Глава 4
О бунтах мягких, добрых и бескровных
Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный…
А.С. Пушкин, «Капитанская дочка»Обратим внимание на вынесенные в эпиграф бессмертные строки Александра Сергеевича. За Последние двадцать лет их цитировали столько, что они уже стали народной поговоркой. И почему-то никому из тех, кто глубокомысленно повторяет эти строки, не приходит в голову вопрос: если русский бунт — бессмысленный и беспощадный, то бунт нерусский что — осмысленный и гуманный?
Вы вообще представляете себе хорошо продуманный и бескровный бунт?
Бунт, участники которого ласково улыбаются друг другу?
А.С. Пушкин сурово относится к бунту. Не нравится он ему. Отметим и это как особенность его собственного мировосприятия. И как часть мировоззрения россиян — мы ведь так нервно и с готовностью выслушали Пушкина и согласились: «Не приведи Бог…».
Не принимает наша душа бунта. Отметим это.
А чтобы сравнить «наши» бунты и бунты европейцев, посмотрим: а как в те же времена бунтовали в Европе?
Истоки
Стоит бросить взгляд, и выясняется: в Европе и правда бунтовали совсем не так, как у нас. Уже восстания рабов в Римской империи — нечто не очень понятное для России и куда более жестокое.
Широко известно восстание Спартака 73 (или 74)-71 годов до н. э. До 60 тысяч рабов участвовало в восстании, 40 тысяч из них погибли в сражениях и были истреблены победителями, 6 тысяч (!) рабов были распяты вдоль Аппиевой дороги и висели, пока их истлевшие и разложившиеся тела не попадали с крестов по частям.
В России известны восстания, сравнимые по масштабу с восстанием Спартака. До 40 тысяч человек вел за собой Степан Разин. До 60 тысяч было в армии Пугачева. Но большая часть из них дожила до конца восстания. Никогда ни Суворову, ни графу Панину не пришло бы в голову поставить вдоль Московской или Смоленской дороги 6 тысяч виселиц.
Собирая материал для своей «Истории пугачевского бунта», А.С. Пушкин и через 50 лет после казни Пугачева встречался со стариками, которые открыто рассказывали о своем участии в восстании. Римский историк не имел бы такой возможности.
III и IV века — это сплошное полыхание народных восстаний в Риме, в Сицилии, на Востоке. Общее число погибших историки называют разное. От «десятков тысяч» до «около миллиона».
Ив Византийской империи плебс восставал не раз и не два. Наверное, это были восстания осмысленные и гуманные… Во время одного из них — «мятежа Ника» (побеждай!) в 532 году только в Константинополе погибло, по разным данным, от 30 до 300 тысяч человек. Из них несколько десятков тысяч император Юстиниан заманил на стадион, и попавших в ловушку людей перерезали поголовно, как баранов.[19]
Тайяж
Римскую империю отравляло разделение на рабов и свободных. Европейский феодализм возникал из акта завоевания. Еще в XIX веке во Франции ученые всерьез спорили о «принципе германизма». Дворяне были для них германцами, которые завоевали романизированных галлов. Это после того, как уже несколько веков существовал единый французский народ!
А в VII–X, даже в XV веках основная масса населения, крестьяне, так вообще не воспринимались дворянами как дорогие сородичи. Знаменитый трубадур Бертран де Борн пел:
Любо видеть мне народГолодающим, раздетым,Страждущим, не обогретым.
В документах английской юриспруденции, когда создавался суд присяжных, есть и такая формула: «Судим тебя, как равные равного, советуясь между собой, как равные с равными».
Сказано замечательно. Только вот неплохо бы уточнить: формула появилась потому, что английские дворяне, даже избранные в мировые судьи, не хотели разбирать дел «простолюдинов». Брезговали сволочными делами мужичья. И пришлось избирать других мировых судей, из крестьян. Чтобы судили подобных себе «как равные равного».
Права феодального сеньора официально назывались «тайяж». «Слово не переводится на русский язык. Корень его образует множество слов, обозначающих понятия: строгать, пускать сок, обтачивать, надрезать. Гранить. Тесать камень… Понятно — тайяж человека возможен, когда он, человек, низведен до положения вещи».[20]
Дворяне обращались с народом как завоеватели в захваченном городе. Замордованные до потери чувства самосохранения мужики восставали, испытывая к ним буквально животную ненависть.
