Глава VI
Впоследствии брат признавался мне, что неоднократно за время каникул всерьез подумывал, не сменить ли ему комнаты. Это помогло бы забыть о призраке и не бояться, что он явится вновь. Джон мог поселиться в других комнатах в колледже или снять квартиру в городе, насколько мне известно, так нередко поступают выпускники, когда их пребывание в Оксфорде подходит к концу. Господи, если бы он так и сделал! Однако, проявив известную леность, — к сожалению, милый Эдвард, это наша фамильная черта, — брат предпочел не обременять себя лишними хлопотами, с которыми был бы сопряжен переезд, и к началу осеннего триместра вернулся в старые комнаты. Мне придется здесь прервать свое повествование и в нескольких словах описать гостиную твоего отца. Это необходимо, чтобы ты яснее представлял себе события, произошедшие вскорости. Небольшая гостиная считалась одной из лучших комнат в жилых помещениях колледжа Магдалины и от пола до потолка была обшита дубовыми панелями, скрытыми под многочисленными слоями краски. Два окна с удобными мягкими диванами в нишах выходили на Нью-Колледж-лейн. За окнами висели ящики с цветами, и летом они живописно смотрелись на фоне стены из серого растрескавшегося камня, радуя глаз прохожих. Напротив окон, вдоль всей противоположной стены, кто-то из старых жильцов давным-давно поставил книжный шкаф красного дерева высотой почти пять футов. Брату он очень нравился, это и вправду была прекрасная работа XVIII века. Джон был большой любитель книг, и великолепная библиотека в Уорте несомненно сформировала его вкусы и пристрастия. В Оксфорде Джон собирал книги, обращая особое внимание на издание, и приобрел немало превосходных образцов переплетного искусства, если не ошибаюсь, у Пейна и Фосса, знаменитых лондонских книготорговцев.
Осенний триместр близился к концу. Однажды брату понадобился том Платона, и, взяв книгу с полки, он, к своему удивлению, обнаружил, что она теплая, хотя дни стояли холодные. Внимательно осмотрев полку, он понял, в чем дело, — в стене проходила вытяжная труба дымохода и нагревала книги в шкафу. Брат прожил в этих комнатах почти три года, но не замечал этого раньше, поскольку редко пользовался книгами на дальних полках, дорожа ими скорее как образцами переплетного искусства. Такое открытие обеспокоило его, книгам полезен умеренно теплый воздух, а от постоянного нагрева могла покоробиться кожа и пострадать переплет. Как раз в это время у брата сидел мистер Гаскелл, это для него Джон полез за томом Платона. Он настоятельно посоветовал передвинуть шкаф и предложил поставить его к боковой стене комнаты, поменяв местами с фортепьяно. Осмотрев шкаф, друзья обнаружили, что его можно легко сдвинуть, так как по сути дела он представлял собой раму с книжными полками, а задником служила крашеная панель стены. Внимание мистера Гаскелла привлекла странная деталь: все полки были неподвижно закреплены, кроме одной, снабженной устройством, которое позволяло при желании изменить ее положение. Брат согласился, что перестановка действительно улучшит вид комнаты, и, главное, не будут страдать книги. Он, не откладывая, распорядился, чтобы столяр сделал все необходимое.
С началом учебного года друзья возобновили свои музыкальные занятия и часто исполняли «Ареопагиту» и другие сюиты Грациани. Однако сколько бы раз они ни играли гальярду, кресло больше не скрипело — и ничего необычного не происходило. Порою они даже готовы были усомниться, не изменила ли им память и не выдумали ли они то загадочное происшествие, столь взволновавшее их летом. Брат рассказал мистеру Гаскеллу о моем открытии, когда я увидела, что герб на переплете нотной тетради в точности совпал с тем, что привиделся ему изображенным на балконе для музыкантов. Мистер Гаскелл с готовностью признал, что действительно мог заметить его на тетради и забыть о нем, а потом память невольно подсказала его воображению. Он укорил Джона за то, что тот понапрасну смутил мой покой из-за такого, в сущности, пустяка, и даже любезно написал мне письмо, воздав должное моей наблюдательности, но постарался обратить в шутку всю эту историю.
