— …И каждый должен быть чуточку вытянут наружу и стянут отдельным маленьким стежком. Либо двумя, — продолжал что-то объяснять Уинтроу. Помолчал и признался: — Хочу, чтобы ты знал: сам я еще никогда такого не делал. Только видел, как делали другие. Два раза. Один раз отнимали зараженную ногу. В другом случае у человека были непоправимо раздавлены вся ступня и лодыжка. Оба раза я помогал лекарям, подавал инструменты, держал ведерко…
Он замолчал, не договорив. Облизнул губы — и стал смотреть на Кеннита, широко раскрыв глаза.
— Что еще? — хмуро поинтересовался пират.
— Твоя жизнь будет у меня в руках, — проговорил Уинтроу благоговейно.
— А твоя — в руках у меня, — заметил пират. — И отца твоего — тоже.
— Да я не об этом, — отмахнулся Уинтроу. Его голос звучал словно издалека: — Ты, несомненно, привык к подобной власти над жизнью и смертью… А я о ней никогда даже не помышлял!
ГЛАВА 3
КОРОНОВАННЫЙ ПЕТУХ
Торопливые шаги Янни Хупрус гулко разносились по пещерному коридору. Идя вдоль стены, она все время касалась пальцами длинной полоски джидзина, вделанной в камень. Прикосновение порождало слабое свечение, двигавшееся вместе с нею по темному проходу, уводившему все глубже в подземный дворец-лабиринт, выстроенный Старшими. Дважды ей приходилось огибать лужи темной воды на полу. Оба раза она по давней привычке запоминала их местоположение. Каждый год во время весенних дождей повторялась одна и та же история. Толстый слой влажной земли наверху и в особенности корешки, стремившиеся проникнуть во всякую щель, постепенно одолевали древнее сооружение. Размеренный ритм падающих капель перекликался с ее собственными поспешными шагами.
Минувшей ночью случилось землетрясение. По меркам Дождевых Чащоб — не бог весть что, и все же оно было сильнее и длилось дольше, чем обычное легкое колебание почвы. Янни, быстро идя сквозь потемки, старалась не думать о нем. Уж если этот дворец в свое время успешно противостоял великому катаклизму, сровнявшему с землей большую часть древнего города, — следует рассчитывать, что он и еще немножко продержится…
Наконец Янни добралась до каменной арки, перекрытой тяжелой металлической дверью. Она легонько пробежалась по ней руками, и Коронованный Петух — герб Хупрусов, выбитый на поверхности, — сейчас же засветился от прикосновения. Не первый год она здесь жила, а все не уставала удивляться ему. Она вполне понимала далекого предка, который впервые обнаружил его и тотчас сделал своим геральдическим символом. Боевой кочет на двери угрожающе поднимал лапу, увенчанную острой шпорой, его крылья были грозно развернуты. На вытянутой шее можно было различить каждое перышко. Черным блеском сиял драгоценный камень, вправленный в глаз. Какое изящество, какой самоуверенный вызов… Янни крепко уперлась ладонью в грудку металлической птицы и решительно надавила. Дверь распахнулась; за нею зияла кромешная темнота.
Дальше уже ничто не освещало ей путь, но Янни уверенно и привычно спустилась по невысоким ступеням в громадное помещение. Но, погрузившись в непроглядный мрак Палаты Коронованного Петуха, Янни недовольно нахмурилась. Что же это получается — Рэйна здесь нет?… И она бежала сюда бесконечными коридорами только затем, чтобы убедиться в его отсутствии?… Сойдя со ступеней, она остановилась возле стены… и даже вздрогнула, когда из темноты раздался голос сына.
— Пробовала ли ты представить, как выглядела эта палата, когда ее только-только построили? Вообрази, мама! Весенний день вроде сегодняшнего, и яркое солнце вливается сквозь грани хрустального купола, зажигая всеми цветами фрески на стенах… Вот бы знать, чем они здесь занимались! На полу глубокие борозды, да и столы расположены в беспорядке… Вряд ли следует думать, что здесь было постоянное хранилище бревен диводрева. Нет… Скорее, следует предположить, что их затащили сюда в спешке, укрывая от катастрофы, грозившей похоронить город… Да, наверное, именно так и случилось. Но до тех пор — чему служил этот громадный зал с верхним светом и расписными стенами? Кое-где еще сохранились горшки с землей: может, тут выращивали растения? Был ли это крытый сад, чтобы в самые ненастные дни спокойно гулять среди цветов? Или здесь происходило нечто иное? Вот, например…
— Довольно, Рэйн, — перебила мать раздраженно. И нащупала на стене джидзиновую полоску. Крепко прижала ее рукой — и несколько искусно сработанных стенных панелей тотчас ответили на прикосновение, начав испускать слабое свечение. Янни нахмурилась… Во дни ее девичества они светились гораздо, гораздо ярче; каждый цветочный лепесток так и сверкал. А теперь?… Свечение делалось все более тусклым едва ли не день ото дня. «Умирают…» Янни отодвинула подальше страшную мысль. Ее голос прозвучал уже мягче, хотя раздражение в нем все еще слышалось: — Что ты делаешь там в темноте? Я думала, ты в западном коридоре и наблюдаешь за рабочими! В седьмом чертоге обнаружены еще одни замурованные врата. Требуется твоя интуиция, чтобы открыть их…
— Чтобы уничтожить, ты хотела сказать, — поправил ее Рэйн.
