– Товарищ Бурый, а, можа, договоримся?
– Насчёт чего?
– Одну квартерку я вам перепишу.
– Одной мало.
– Две перепишу. Вот те крест.
– Наверное, самые зачуханные отдашь? Такие убитые, что и не жалко.
– Самые лучшие отдам. Вот те крест.
– Не божись, кулачок. Комиссары этого не любят. Дурак ты, Пахомыч. Когда это большевики по частям брали? Никогда. Мы, красные командиры, всё отбираем. И лошадь, и подводу, и овощи, и фрукты. Фольгу, Пахомыч, и ту отберём. Кулакам здесь не место.
– Не отдам, – набычился дед, – пужай, не пужай – всё ядино не отдам.
– Что?! – взревел товарищ Бурый, – с Советской властью спорить!? Красному командиру перечить!? Пристрелю как собаку!
– Так ты командир или комиссар, – хитро прищурился раскулаченный дед.
– После того, как кулацкое отродье вроде тебя, взорвало товарища Серого, я занимаю два поста одновременно и приговоры выношу, как семечки лузгаю. А ты, я смотрю, осмелел, Пахомыч. Полюбуйся на своих пособников.
Андреич опять тряханул шокером начинающих приходить в себя крестьянских бычков.
– А третьего шока твоим наймитам не пережить.
– Это правнуки мои.
– Тем более. Спасай их, пока не поздно. У нас, коммунистов, слово с делом никогда не расходится.
Дедушка горько заплакал:
– Опять всё отобрали, голопузые. Зря корячилси, зря надрывалси. Двадцать восемь квартерок. Одна к одной. Ить, думал зажить на старости лет. Деткам задел оставить. Шаромыжники, голь перекатная.
– Выжига ты, дед, и нэпман. Короче, буржуй недорезанный. Не хнычь, у нас коммуняк не сердце, а камень. Пошли, что ли подводу смотреть.
Глава 14
Пахомыч сидел в продавленном кресле, угрюмо подперев кулаком подбородок. В свете лучины он напоминал Роденовского «Мыслителя», лишённого регистрации.
– А-а-а-а-а-а! – Пахомыч опять схватился за голову и застонал как от нестерпимой зубной боли, – сам жа отдал. Двадцать восемь квартерок. Одна к одной. Стервец Крылов забрал все купчие и пожёг в печке. А две подводы с картохой и другими корнеплодами пустил на общак, и три окрестных дома за пять минут всё растащили. Голодранцы, голь перекатная. А Крылов-то, не какой, не комиссар оказался, а пустельга с пугачом.
– А-а-а-а-а-а! – вновь завыл бывший домовладелец, – бес попутал. Как есть, без порток остался. Главное, всё жа было. Сам, своими руками всё отдал.
Запоздалый приступ жадности и злобы на самого себя, простофилю, опять с головой накрыл Пахомыча. Все его двадцать восемь квартерок смыло, точнее, сгорело в буржуйке, и остался он у разбитого корыта. Правда, одну квартиру он уже вернул, остатками самогона накачал Троекурова до положения риз и опять выправил купчую на его жилплощадь. А так и сидеть было бы негде. Не под кустом жа мыкаться. Филимоновцы лежали на полу рядком как поросята и храпели так, что с потолка осыпалась последняя штукатурка. Пахомыч, тёртый калач прекрасно понимал, что смута не будет вечной. Скоро снабжение Москвы наладится, и тогда за его корнеплоды больше шифоньера не выручишь.
– Вставайте, лежебоки. Поднимайтесь, лодыри, – дедуля принялся расталкивать мордатых внуков и правнуков.
Те неохотно поднимались, почёсывались и что-то обидное бурчали про дедушку. Впрочем, совсем тихо, рука у Пахомыча была тяжёленькая.
– Запрягайте лошадей и рысью в деревню. Возьмите всё, что есть съестного и сюда. Всё под чистую выгребайте и назад. Чтобы ни одной семечки не осталось.
– Деда, ты что? – всполошился самый молодой филимоновец Фролка, – им жа самим исть надо.
Пахомыч залепил оплеуху младшенькому, да так, что тот совершил кувырок назад по всем правилам спортивной гимнастики. Больше никто не усомнился в правильности решения главы рода Филимоновых.
