выпить. - Битый час слушаю и никак не возьму в толк: что я, воинский человек, стану здесь делать? Мир у вас с этим Царством. Так? Так. Данники вы, стало быть. Полтыщи годов они вас грабят и еще столько будут. Милое дело им - живи не тужи. Да коли бы я в том Царстве царствовал пальцем бы вас не трогал. Сынам-внукам наказал от всякой всячины вас беречь. Эко счастье-то Царству привалило: рядом, под боком дураков сорок сороков!
- Не кричи! - повысил голос Смур.
- Не кричу я, удивляюсь.
- Ты нанят не удивляться! Увидел - молчи, велели - сделай. И все. Служба. Без удивления. Понял?
Свинцом налился Смуров взгляд. Под непримиримой тяжестью его Еропкин было сник, но, вспомнив, почто покинул родимый дом, плечи расправил, повеселел.
