на фабрику, где разливали безалкогольные напитки, и к нему прицепилась кличка Боттлз — Бутылки. Теперь, когда его семья распалась, он переселился на Манхэттен, чтобы больше не отчитываться перед матерью, где он был и с кем. Ночи он проводил с проститутками и девушками из дансингов, а также с дружками из «файвпойнтеров», которые угоняли автомобили и продавали их целиком или на запчасти. Ральф был у них на подхвате и не гнушался ничем в погоне за лёгкими деньгами. Опорой семьи стал Аль.
Кони-Айленд
Фрэнки Йель сильно отличался от Джона Торрио. Вместо строгих деловых костюмов он носил яркие пиджаки, дорогие украшения и фетровые шляпы-федоры; один репортёр как-то назвал Фрэнки «бруклинским Красавчиком Браммеллом[7]», то есть законодателем мод. Алю нравился этот стиль. В зубах у Фрэнки была зажата толстая вонючая сигара — у него была собственная марка сигар, и на упаковке красовалась его улыбающаяся физиономия. Но главное — Фрэнки не стремился решать дело миром, ведь гораздо быстрее уладить все проблемы кулаком или пистолетом. Он был способен на добрые поступки, например помогал землякам-итальянцам, подкидывая самым бедным еды, угля или деньжат. Однажды он возместил ущерб владельцу ресторанчика, которого ограбили; когда один торговец рыбой потерял свою тележку, дал ему 200 долларов и посоветовал: «Купи себе лошадь, стар ты уже пешком ходить». Но в гневе он был страшен: один раз так отлупил своего младшего брата Анджело, который чем-то его рассердил, что тот попал в больницу. А когда два вымогателя прицепились к гардеробщику из ресторана по соседству, Фрэнки избил их до полусмерти.
В жизни, которую вёл Фрэнки, а теперь и Аль, было трудно предсказать, что произойдёт в следующую минуту. Однажды в «Гарварде», в 1917 году, Аль, желая сделать комплимент официантке — молодой итальянской девушке, — сказал, что у нее красивая попка; её брат, бывший тут же, воспринял это как оскорбление, разбил бутылку о край стола и этой «розочкой» полоснул Аля по левой щеке. (По другим версиям, он выхватил нож; но знатоки утверждают, что тройную рану можно было нанести только «розочкой», а ударить три раза ножом Аля, который был в полтора раза крупнее, нападавший не смог бы). Братом оказался «файвпойнтер» Фрэнк Галуччо, поэтому Аль принёс ему свои извинения и (по совету старших товарищей) не стал требовать никакого возмещения ущерба. Шрам останется на всю жизнь, став особой приметой Аля Капоне.
Вскоре после открытия «Гарварда» Фрэнки Йель женился на Марии Делапия, которая со временем родит ему дочерей Розу и Изабеллу. Аль тоже встретил девушку своей мечты, совершенно не похожую на тех, с кем он общался раньше[8].
Табельщицей в картонажном цехе работала ирландка Мэри Джозефина Коглин, которую близкие звали Мэй, — зеленоглазая, светлокожая шатенка с заливистым мелодичным смехом. У неё был неправильный прикус с выступающими вперёд верхними зубами, что придавало ей забавное выражение, особенно когда она улыбалась. Мэй родилась 11 апреля 1897 года и была второй из пяти дочерей: старшая, Мюриел Энн, стала её лучшей подругой, младшие — Вероника, Клэр и Агнес — тоже были очень дружны. Сразу после Мэй родился Уолтер, а самым младшим в семье был Дэнни. В 16 лет Мэй лишилась отца, Майкла Коглина, работавшего конторским служащим на железной дороге: он скоропостижно скончался от сердечного приступа, однако оставил после себя достаточно денег, чтобы вдове, Бриджет Горман Коглин, не было необходимости работать; правда, этим пришлось заниматься старшим детям. (Бриджет, приехавшую в Нью-Йорк с родителями из Ирландии, миновала доля служанки: вылетев из родного гнезда, она сразу вышла замуж и занялась обустройством собственного дома). К шестнадцати годам обязательное образование завершалось, поэтому Мэй устроилась в картонажный цех на «чистую» работу и приносила домой неплохие деньги — около тысячи долларов в год. Сёстры Коглин получили хорошее воспитание: музицировали, читали, обладали хорошим вкусом и умели элегантно одеваться в условиях небольшого бюджета. Мэй была весёлая, жизнерадостная, умная, ценила хороший юмор и любила танцевать. В общем, понятно, почему восемнадцатилетний Аль в неё влюбился; но почему двадцатилетняя Мэй ответила ему взаимностью?
Ирландцы обычно женились на соотечественницах, как и итальянцы, но в отличие от них, рано обзаводившихся семьёй, с этим не спешили, считая, что прежде нужно как следует встать на ноги. Если девушки уставали ждать, они выходили замуж за англосаксов или за немцев, но уж никак не за нищих малограмотных итальянцев, от которых разило чесноком. Мэй насмотрелась на них на работе. Однако Аль резко выделялся среди своих земляков. Й не только ростом, хотя для молодой жизнелюбки высокая мускулистая фигура тоже имела значение. Торрио как воспитатель успел достаточно много: Аль, наделённый природным обаянием, знал, как вести себя с женщинами, следил за гигиеной — после душа посыпался тальком, чтобы перебить запах пота, одевался хоть и ярко, отдавая предпочтение жёлтому и светло-зелёному цветам, но не аляповато, изящно двигался и хорошо танцевал. Кроме того, Мэй смогла разглядеть в нём роднившие их черты: ум, целеустремлённость, желание добиться в жизни чего-то большего. Даже шрам на щеке не портил его в её глазах: в конце концов, синяки и шрамы — украшение мужчины. А его серо-зелёные глаза под чёрными дугами бровей казались неотразимыми не только ей. Жизнь «бунтарей» во все времена была окутана романтическим флёром, и в отношениях «девушки и хулигана» была своя прелесть. Возможно, Мэй инстинктивно тянуло к Алю — есть вещи, которых не объяснить рационально. Во всяком случае сопротивлялась она недолго, и к лету 1918 года выяснилось, что она беременна.
Как честный человек Аль был готов жениться, но мать Мэй восстала против этого. Вот ещё — породниться с итальянской голытьбой! И потом, первая беременность может завершиться чем угодно; будет просто глупо связывать свою жизнь с отцом неродившегося или мертворождённого ребёнка. Пусть сначала дитя появится на свет, а там посмотрим.
В Ирландии согрешившую девушку услали бы куда-нибудь в глушь до родов, а ребёнка потом отдали в приёмную семью. Но здесь не Ирландия, и Мэй безапелляционно заявила, что этого не будет. Она по-прежнему жила в родном доме в Бруклине (Площадь 3, дом 117), а Аль — со своей семьёй, надеясь, что миссис Коглин изменит своё решение.
И Мэй, и Аль