— Брось, Рэйн! — упрекнула мать. Как надоели ей эти бесконечные споры с младшим сыном! Иногда Янни начинало казаться, будто он, самый одаренный в том, что касалось раскрытия тайн жилищ Древних, всех неохотнее пользовался своими способностями. — А как бы ты хотел, чтобы мы поступали? Все бросили забытым и погребенным, как было до нас? Чтобы мы покинули Дождевые Чащобы и перебрались в Удачный, к нашей родне?… Недолго же прослужит нам такое убежище…
Она услышала легкий шорох шагов: Рэйн обходил последнее бревно диводрева, остававшееся в Палате. Он миновал его конец, двигаясь точно лунатик, бродящий во сне. У Янни так и упало сердце, когда она прислушалась к его шагам и поняла, что он вел пальцами по боку громадного ствола. Рэйн был в плаще с капюшоном — в Палате все время царили сырость и холод.
— Нет, — ответил он тихо. — Я люблю Дождевые Чащобы не меньше, чем ты. Я совсем не хотел бы никуда отсюда перебираться. Но я не считаю, что мой народ должен по-прежнему прятаться и таиться от всех. Как и продолжать грабить и уничтожать древние строения Старших просто ради того, чтобы расплачиваться за свою безопасность. Я полагаю, что вместо этого нам следовало бы восстановить и восславить все, что мы здесь открыли. Надо срыть долой землю и пепел, похоронившие город, и пусть солнце и луна снова освещают его. Надо выйти из-под руки джамелийского сатрапа, наплевать на его налоги и всякие запреты и начать самим свободно торговать по всему миру… — Сердитый взгляд матери заставил его понизить голос, но не замолчать. — Надо отбросить ложный стыд, открыть себя миру и объявить во весь голос, что мы живем там-то и так-то не из-за стыдливости, а просто затем, что так нам угодно… Вот что, на мой взгляд, нам следовало бы сделать.
Янни Хупрус вздохнула…
— Как ты еще молод, Рэйн, — просто сказала она.
— Если ты хочешь сказать «глуп», так и скажи, — предложил он без какой-либо подковырки.
— Я сказала именно то, что хотела, — отозвалась она ласково. — Я сказала «молод» и именно это имела в виду. Бремя Проклятых Берегов не так тяжко для тебя или меня, как для других торговцев из Дождевых Чащоб… Хотя в некотором смысле именно нам от этого хуже. Мы посещаем Удачный, оглядываемся вокруг из-за своих вуалей и говорим себе: «А я ведь не так уж и отличаюсь от обычных людей, которые здесь живут. Со временем они примут меня, и я смогу ходить среди них невозбранно…» А теперь вообрази, каково было бы Кис или Тилламон предстать без вуалей перед глазами непосвященных?
Услышав имена своих сестер, Рэйн немедля потупился. Никому не было ведомо, почему телесные изменения, обыкновенно присущие всем уроженцам Дождевых Чащоб, столь мало затронули его самого — и столь сильно поразили его сестер… Дома, среди соплеменников, это было еще терпимо. Чего ради шарахаться и бледнеть при виде физиономии ближнего, украшенной свисающими выростами и бугристыми уплотнениями кожи, когда сам каждый день видишь то же самое в собственном зеркале? Но вообразить, что меньшая единоутробная сестричка Кис скидывает вуаль посреди улицы Удачного… Жуть!
Янни Хупрус без труда читала мысли сына, явственно отражавшиеся на лице… Вот он нахмурился от сознания несправедливости. И проговорил с горечью:
— А ведь мы — богатый народ. Я не настолько мал или глуп, чтобы не понимать: мы способны заплатить за то, чтобы нас принимали как равных. Мы по праву заняли бы место среди первых богачей мира… если бы не ярмо сатрапа на нашей шее и не его рука, запущенная в наш кошелек. Помяни мои слова, мама! Сумей только мы отделаться от его налогов и ограничений на свободную торговлю — и нам не пришлось бы уничтожать то, что мы открываем, то, что обогащает нас. Мы вправду смогли бы восстановить этот город и открыть его миру… вместо того чтобы обдирать его богатства и потихоньку продавать их на сторону. Люди сами приезжали бы сюда, платили за проезд на наших кораблях вверх по реке — и еще спасибо бы говорили. Они смотрели бы на нас, не отводя взглядов — ибо люди имеют обыкновение любить всякого, у кого достаточно денег. А мы смогли бы спокойно подбирать истинные ключи к тем секретам, которые сейчас мы выколупываем молотком и зубилом… Если мы стали бы свободным народом, мы извлекли бы из-под земли все чудеса этого города. Солнце озарило бы этот чертог, как озаряло когда-то. И тогда королева, лежащая здесь запертой…