Вечером 14 ноября друзья коротали время за беседой в гостиной у Джона. Утром шкаф водрузили на новое место, и мистера Гаскелла интересовало, как теперь смотрелись книги после перестановки. Он одобрительно отозвался о произведенных изменениях, и друзья долго сидели у камина, потягивая портвейн и лакомясь мушмулой со знаменитого дерева в нашей усадьбе. Затем они, как всегда, занялись музыкой и сыграли много разных вещей, в том числе и сюиту Грациани. Перед уходом мистер Гаскелл вновь уверил Джона, что гостиная несомненно выиграла от перестановки, и добавил:
— Изменился к лучшему не только внешний вид комнаты, но, как мне кажется, и ее акустика. Дубовые панели создают резонанс, и в стене возникает какой-то особый отзвук, словно кто-то вторит твоей скрипке. Сегодня, когда мы играли гальярду, мне почудилось, будто в соседней комнате исполняли ту же самую мелодию, только под сурдинку, — столь явственно отдавался звук в стене.
Вскоре после этого мистер Гаскелл удалился.
Джон уже начал раздеваться, собираясь лечь спать, но вернулся в гостиную, сел в плетеное кресло у камина и смотрел на горевшие поленья, мечтая о Констанции Темпл. Ночь выдалась очень холодная, в трубе завывал ветер, и тем приятнее было греться у очага. Глядя, как красноватые отблески огня пляшут на стене, Джон вдруг заметил, что картина, которую повесили там, где прежде стоял книжный шкаф, слегка накренилась. Он не мог смириться со столь неприятным для глаз зрелищем и тотчас же поднялся, чтобы поправить картину. Приблизившись к ней, он вспомнил, что как раз на этом самом месте четыре месяца назад исчезла таинственная тень человека, который на его глазах встал с плетеного кресла и прошествовал в этот угол комнаты. Брат невольно вздрогнул. Возможно, воспоминание об этом случае дало толчок его фантазии, но ему почудилось, что тихо-тихо, будто из далекого далека, зазвучала мелодия гальярды. Он просунул руку за картину, намереваясь вернуть ее на место, и вдруг почувствовал небольшой выступ на стене. Джон сдвинул картину в сторону и увидел, что рука его задела дверную петлю, почти незаметную под толстым слоем краски. Загоревшись любопытством, он взял со стола свечу и внимательно осмотрел стену. Над первой петлей немного повыше обнаружилась вторая, и стало ясно, что некогда эта панель служила дверцей шкафа. Джон рассказывал мне, что, когда он это понял, им овладело нетерпеливое желание открыть дверцу. Лихорадочное возбуждение вдруг охватило его, как бывает, когда нам кажется, что мы близки к удивительному открытию. Брат взял перочинный нож и принялся соскабливать краску там, где виднелась трещина; потом попытался открыть дверь, нажав на нее. Но от перочинного ножа было мало проку, и дело двигалось медленно. Возбуждение его достигло предела, его не покидало предчувствие, что за дверцей скрывалось нечто необычайное. Он поискал глазами какое-нибудь другое орудие, но, ничего не обнаружив, продолжал работать перочинным ножом и наконец настолько расширил трещину, что сумел засунуть в нее кочергу. Часы на башне Нью-Колледжа пробили час ночи в то самое мгновение, когда брат поднапрягся и дверца подалась. Она оказалась незапертой, только плотно прижатой к стене толстым слоем краски. Когда Джон медленно поворачивал дверцу на ржавых петлях, сердце его учащенно билось, дыхание перехватило, и в то же время он понимал, как нелепо его волнение и скорее всего в шкафу ничего нет. За дверцей обнаружилось небольшое, но вместительное углубление. С первого взгляда в тусклом свете свечи невозможно было увидеть ничего, кроме паутины и пыли. Глубоко разочарованный, Джон просунул руку в шкаф и невольно ахнул от неожиданности — там, где, казалось, была одна лишь пыль и тлен, рука наткнулась на что-то твердое. Чтобы лучше видеть, брат высоко поднял свечу, вытащил находку из шкафа и положил на стол между блюдом с мушмулой и графином. Предмет был завернут в странного вида черную ткань, облепленную паутиной, какая бывает на бутылках со старым вином. Он лежал на столе, покрытый толстым слоем пыли, точно саваном, и в его форме явственно угадывались очертания скрипки.