Жакерия
Жакериями назывались вообще всякие восстания крестьян, постоянно вспыхивавшие во время Столетней войны 1337–1453 годов. От пренебрежительной клички крестьянина Жака.
Среди этих восстаний выделяется Большая жакерия 1358 года.
После битвы при Пуатье французское войско позорно сдалось в плен англичанам. Англичане потребовали выкупа за многочисленных пленных. Дворяне — родственники пленных стали требовать все больше и больше платежей от в конец разоренных мужиков.
Французские дворяне пытались стрясти что-нибудь по возможности и с горожан… Дофин, то есть наследник престола, Карл, сын взятого в плен короля, потребовал от парижан денег на выкуп. Горожане во главе с Этьеном Марселем, главой городского самоуправления и богатым сукноделом восстали. Они выгнали наследника короля из Парижа, и двор обосновался по необходимости на севере Франции.
Говоря откровенно, войско «своего» дофина Карла вело себя ничем не лучше вражеского, английского. Даже хуже — дофин пытался выжать еще больше денег, чем англичане, — чтобы выкупить пленного отца.
Однажды крестьяне, наконец, не выдержали: остановили и разбили очередной королевский отряд, посланный грабить деревню. С невероятной скоростью вспыхнули восстания в Иль-де-Франсе, Пикардии, Нормандии, Фландрии. Стихийные восстания. Никто не возглавлял повстанцев. Крестьянский вождь Гильом Каль командовал только несколькими отрядами.
В конце концов, феодальное войско двинулось на Париж.
В решающий момент горожане отошли за городские стены, а городская верхушка стала юлить перед дворянами, уверяя в своей невиновности, пока, наконец, не нашелся предатель, убивший вожака горожан Этьена Марселя. Париж открыл королю городские ворота.
Обращаю внимание — расправа над горожанами состоялась по тем нравам очень умеренная. Так часто поступали с повстанцами этого рода ДО Большой жакерии, также будут поступать с ними и ПОСЛЕ: феодалы все же считали горожан если не равными себе, то людьми, достойными применения к ним хоть каких-то законов. С горожанами договаривались, горожан привлекали на свою сторону, горожан, по крайней мере, не резали, как баранов.
На крестьян же правила рыцарской войны не распространялись, по отношению к ним не действовали вообще никакие правила и ограничения.
Чудовищный разрыв в образе жизни, во внешности, в уровне доходов, образования, культуры между дворянством и простонародьем был продиктован отчасти и тем, что крестьяне и торговцы являлись, как правило, галлами, представителями покоренной нации, в то время как дворяне большей частью представляли франков. То есть германцев.
Отношения между хозяевами и арендаторами, собственниками и рабами, власть имущими и просто неимущими — это еще и отношения завоевателей и покоренных. Именно здесь кроются психологические корни феерической надменности французских дворян. Их неспособности принимать крестьян не то чтобы за равных (об этом не смели помыслить даже великие французские гуманисты XVIII века — Вольтер, Руссо, Дидро), — но и просто-таки за людей.
Даже если посмотреть поэзию трубадуров, поэтов того времени, которые в основном были людьми благородного происхождений, диву даешься, откуда у этих творческих людей такое невероятное классовое презрение, непонимание простонародья. Средневековые поэты относятся к крестьянам хуже, чем к животным.
Ответом на такое отношение была чудовищная, невероятная жестокость крестьян в ходе крестьянских войн по отношению к дворянству. Та жестокость, которой никогда не было не то чтобы на Руси, но даже в Германии.
Любопытно, что, даже проявляя чудовищное зверство — совершенно оправданное, надо сказать, — французские крестьяне традиционно уважительно относились к королю. Крестьянские отряды беспощадно расправлялись с дворянами, жгли замки и поголовно истребляли их обитателей без какого-либо снисхождения к полу и к возрасту, обрекая их на самую мучительную смерть, но на крестьянских знаменах при этом были нашиты королевские гербы.
