— Сэр Джон, я держал в руках почти все лучшие творения Страдивари и полагал, что мне знаком каждый достойный внимания инструмент, созданный в стенах его мастерской. Но я вынужден признать, что заблуждался. Прошу простить меня, что я усомнился в этом инструменте поначалу, когда вы сказали о цели своего визита. Эта скрипка сделана в период расцвета творчества великого мастера. Она, вне всяких сомнений, подлинна и в некоторых отношениях превосходит все известные мне скрипки Страдивари, даже знаменитого «Дельфина». Уверяю вас, это не подделка: любому знатоку достаточно взять ее в руки, чтобы у него тут же отпали малейшие сомнения.
Брата чрезвычайно обрадовали слова мистера Смарта, а тот между тем продолжал:
— Страдивари использовал лак такого глубокого красного тона именно в годы наивысшего творческого расцвета, после того, как отказался от желтого лака, рецепт которого получил у своего учителя Амати. Мне еще не приходилось видеть более плотное и блестящее лаковое покрытие. На задней деке сделано особое затемнение, похожее на потертость, оно призвано как бы придать инструменту возраст, мы называем его «сеткой». Кроме того, инкрустация просто поражает великолепием. Работа настолько тонкая, что рекомендую вам взглянуть через лупу.
Он еще долго продолжал в том же духе, находя все новые и новые поводы для восторгов.
Поначалу брат с тревогой ждал вопроса, откуда у него столь уникальный инструмент, но вскоре понял, что мистер Смарт все объяснил себе сам. Он знал, что недавно Джон вступил в права наследства, и, судя по всему, решил, что скрипка досталась ему вместе с остальной собственностью Уорта Малтраверза. Брат не стал разубеждать своего собеседника и ограничился объяснением, что обнаружил скрипку в старом шкафу, где, по всей видимости, она пролежала очень много лет.
— Неужели к столь великолепному инструменту не было приложено никакого свидетельства? — изумился мистер Смарт. — Надо думать, ваша семья владела им не один год. Вам известно, как он был приобретен?
И тут Джон впервые задумался, имел ли он право на этот инструмент. Неожиданная находка настолько ошеломила его, что вопрос о праве собственности просто не приходил ему в голову. А между тем, говоря по чести, скрипка ему не принадлежала, и колледж с полным основанием мог предъявить на нее права. Эта неприятная мысль мелькнула в голове у Джона, но он сразу же отмел ее и, успокаивая совесть, сказал себе, что во всяком случае сейчас неподходящий момент для признаний.
Чтобы избежать дальнейших вопросов, он объяснил мистеру Смарту, что история скрипки ему неизвестна, но не отрицал, что она давно находилась в семье Малтраверзов.
— Невероятно! — воскликнул мистер Смарт. — Подумать только, несравненный инструмент столько лет хранился в полной безвестности, и никто, даже самые признанные авторитеты, не подозревали о ее существовании. При новом издании моей «Истории скрипки» надо будет внести изменения в каталог знаменитых инструментов, — проговорил он, улыбаясь. — Придется добавить отдельный раздел о чудесной скрипке из Уорта Малтраверза.
Не буду пересказывать все, что говорил мистер Смарт. В конце концов он предложил оставить скрипку на несколько дней у него, чтобы он мог не торопясь обследовать ее, тем более, что, учитывая ее возраст, было бы желательно вскрыть верхнюю деку и проверить инструмент изнутри.
— Насколько могу судить, внутренняя часть находится в первозданном состоянии, — объяснил мистер Смарт, — но я смогу удостовериться в этом, лишь когда вскрою скрипку. Клеймо не вызывает ни тени сомнения, но мне кажется, там есть нечто похожее на второе клеймо. Признаюсь, я заинтригован — мне неизвестен ни один инструмент, на котором стояло бы два клейма.
Брат, не раздумывая, согласился на предложение мистера Смарта оставить у него скрипку, поскольку не мог отказать себе в удовольствии получить подтверждение ее подлинности.
Позднее, вспомнив фразу о втором клейме, он не на шутку встревожился. Стыдно говорить, но он испугался, что там могло стоять имя владельца или какая-либо надпись, доказывавшая, что скрипка не находилась в семье Малтраверзов столь долгое время, как он дал это понять мистеру Смарту. Несколько дней сэр Джон Малтраверз, владетель Уорта, жил под страхом, что его уличат во лжи или обвинят в том, что своим молчанием он ввел всех в заблуждение.
Всю неделю Джон не находил себе места. Он почти не посещал занятия, избегал друзей. Загадочная находка не выходила у него из головы. Я знаю, совесть не давала ему покоя, он был недоволен собой. Вечером, вернувшись из Лондона, брат направился к мистеру Гаскеллу в Нью-Колледж и просидел у него час, болтая о том о сем. И между прочим он предложил своему другу такую моральную дилемму: если человек нашел какую-то ценную вещь, спрятанную в него в комнате, то как ему следует поступить? Мистер Гаскелл, не колеблясь, ответил, что он обязан сообщить о своей находке властям. Однако от его внимания не ускользнуло смущение Джона, и со свойственной ему проницательностью он догадался, что его друг говорил о себе. Разумеется, он не знал, о какой вещи шла речь, и, решив, что скорей всего это клад с золотом, стал горячо доказывать, что долг честного человека обязывает не утаивать находку. Однако, боюсь, к тому времени братом окончательно овладело то чувство собственника, которое испытывает кладоискатель, обнаружив сокровище, и Джон остался глухим к совету своего друга, как и к голосу собственной совести. Вскоре он вернулся к себе.
С того дня, мой дорогой Эдвард, в характере твоего отца появились скрытность и замкнутость, прежде совершенно чуждые его открытой и честной натуре. Он стал избегать мистера Гаскелла. Его друг всячески пытался вызвать его на откровенность, но как ни старался, отчуждение между ними росло, и в конце концов брат потерял дружбу близкого человека в такой момент своей жизни, когда особенно нуждался в поддержке.
Спустя неделю Джон вновь отправился в Лондон на Бонд-стрит. Если в первый раз мистер Смарт при виде скрипки пришел в восторг, то его нынешнее состояние, пожалуй, можно было назвать экстазом, — о скрипке он говорил со страстью одержимого. Сравнив ее с двумя знаменитыми инструментами в коллекции Джеймса Лодинга, в ту пору лучшей в Европе, он пришел к выводу, что скрипка Малтраверзов превосходила все известные образцы как по редкой красоте древесины, так и по великолепному лаку.
— Что касается ее голоса, — сказал мистер Смарт, — то, разумеется, здесь можно лишь высказывать предположения, но я уверен, что тембр скрипки несколько не уступает ее внешнему совершенству. Я осторожно вскрыл инструмент и, как ни странно, обнаружил, что внутри все в безупречном состоянии. Скорей всего на ней удивительно мало играли, это же мнение разделяют и несколько известных знатоков, суждения которых не подлежат сомнению. Они признали, что никогда еще не видели скрипки, внутренние части которой сохранились бы в такой первозданности. Завиток отличается редкостным изяществом и неповторим по форме. Столь великолепная работа говорит о руке великого мастера, но я впервые вижу завиток подобной формы.
