Я молча смотрел на нее и прекрасно понимал, что она врет. Врет абсолютно все. Просто не хочет говорить. Не желает мне, видишь ли, ничего рассказывать — и баста!
Сукина дочь! Уставилась на меня своими огромными непроницаемо-зелеными глазищами и молчит, как Зоя Космодемьянская на допросе.
— Ольга Матвеевна, а вы отдаете себе отчет, что я могу вас привлечь за дачу ложных показаний? — вежливо поинтересовался я, сдерживая непонятно откуда возникшее раздражение.
Хотя почему это непонятно откуда? Меня все в ней раздражало: и одежда из какого-то неизвестного мне бутика, и перстень с изумрудом размером не меньше, чем ее глаз, и вызывающе-спокойная поза, в которой она расположилась передо мной на скрипучем старом стуле.
Она была абсолютно чужой для меня, она была из другой команды, из другого мира. И я должен был по идее скорее засадить ее за решетку, а не пытаться вытащить из дерьма, в котором она уже сидела по уши. И вообще вся эта история была весьма темная и не нравилась мне. Ну, скажите, какого черта она потащилась на ночь глядючи куда-то за город, на дачу в компании с четырьмя говнюками и сопливой проституткой? Что ей, пятнадцать лет? Не знала, что ли, чем такие вещи заканчиваются?
— У вас можно курить? — ответила она вопросом на вопрос.
— Курите, — подвинул я ей пепельницу.
Она демонстративно долго вытаскивала сигарету из пачки, долго искала в сумке зажигалку, долго прикуривала. Я терпеливо ждал, не делая ни малейшей попытки помочь ей. Наконец она выпустила струйку дыма — вбок и вверх, и спросила меня ангельским тоном:
— Это допрос?
— Нет, что вы, Ольга Матвеевна. Вы пришли по моей просьбе побеседовать о… об интересующих нас вопросах.
Голос ее окончательно уподобился звукам райской арфы:
— Так о каких ложных показаниях в таком случае вы говорите, Андрей Антоныч? Вы ведь вызвали меня не на допрос, а просто побеседовать, не правда ли? Я вообще никаких показаний пока что не давала. И не собираюсь давать. И заявлений писать — тоже. Никаких. Ничего не было. Вы понимаете — ничего. Нет заявления — нет и никакого дела.
— А зачем же вы тогда приходили на прием к врачу?
Я вытащил из папки ксерокопии медицинских бланков, исписанные неразборчивым, как у всех врачей, почерком и пододвинул к ней.
— Вот копия собственноручных записей врача, Деревянко Виталия Григорьевича, который вас в тот день осматривал. Ознакомьтесь, пожалуйста. Тут и его собственноручная подпись имеется, Ольга Матвеевна.
Она даже не взглянула на них. Пожала плечами, снова затягиваясь сигаретным дымом:
— Я просто была расстроена… Плохо себя почувствовала. Хотя у нас никакой ссоры и не было… С ним. С моим…так скажем, молодым человеком.
Человеком! Она даже не догадывается, но я ведь уже успел поговорить с врачом. И он с абсолютной уверенностью утверждает, что ее изнасиловали по крайней мере двое. Накачали каким-то образом наркотиками и изнасиловали, не смотря на ее вялое сопротивление — картина для него и тем более для меня ясней ясного. А она, судя по всему и не помнит, что в том своем состоянии призналась в этом врачу. Я промолчал, ожидая, что она мне еще наплетет.
Она бросила на меня быстрый взгляд из-под приспущенных ресниц и улыбнулась:
— И потом, Андрей Антоныч, вы же знаете — женщины так часто действуют нелогично.
Это она-то — и нелогично?!
Я смотрел на эту красивую бабу и начинал потихоньку заводиться. Она явно что-то задумала. Но не собиралась мне об этом рассказывать.
— А ну как мы вас возьмем, гражданка Драгомирова, и задержим! По закону. Чтобы вы подумали у нас здесь как следует, суток эдак двое-трое, в чудесной компании милых дамочек с Московского вокзала, — вдруг раздался громкий голос за моей спиной.
От неожиданности я чуть не подскочил и резко обернулся. Это весело сказалсидящий за столом у окна Коля Аникушин.
Сообщил и наклонив голову, как птица, уставился на нее. А я уставился на него и мысленно уже вцепился пальцами в его тонкую шею. Идиот!
— Задерживайте, — снова пожала она плечами. — Но вряд ли вы услышите от меня другой ответ.
Я снова посмотрел на нее. Она не была напугана дурацкими словами Аникушина. Она просто замкнулась в себе. И она явно что-то задумала. Я не мог ее сейчас расколоть, но продолжал спрашивать.
— Вы ведь по профессии — журналистка?
— Журналист, — поправила она меня. — Журналист-международник. И фоторепортер.
— Хорошо. Пусть так, — легко согласился я. — Я не могу, не имею права заставить вас написать заявление. Но вы, как человек неглупый, улучите свободную минутку и подумайте о том, что вы у них, у преступников, можете оказаться далеко не последней жертвой.
