Третий полубог был высокорослым голубоглазым блондином с кукольной мордашкой. Очевидно, по молодости лет он решил, что этого набора вполне достаточно, дабы стать преуспевающим художником. Может, и не без основания. Он так долго рассказывал матери, над какими престижными проектами работал, что она даже полюбопытствовала:
- Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение?[47]
- Нет, — честно оскорбился голубоглазый, — я – дизайнер и портретов не пишу! Не моя специализация!
Эскизы афиши, которые он принес впоследствии, оказались откровенно непрофессиональными. Красавчик объяснял матери, что очень силен в концепции. И, глядя на его работы, чувствовалось: автор долго вынашивал какую–то идею, которая долго блуждала в лабиринтах его подсознания, выбилась из сил, зачахла и умерла задолго до созревания, а ее прах был взят за основу творения молодого гения.
Потом был амбициозный истерик из породы карликовых мужчин, кричавший громким голосом, что он не делает беспородных щенков! Почему–то маме сразу на ум пришел бравый солдат Швейк и его сомнительные достижения на поприще собаководства[48]. А еще она попросила папу поприсутствовать, когда будет принимать у карлика работу. Расчет оказался верным. Эскизы оказались гораздо хуже, чем «так себе», а, услышав отказ, пылкий карлик полез драться. С воплем «Это круто и породисто!» он рванулся в мамину сторону. Когда отец схватил его за шиворот, он беспорядочно молотил руками и ногами и орал: «Я протестую! Это не ваше дело! Я не с вами выясняю отношения!» Конечно, отец его выволок его на улицу и сдерживал натиск психопата, пока не подоспела охрана. После увиденного папа испугался за маму не на шутку, попросил по художественной части больше ничего не предпринимать и клятвенно обещал сам найти художника, профессионального и нормального. Этим восьмым чудом света и оказался Ванька. Его афиша и украсила мамашкину выставку.
На вернисаже Ванька появился с эффектной красоткой. Все просто офигели от вида стильной скуластой брюнетки и пожалели, что не пошли в дизайнеры. Я тоже не сводила с нее взгляда и мучительно решала в уме задачу. Девица вся была в родном Готье[49], а Готье свою одежду шьет на очень худых и высоких. Словом, если твоя фигура похожа на одинокую лапшу, то считай, попала в десятку. Макаронина для Готье окажется слишком толстой, а вермишелина – короткой. Мне страшно хотелось узнать: какой размер носит дизайнерская пассия? Эта мысль захватила меня целиком, так что на самого Ваньку я даже не обратила внимания. Вежливо познакомилась, любезно улыбнулась, сказала несколько незначащих фраз и погрузилась в свои мысли. Я даже и подумать не могла, что мужик, спутница которого так сногсшибательно смотрится в Готье, может обратить внимание на вчерашнюю школьницу. Ванька в тот вечер тоже ни о чем таком не помышлял, имел другие планы на жизнь, а потому влюбился в меня, бяку, очень некстати для себя. Поэтому, когда неделю спустя он возник на моем пути, я очень удивилась: незнакомый человек преграждает мне дорогу.
В свои двадцать девять на мои семнадцать Ванька казался мне жу–утко взрослым. Между прочим! Еще года два–три назад я была просто уверена, что на двадцатидевятилетнем рубеже жизнь кончается. Кому могут быть интересны старые тридцатилетние люди? Если только совсем ветхим сорокалетним. Честно говоря, Ванька подкупил меня своим взглядом на жизнь. Он много знал, а потому не испытывал пиетета. Это не было негативизмом юнца, который постоянно сводит счеты с миром в надежде показаться интереснее. Это не было скепсисом заумного дурака, который с желчностью начетчика отрицает все, что не складывается в дважды два – четыре. Ванька был спокоен и ироничен. Во время нашей первой «случайной» встречи мы стихийно проболтали с ним два часа. И мне страшно захотелось стать такой же, как он. Перенять его манеру. Настроить свои мозги таким же образом. Через два часа трепа я Ваньку уже обожала и приняла свое обожание за влюбленность. А мне всего–навсего хотелось его скопировать или сыграть в него. В американском кино эмоциональная нежная дева в аналогичных случаях рисует себе жженной пробкой усы, примеряет шляпу с галстуком и сует себе в трусики две пары носков.