Часть вторая
Глава 1
Колдун Ужакин уже в семь утра был на ногах. Дела его шли замечательно, от клиентуры не было отбоя, и он уже подумывал об открытии ещё одного кабинета. Да, судьба сыграла с ним добродушную шутку и вынесла на самую вершину потусторонних сил. А ведь смешно вспомнить, ещё год назад Кузьма Ужакин работал в вагоне-ресторане Москва – Владивосток. Работа была нервная и неблагодарная. Пьяные пассажиры, то лезли с поцелуями, то грозились начистить рыло за хронический недолив. Намаявшись за длительное путешествие через всю матушку Россию, Кузя, вернувшись домой, шёл в баню. Чтобы смыть эту въедливую, ржавую, железнодорожную пыль нужно было очень постараться. Двадцати шаек с водой и баклажки пива порой не хватало, и Ужакин бежал за добавкой, в смысле за пивом. Опять не хватало, и тогда скуповатый Кузьма брал водку, чтобы не бросать деньги на ветер. Запой длился ровно десять дней. Четыре дня Кузя отходил и опять уезжал в свой любимый Владик. Так и протекала героическая жизнь блюдоноса Ужакина. Не всем суждено идти в ногу с героями и жена Зина позорно дезертировала, прихватив дочку и двухкомнатную квартиру в Выхино. Кузя воссоединился с мамой. Материнское сердце отходчиво, но когда неизвестные люди, приведённые сыном с Казанского вокзала, умыкнули её любимую вазочку для варенья, терпение мадам Ужакиной лопнуло. Желание сэкономить у них было наследственным, и Кузьму отправили к известному колдуну в состоянии, близком к критическому. То есть звуки-то ему удавались, но со словами как-то не складывалось. Опять же на колдуна денег наскребли, а на выведение из запоя нет. В плотно набитом людьми помещении было очень душно, и Кузя быстро уснул. Его пару раз пытались разбудить, но потом оставили в покое. Пациент скатился на пол и безмятежно забылся пьяным сном без душевных мук и сновидений. Спал он так долго, что отчаявшаяся мадам Ужакина побрела домой, скорбя, о потраченных деньгах и неисправимом сыне. Кузьма же, находясь в засаде, подглядел несколько тщательно скрываемых чудес, но, пребывая в сумеречном состоянии сознания, не придал этому значения. Ужакин так бы и путешествовал через всю Россию или оказался списан на берег по причине белой горячки, но тут случилась Программа. Страна распрощалась с пьянством, и Кузьма был вынужден составить ей компанию. Дела в вагоне-ресторане пошли весьма кисло, пассажиры перестали лакать спиртное и разбрасываться чаевыми, так что, мешая чай с содой, Ужакин совсем было загрустил. Что-то его томило и тревожило, какая-то то ли мысль, то ли идея. Он никак не мог ухватить кончик ниточки, которая привела бы его к светлому будущему. Заглянув в одно купе на предмет уламывания симпатичной студентки, он увидел, как она греет пальцы, обхватив стакан чая. Молния сверкнула в мозгу Ужакина. Озарение свалилось как кирпич. Он вспомнил всё. Кузьма вышел на станции Тула из поезда, направляющегося во Владик и обратно к подносу не вернулся уже никогда. До Москвы он добирался на электричках, зная, чем будет заниматься. Прощай вагон-ресторан, прощайте капризные пассажиры и неуступчивые студентки. Скоро вы все услышите о Кузьме Ужакине.
До смуты Ужакин процветал, но и новая реальность давала ему место под солнцем. Колдуны и маги будут всегда. Если зрители хотят битву экстрасенсов – они её получат. Если страждущие «хочут» чудес, за чародеями не заржавеет. Рабочий день Ужакина строился так: сначала он уединялся с одной из своих многочисленных ассистенток. Магу нужно много энергии и где её взять как ни у молодых и красивых? Затем он садился к калориферу и грел руки. Смута внесла некоторые поправки в сложившийся ритуал, теперь он грел руки на буржуйке.
– Мне нужно снять порчу, – настаивала вошедшая тётка, – врачам я не доверяю. Они говорят непонятно, и от них карболкой пахнет. Вот раньше, бывало, Куприяниха зуб заговорит, и он не болит. Или как порчу снимала: раз, и месяц торговля идёт как по маслу. Я вообще-то рыбой торгую. Так вы кто: доктор или колдун?
– Колдун, – с готовностью подтверждал Ужакин.
– Докажите, – не верила тётка.
– Тебя звать Антониной. У тебя двое детей. Твой мужик пьёт по– чёрному. Злая соседка навела на тебя порчу. Если сглаз не снять, будешь хиреть, хиреть и через неделю ноги протянешь, – нахмурив брови, гундосил Кузя замогильным голосом.
– Всё правда, – ахала тётка.
– Я ви-и-и-ижу, я всё ви-и-ижу, – голосом Вия заходился Ужакин.
– Так, что же мы медлим? – упавшим голоском тараторила побледневшая тётка, – снимай скорее, батюшка, порчу.
Откуда ей было знать, что половину так называемой очереди составляли ассистентки Ужакина, выведывающие всю подноготную у соседок и предающие верховному чародею нужную информацию.
– Ох, девонька, – гнусил Кузьма, – удача, она как палка о двух концах. Одним концом гладит, другим в гроб загоняет. Ох, вижу крепенький сглаз. Ох, непросто снять его будет. Старались злые соседушки, воду мутили, Бога гневили, саван те ткали, добром попрекали. Ох, горюшко моё. Счастье твоё, что я тебе повстречался. Кто послабже бы попался, точно не сдюжил. Ох, маета, какой чижёлый сглаз.
– Спасай, батюшка. Мочи нет, такие муки терпеть.