— А с чего вы взяли, что я — жертва? — весьма натурально удивилась она.
Я продолжил, не обращая внимания на ее реплику:
— Потому что они остаются на свободе. Благодаря вам. И если случиться еще что-нибудь — в этом будет и ваша вина. И ляжет она на вашу совесть.
— Вот если что-нибудь действительно случится — вы и разбирайтесь, — спокойно отпарировала она, снова не глядя на меня. — Это ваша работа, вам за нее деньги платят. А со своей совестью я уж как-нибудь сама разберусь. Без посторонней помощи. Я могу идти?
Я взял ручку и написал несколько цифр на желтом прямоугольнике картона — своей визитке. Неудачный какой-то цвет, честно говоря. Положил визитку на стол перед ней.
— Здесь мои телефоны, — сказал я. — Служебные. И домашний я написал. Если все же вы надумаете, — можете мне звонить в любое время. Спасибо, вы свободны.
Она не глядя сунула визитку в боковой кармашек сумки. Неторопливо загасила сигарету. Поднялась и не прощаясь, выплыла за дверь — прямая, невозмутимая и очень далекая от меня и нашего маленького прокуренного мирка.
Коля посмотрел ей вслед и, когда она скрылась за дверью, фыркнул, презрительно ухмыляясь:
— Ну и стерва! Да рупь за сто, Андрей Антоныч — шлюха валютная. А понтов-то, понтов: тоже мне, международник, фоторепортер! Да я таких репортеров в «Прибалтийской»…
Я повернулся к нему, не дав договорить.
— Ты что, родной, вконец уработался?! — рявкнул я.
— А что я-то, что? — зачастил обиженно Коля.
— Сколько раз я тебе говорил — не встревай в мои разговоры с клиентами. Тем более такими, как она! Говорил я тебе или нет? А?
— Говорили… Да я хотел как лучше, Андрей Антоныч… Правда, Андрей Антоныч…
Коля понуро сник, его оттопыренные уши стали свекольного цвета. Я перевел дух, потянулся за сигаретами.
— Коля, знаешь, почему майор Кузьменко сделал вчера тебе втык по самые помидоры?
— За то, что дело не совсем правильно оформил, — надулся мой молодой коллега.
— Нет, Коля. За то, что с тобой дерьмо хорошо вдвоем лопать. Всегда опережаешь.
Я отвернулся от Коли и уставился в копии медицинских бланков. Я не мог официально завести на нее дело. Не мог привлечь ее — для этого она должна была сама добровольно заявить о факте изнасилования. Да и не это совсем меня сейчас интересовало. Я нутром чуял — она что-то задумала. И это «что-то» — отнюдь не детские игры. Здесь попахивало криминалом и — почти наверняка кровью. Не могла такая женщина, как она просто утереться и мило улыбаясь, дальше весело шагать по просторам. Спустя всего пару суток после того, как ее оттрахали подонки, она улыбается и плетет мне семь бочек арестантов. Она просто так всего не оставит — не только мне, ежу это было понятно. И пока она не натворила глупостей, я должен ее остановить. Но сначала — выяснить, что она задумала, эта красивая и, если мне не изменяет чутье, абсолютно одинокая женщина Ольга.
Я понимал, что скорей всего сейчас, начиная копать эту историю, а заодно и все остальное про эту барышню, приобретаю большую головную боль, но инстинкт, а вдобавок еще и злость на нее, подталкивали меня и заставляли забыть о благоразумии. Такой уж я человек, ничего не поделаешь.
Я набрал на телефоне несколько цифр внутреннего номера и позвонил Гене Шаталину — он единственный в нашей конторе сможет выполнить мою довольно-таки деликатную просьбу, не задавая лишних вопросов. Не потому что он такой безотказный, а просто за ним должок.
Была не так давно одна такая неприятная операция, во время которой Гена слегка зазевался. Дело происходило на Обводном канале, в каком-то рабочем переулке, где возле полуподпольного шалмана мы пасли одну веселую компанию. И когда события стали разворачиваться вовсю, причем не совсем по нашему плану, — соответственно, с воплями, стрельбой и беготней, Гена оказался в ненужное время в ненужном месте. И мне с трудом удалось выдернуть его из-под колес машины одного не в меру расшалившегося залетного верзилы, на котором висели разные нехорошие дела. Да и искали мы его, этого кавказского парня, да-а-авненько уже. Конечно, тогда и мне немного повезло, потому что я оказался рядом с Геной. В общем, я Гену за руку дернул, дальше Гена совершил полет шмеля, неловко приложился головой об асфальт, а верзила, охотясь за бедным Геной, не справился с управлением и с грохотом воткнулся в фонарный столб. Это его, видать, только раззадорило, но не остановило и он, вытащив из-под сиденья своей машины «калаша», решил поиграть со мной в гангстеров и полицейских. В результате я получил благодарность в приказе, Гена — легкое сотрясение мозга, а верзила — пол-обоймы из моего табельного «макара» в свою широкую грудь осетина.