Я не обнаружила влечения к мужской одежде, не захотела материться басом и шляться по шалманам. Благоговения к мужчинам вообще я тоже не испытала. Вероятно, если бы Ванька, по какому–то невероятному стечению обстоятельств, занялся бы обустройством моего мировосприятия, мне этого вполне хватило. Бы. И я даже не подумала бы залезать к нему в постель. Но, будучи в состоянии восторга, очень легко не понять своих желаний и заменить их общепринятыми. Каковое замещение со мной и произошло. Очевидно, желание трахнуть то, что восхищает, вовсе не мужская привилегия. Это, скорее, тот самый «вечно женственный» прикид, который мужчина ловко спер из чужого чемодана, объявил своей изначальной собственностью и постоянно цепляет на себя с неподдельным удовольствием трансвестита. Грустная история. Наш роман начался с явного несовпадения намерений: Ванька хотел меня, а я, как ни смешно, желала совершенствоваться. А еще мне льстило, что ради меня можно пренебречь взрослой шикарной брюнеткой в Готье. В семнадцать лет такие вещи кажутся важными. И закладывают железобетонный фундамент комплекса полноценности.
Это уже потом, когда на тебя уже наклеен ярлычок «Ангел во плоти. Только сухая чистка!», обнаруживаешь штампы и банальности в поведении героя своего романа. Странное дело: я не раз наблюдала, да и на себе пришлось испытать одну закономерность. Если мужик под тридцать испытывает душевный дискомфорт несколько месяцев кряду и ни в чем не находит себе утешения, то у него появляется опасная склонность принимать хорошеньких юных блондинок за «счастье, дарованное свыше». После чего страдалец с мазохистским удовольствием занимается самообманом – и довольно продолжительное время. Если блондинка эмоционально втягивается и дарует мученику чувство душевного комфорта, то в большинстве случаев ее бросают. Не станет же выздоровевший человек принимать лекарство, которое ему помогло во время болезни? Ну, а коли та же блондинка отвечает отказом, то на нее переносится обида на весь род человеческий. А затем ее ждет упоительная альтернатива: или долговременная осада, или нереализованное чувство любви–ненависти. Девушке с белокурым хаером придется отвечать перед несчастным за все несовершенство мирозданья. Впрочем, может выйти, что страдающий вовремя подсуетится и сублимирует свои комплексы: снимет фильм типа «Восьми женщин»[50] или что–нибудь вроде того.
Ваньку я могла бы обожать довольно долго. Но через три месяца после нашей первой встречи мне стукнуло восемнадцать лет, и моя половая зрелость была признана на государственном уровне. А Ванька сделал мне предложение выйти за него замуж. Тут–то я и поняла, что не влюблена ни капельки! Поняла, но сказать не решилась. Ванька легко и просто свел все к шутке, сказал, что признания из меня выбивать не намерен, и мы продолжили трепаться как ни в чем ни бывало.
- Ничего, — хохмил Ванька, — годика через два ты состаришься и сама попросишься за меня замуж.
Я его не разубеждала. Но встречаться мы стали реже.
Ванька мучительно переживал свою любовную неудачу. Он не изводил меня горестными монологами и бурными истериками, не провоцировал чувство вины. Но я ощущала, что ему тяжко. Просто расстаться навсегда нам было в лом, а дать друг другу то, что хотелось, мы не могли. Я не могла стать Ванькиной женой. Ванька не мог остаться мне другом. Время от времени мы встречались и вяло переругивались. Или выходили куда–нибудь «в народ». Ванька ерничал:
- У нас с тобой одна мечта на двоих. Ты исподтишка надеешься, что я кого–нибудь найду и забуду тебя. И я исподтишка надеюсь, что я кого–нибудь найду и забуду тебя. Но за это мы пить не будем.
Или пугал:
- Вот завершу окончательно свое падение, женюсь от безысходности на лярве в бигудях. Паршой покроюсь. А ты, Бяка, будешь ходить красная от стыда. Как вареный рак.
Время шло, а у Ваньки так никто и не появился. Я чувствовала себя виноватой и время от времени его утешала:
- Не переживай, есть надежда, что свою семьдесят пятую весну мы встретим вместе.
Правда, временами мне казалось, что Ваньке просто нравится так жить: открыл для себя в тридцать лет прелести мазохизма. Мои попытки с кем–нибудь его познакомить Ваня пресекал на корню. Впрочем, если бы ему захотелось, он сам нашел бы себе подружку.
Со временем эта безысходная ситуация стала восприниматься как данность. И я, и Ванька перестали рефлексировать по этому поводу.
- А еще, бывает, живут люди с грыжей. Носят бандажи, — подвел Ванька черту под этим вопросом.
Мы перестали быть любовниками, и стали скелетами в шкафах друг у друга. В конце концов, каждому взрослому человеку полагается иметь такие «вещички в гардеробе». Если вовремя не заполнишь вешала и полочки – всю жизнь проживешь пресно. А от этого портится характер и внешность. Потому–то каждой приличной женщине просто полагается иметь в своем активе пару–тройку разбитых сердец. Хотя ничего, кроме неудобства, этот лом в конечном итоге не приносит.
