Прискакав в Шую, не поменяв дорожного платья, в пыли, сел Василий Иванович в палате для гостей, оглядывая — какова? Да и призадумался. Охорашивать Шую ради царских глаз — богато, мол, живем — или поостеречься? Новое пылью притрусить, дорогое попрятать, а жителям побирушками прикинуться? Разве мало Иван Васильевич ограбил русских городов? Подчистую скарб забирал.
Но ведь время другое. Опричнина уничтожена, сама память о ней подлежит казни. Не будет ли великому государю приятно процветание города?
«Частоступа бы спросить!» — затосковал Василий Иванович, и захотелось ему в баню.
Управитель двора как из-под земли вырос:
— Господин, не изволишь ли после дороги помыться? У нас баня натоплена.
— Ой, хорошо! — обрадовался Василий Иванович.
— Спинку прикажешь потереть?
— Да чего ж, пусть потрут!
— Веники-то у нас все благоуханные.
— Пусть и вениками похлещут, — согласился князь, не понимая особых взоров управителя.
А в баню, сладкую от духмяных травок и смолок, потереть княжескую спину пришла черноглазая, пышногрудая, белотелая Ласка Ласковна. Василий Иванович обомлел, но сердиться поостерегся, позволил ублажить себя. А уж веничком жару нагнать — явилось еще две белолапушки. Нежили, холили своего владыку не ради службы, но и себя радуя. Василий же Иванович после такой бани еще больше задумался. Лег спать спозаранок, поднялся затемно. Верхом, со слугами, поскакал в Шартомский монастырь. Князя ждали, он заранее заказал молебен, прося монахов помолиться о нем, Василии, о брате Андрее, призванных на службу великому государю Ивану Васильевичу. Умолить Господа и пращуров не оставить их, оградить от клеветы, укрепить мужеством на поле брани, мудростью в государевых делах.
Игумен монастыря архимандрит Лука молебствие устроил величавое.
Сначала помянули предков: князя Рюрика и равноапостольного крестителя Руси князя Владимира, великого князя Ярослава, святого Александра Ярославича Невского и Андрея Ярославича, родоначальника князей Суздальских. Далее князей Михаила, Василия, Константина и особливо великого князя, а потом всего лишь Нижегородского, Дмитрия Константиновича, чья дочь Евдокия стала женой Дмитрия Донского. Его сына Василия Кирдяпу, княжившего в Городце, бывшего заложником хана Тохтамыша, поминали благостно потому, что именно его отпрыск Юрий, лишенный, как и другие братья, удела в Нижнем Новгороде, обрел Шую и стал именоваться князем Шуйским. Князь Юрий Шуйский родил Василия и Федора. Братья, не признавая власти великого князя Московского Василия Темного, сидели на княжении во Пскове и в Новгороде. Василий родил Михаила, Михаил Андрея, правителя России в отроческие годы царя Ивана Васильевича, Андрей родил Ивана, единственного сына, а Иван пятерых: Василия, Андрея, Дмитрия, Ивана и Александра.
Слушал Василий Иванович поминовения. И вдруг ожгло мыслью: он с братьями от князя Андрея Ярославича — двенадцатое колено в роду!
Постороннего народа в храме не было. Мужские голоса звучали как рокоты грома. Запели первый псалом Псалтыри:
«Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых, и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей».
И принесли белый как снег плащ, и облачили в этот плащ князя.
Запели второй псалом: «Зачем мятутся народы, и племена замышляют тщетное?»
И вложили князю меч в десницу.
Запели третий псалом: «Господи! Как умножились враги мои!»
И наложили на грудь Василию Ивановичу доспехи, и дали в левую руку щит.
С пением сто пятидесятого псалма: «Хвалите Бога во святыне Его, хвалите Его на тверди силы Его. Хвалите Его по могуществу Его, хвалите Его по множеству величия Его» — князя под руки ввели в алтарь, обвели вокруг престола и потом поставили перед Царскими Вратами, увенчав голову сначала княжеским венцом, а потом железной шапкой воина. И пропели ему, князю Шуйскому, славу и многие лета.
На том действо не окончилось. В братской трапезной был обед для всех монахов. В молчании прошла та трапеза, ибо была она поминовением всех воинов русских, павших в поле и на стенах, защищая милую Родину.
От величия происходящего комок стоял у князя в горле, а душа металась, как птица в силках. После бани с девками — в алтарь! Хоть бы три дня попоститься, покаяться…
После трапезы, оставшись наедине с игуменом Лукой, Василий Иванович сказал о своем сомнении.
— На нас сей грех, — вздохнув, молвил игумен. — Не исповедав, водили тебя в алтарь.
