— Пожалуй, пойдем, если только номера приличные; где ни остановиться, мне все равно.
— Приличные-с, будьте благонадежны, можно сказать, роскошные номера за эту цену, пожалуйте! И близ-ко-с, даже извозчик не требуется.
Через несколько минут чичероне заявил, указывая на меблированные комнаты:
— Здесь!
— А улица какая?
— Самая спокойная в Москве-с, Дьяковка прозывается.
В полтинник номеров не оказалось, пришлось занять в рубль.
— Самоварчик-с? — предложил юркий, с плутовскими глазами коридорный.
Колесов приказал самовар.
— Документик теперь прикажете получить? Документ был отдан.
— Из провинции изволили прибыть в белокаменную?
— Да, из Воронежа.
— По коммерции-с?
— Нет, места искать!
И Колесов рассказал коридорному причину, заставившую его прибыть в Москву.
— Те-кс! — протянул служитель и, вынув из кармана серебряные часы, посмотрел на них, потом послушал.
— Остановились! А на ваших сколько-с? Колесов вынул золотые недорогие часы.
— Ровно десять.
— Так-с! А что намерены делать сегодня?
— Отдохну с полчасика, а потом куда-нибудь пройдусь, Москвой полюбуюсь.
— Доброе дело-с!
Коридорный скрылся, а Колесов, напившись чаю, оделся, запер дверь, ключ от номера взял с собой и пошел по Москве. Побывал в Кремле, проехался по интересовавшей его конке и, не зная Москвы, пообедал в каком-то скверном трактире на Сретенке, где содрали с него втридорога, а затем пешком отправился домой, спрашивая каждого дворника, как пройти на Дьяковку.
* * *
Трактир низшего разбора был переполнен посетителями. В отдельной комнатке, за стенкой которой гремел, свистя и пыхтя, как паровик, расстроенный оркестрион, сидели за столом две женщины; одной, по-видимому еврейке, на вид было лет за пятьдесят. Другая была еще молоденькая девушка, строгая блондинка, с роскошной косой и с карими, глубокими глазами — Гретхен, да и только. Но если попристальнее вглядеться в эту Гретхен, что-то недоброе просвечивало в ее глазах, и ее роскошная белизна лица с легким румянцем оказывалась искусственно наведенной. Обе были одеты безукоризненно. На руках молодой сверкали браслеты и кольца. На столе перед ними стояла полбутылка коньяку и сахар с лимоном.
— Да! Сенька все дело испортил своим дурацким кашлем! — говорила блондинка.
— Испортил? Как же?
— Да так: сидели мы во втором классе. Подходящего сюжету не было. Вдруг в Клину ввалился толстый-претолстый купчина, порядком выпивши. Сенька сел с ним рядом, тут я подошла. Толстяк был пьян и, как только сел, начал храпеть, отвалившись на стенку дивана. Сенька мне мигнул, мы поменялись местами, я села рядом с купчиной, а Сенька, чтоб скрыть работу от публики, заслонил купца и полез будто бы за вещами на полочку, а я тем временем в ширмоху за лопатошником…[9] В эту самую минуту Сенька и закашлялся. Мощи[10] проснулись, и не выгорело! Из-за дурацкого кашля напрасно вся работа пропала.
— Стоит с Сенькой ездить! То ли дело Лейба!
— Лейба? Толст очень, ожирел, да и работой нечист! На выставке и то попался из-за красненькой!
Блондинка замолчала, налила по рюмке коньяку, выпила и заговорила:
— Выручи, Марья Дмитриевна, сделай милость, дай рубликов пятьдесят, работы никакой, ехать в дорогу не с кем, с Сенькой поругалась, поляк сгорел.[11] Милька…
— Здесь работай!
— Работы никакой. Сашка номерной давеча мигал что-то из двери, когда мы ехали, — да напрасно, кажись!
— Не напрасно-с, Александра Кирилловна, дело есть!
— Сашка, легок на помине! — воскликнули обе.
— Как черт на овине, — раскланиваясь, проговорил знакомый уже нам коридорный, прислуживавший Колесову.
— У вас? — заговорила блондинка.
— У нас! Попотчуйте коньячком-то!
— Пей! — Еврейка налила ему рюмку, которую он и проглотил.
— Богатый?
— На катеньку есть.
— Мелочь! А впрочем, на голодный зуб и то годится.
— Так идет? — спросила еврейка.
— Так точно-с! — ответил Сашка. — Четвертную им, четвертную мне, четвертную хозяину и четвертную за хлопоты…
— За какие хлопоты? — полюбопытствовала еврейка.
— А когда за работу? — спросила Сашку блондинка, не отвечая на вопрос соседки.
— Сегодня, сиди здесь пока, а потом я забегу и скажу, что делать. Затем прощайте, скоро буду!
Сашка пожал руки обеим женщинам и ушел.
Колесов явился домой через полчаса после того, как коридорный Сашка возвратился из трактира. Он потребовал самовар, а за чаем Сашка предложил ему познакомиться с некоторой молодой особой, крайне интересной, на что тот согласился, и через самое короткое время известная читателю блондинка уже была в гостях у Колесова, которого она успела положительно очаровать. К двенадцати часам ночи Колесов, одурманенный пивом, настоянным на окурках сигар, так часто употребляемым в разных трущобах для приведения в бесчувствие жертв, лежал на кровати одетый, погрузясь в глубокий искусственный сон, навеянный дурманом…
— Барин, а барин! Вставать пора! Барин! Двенадцатый час!.. — кричал поутру коридорный, стуча в дверь номера, где спал Колесов. Но тот не откликался.
Колесов проснулся поздно.
* * *
«Посмотрим, который теперь час!» — подумал Колесов, ища в кармане жилета часы и не находя их…
«Не украла ли их вчерашняя гостья?» — мелькнуло у него в уме. Он инстинктивно схватился за бумажник, раскрыл его: денег не было ни копейки.
— Коридорный, коридорный! — закричал он, отворяя дверь.
— Самоварчик? Сию минуту, подаю-с! — ответил Сашка, являясь в номер Колесова.
— Обокрали! Слышишь! Обокрали меня! Деньги, часы… Что мне делать? Ведь это мое последнее достояние! — со слезами на глазах умолял Колесов.
— Кого обокрали, помилуйте?
— Меня, меня! бумажник, часы…
— Где-с?
— Здесь, ночью…
— Это гостья ваша, наверно. Никто и не видал, когда она ушла…
— Кто же она, пошлите за полицией, задержать ее! Ведь ты рекомендовал! — метался Колесов.
— Меня и не изволите мешать! Рекомендовал! Приведете там, да на служащих валить! Ишь ты, за полицией… Вы и номеров не извольте срамить!.. А лучше убирайтесь отсюда подобру-поздорову, пока целы, — дерзко ответил коридорный и хлопнул дверью…
II
В знакомом же нам трактире, только в черной половине его, сидел небритый, грязный субъект. Было семь часов вечера.
В это время в трактир вошел Колесов, с чемоданом в руке, и поместился за одним из соседних столиков.
«Ага, приезжий! Попросить разве на ночлег», — мелькнуло в голове субъекта. Он подошел к столу, который занял Колесов.
— Позвольте к вам на минутку присесть! — обратился он к Колесову.
— О, с удовольствием, рад буду! — ответил последний.
Подали чай, за которым Колесов рассказал субъекту свое горе, как его обокрали и как, наконец, попросили удалиться из номеров.
— Денег ни гроша, квартиры нет, — жаловался Колесов.
— Устроим, не беспокойтесь! Только деньжонок рубля три надо!
— Нет у меня. Чемодан бы заложить, да вещишки кой-какие там. Кольцо было материно, рублей сорок стоило, и то украли.
Через несколько времени стараниями субъекта чемодан был заложен за три рубля, и Колесов уже сидел в одном из трактиров на Грачевке, куда завел его субъект, показывавший различные московские трущобы.
— Ну что же, ведите меня спать! — упрашивал его Колесов.
— Спать? Какой там сон, пойдем еще погуляем. Водочки выпьем, закусим.
— Я не пью ничего, кроме пива, — да и пиво у вас какое-то гадкое.
— Спросим настоящего. Хочешь, с приятелями познакомлю, вон видишь, в углу за бутылкой сидят!
Колесов посмотрел, куда указывал ему его товарищ.
В углу, за столом, сидели три человека, одетые — двое в пальто, сильно поношенные, а третий в серую поддевку. Один, одетый в коричневое пальто, был гигантского роста. Он пил водку чайным стаканом и говорил что-то своим собеседникам.
— Кто это такие?
— Славные люди, промышленники. Посиди, а я к ним схожу, надо повидаться! — шепнул субъект и быстро подошел к столу, за которым сидели трое. С каждым из них он поздоровался за руку, как старый приятель, и начал что-то говорить им, наклонившись к столу, так тихо, что слова лишь изредка долетали до Колесова. Громче всех говорил гигант. Можно было расслышать у него: «еще не обсосан», «шкура теплая» и «шланбой». Во время разговора трое посмотрели на Колесова, но поодиночке каждый, будто не нарочно. Колесов сам не обращал внимания на них; он сидел, облокотившись одной рукой на стол, и безотчетно смотрел в пространство. Глаза его были полны слез. Он ничего не слышал, ничего не видел вокруг себя.
— Не вешай голову, не печаль хозяина! — вдруг раздался над ухом у него громовой бас, и чья-то тяжелая, как свинец, рука опустилась на него. Колесов встрепенулся. Подле него стоял гигант и смотрел ему в глаза.