И тогда поделился Василий Иванович пришедшей ему в стыдной бане стыдной мыслью:
— Запрети или разреши, о пастырь мой! Жду в Шую приход великого царя нашего. Милостив наш государь, но грозен, и, боясь грозы, хочу дерзновенно наполнить город красными девами, потешить государя красотой.
Игумен сотворил про себя молитву, а вслух сказал:
— Да благословит тебя Господь, князь! Умилостивить великого государя дело благодатное. Пусть злое убывает, а доброе прибывает.
10
Шуя всполошилась. С утра начинался перестук топоров, жиканье пил, громыхали, поспешая, телеги. Золотили кресты на церквах, сносили и жгли покосившиеся заборы, ставили новые, на окна навешивали узорчатые кокошники и наличники. И вот уж чудо так чудо: что ни день, прибывало в городе молодиц. Каждая статью — лебедь, лицом же — кто луна, кто заря, а кто и само солнце.
В хоромах князя старых людей не тронули, но всех нерях, дурнушек и нерасторопных отправили куда Макар телят гонял. Набрали самых пригожих, и на всякий глаз: неприступных и лапушек, легконогих и величавых.
Василий Иванович совсем уж захлопотался, да вдруг пришел царский указ: большому полку стоять в Муроме. Полку правой руки в Елатьме. Передовому полку назначен Нижний Новгород, а в Шую придет сторожевой полк князя Бориса Хованского да окольничего князя Дмитрия Хворостинина.
Заскучал Василий Иванович, для Хованского с Хворостининым старался. Но скоро был утешен: царь Иван Васильевич призвал нести службу в Москве при своей царской особе.
Сборы были короткие. Сегодня гонец, назавтра в дорогу. Однако не забыл возы загрузить, а для красных девиц велел две телеги подать, остальных же отпустить по домам. Уже садясь в кибитку, Василий Иванович увидел вдруг среди провожавшей его дворни… Василису.
Подозвал управителя, наказал:
— Живите без мотовства, но чтоб голодных не было. И вот тебе еще дельце. Вон ту девку, Василису, посади в мой обоз.
…На свой двор князь Василий Иванович въезжал в обеденное время. Застал трапезу убогих и нищих. Для сей ежедневной милостыни был устроен возле хлебного амбара навес и стол человек на сто. Князь подошел к братии, поклонился. Нищие быстрехонько повскакивали на ноги, перекрестились, пропели князю песенку:
Услышь, Господи, наше моленье,Всесладчайший пастырь наш!Мы овечушки твои избранныеНа твоих злачных полях.При твоих водах живых,Пасемся сладкими цветами,Они же во весь век цветут, не вянут.
И снова кланялись, крестились.
— Сытно ли? — спросил князь.
— Сытно! — ответили весело нищие. — Нам и мясца дают, и маслица. Благослови тебя Бог, Василий Иванович. Уж мы за тебя помолимся с усердием.
Во дворе шла суета. Разгружали возы, распрягали лошадей.
Князь пошел в холопскую, но холопы сами высыпали к нему, приветствуя и кланяясь. Народ все крепкий, хваткий.
— Нет ли каких укоров, недовольств? — спросил князь.
— Слава Богу, никто на твой двор не покушался, Василий Иванович, — ответили ему. — Жили, пока ты был в отлучке, покойно, сытно.
— Жирком-то не заросли?
— Заросли! — смеялись холопы.
— Привез я красных девиц на двух телегах, — сказал князь. — Кто не зажирел, тот жених. Бороды расчешите да рубахи заляпанные поменяйте.
— Спасибо, князь, что о нас, горемыках, помнишь, — поклонились весьма довольно холопы.
В доме кинулись Василию Ивановичу под ноги карлы и карлицы, обступила комнатная челядь.
— Радость наша! Князюшка! Свет Светович!
— Возле крыльца два воза стоят, — сказал князь. — Все, что там есть, — ваше! Да не раздеритесь, Бога ради.
Карлы и карлицы хватали его за руки, прикладывались, а кто и ноги целовал. Протискиваясь к своим покоям, усмотрел бахаря Шумилу, тихо стоявшего в стороне, седого, доброго. Сам к нему подошел:
— Тебе, красное мое слово, икону Иоанна Златоуста привез да связку рыбки сушеной.
В покои, зная княжьи привычки, тотчас явилась ключница Дарья. Подробно сказывала, что прибыло, каков был расход, подала ключи: Василий Иванович любил походить по чуланам, по клетям, посмотреть, сколько и чего у него есть.
— Дарья, — сказал вдруг князь, — а не больно ли много у нас шутов и шутих? Матушка моя любила забавляться с ними, а у меня от них в голове шумит. Брат Дмитрий, помню, горевал, что у него-де всего один карлик.
