Наше положение продолжает быть очень трудным, потому что в сущности мы никому не можем доверять и должны опасаться, в конце концов, сближения между другими в ущерб нам. Горчаков прекрасно себя держит. Вот человек, который необыкновенно вырос за последнее время.
Во многом падение рубля было вызвано обострением отношений России с Францией. Речь далее идет о бароне Джемсе Ротшильде (1792—1868), главе банкирского дома Ротшильдов в Париже. Барон Александр Штиглиц был управляющим государственного банка в Петербурге.
Продолжая разговор предыдущего письма, Тютчев беспокоится за Горчакова. Если не выйдет его затея с конгрессом, великие державы вновь потребуют от России “соблюдения (парижских) трактатов и потребуют объяснений”. И в то же время поэт очень хвалит Горчакова.
* * *
, 13 ноября
Императрицу ожидают сегодня вечером в Царское Село. Анна должна известить меня телеграммой о своем приезде. Я должен был обедать у князя Горчакова, но вместо того обедаю с ним у вел. кн. Елены Павловны. Вчера вечером у графини Протасовой я испытал еще более меланхолии, чем скуки, — этим все сказано. — Теперь вот стихотворение, которое я вам посылаю только потому, что это наделало теперь много шума в Петербурге. Отгадайте, если можете, кто его автор. Оно было посвящено князю Суворову по следующему поводу. Надо сказать, что мы послали Муравьеву ко дню Св. Михаила позолоченный горельеф, изображающий его покровителя и при этом адрес с 80 подписями, в числе которых находятся имена: Блудовых, гр. Протасовой, ее сестры кн. Долгорукой и т. д., одним словом, все очень почтенные имена. А князь Суворов, который, несомненно, добрый, но нелепый человек, давно заявил себя ярым противником Михаила Муравьева и не пропускает случая его выбранить. И вот он объявил, что прекращает всякие сношения с теми лицами, которые уронили свое достоинство, подписав упомянутый адрес. Он, правда, постоянно отличается подобными выходками, но так как на этот раз затронут был общественный интерес несомненной важности, то эта выходка была замечена и вдохновила следующие рифмы:
Князю А. А. Суворову
12 ноября 1863 года
Гуманный внук воинственного деда,
Простите нам, наш симпатичный князь,
Что русского честим мы людоеда,
Мы, русские, Европы не спросясь!..
Как извинить пред вами эту смелость?
Как оправдать сочувствие к тому,
Кто отстоял и спас России целость,
Всем жертвуя народу своему;
Кто всю ответственность, весь труд и бремя
Взял на себя в отчаянной борьбе
И бедное, замученное племя,
Воздвигнув к жизни, вынес на себе?..
Кто, избранный для всех крамол мишенью,
Стал и стоит, спокоен, невредим,
На зло врагам, их лжи и оскорбленью,
На зло, увы! и пошлостям родным.
Так будь и нам позорною уликой
Письмо от нас, его друзей!
Но нам сдается, князь, ваш дед великий
Его скрепил бы подписью своей.
Наделавшее много шума в Петербурге стихотворение Тютчева обращено к внуку великого полководца А. В. Суворова князю Александру Аркадьевичу Суворову (1804—1882), генерал-адъютанту, Петербургскому военному генерал-губернатору с 1861 по 1863 год. Все остальное в письме поэт объясняет сам. Среди подписавших письмо статс-дама графиня Наталья Дмитриевна Протасова (урожд. кн. Голицына; 1803—1880), ее сестра статс-дама княгиня Екатерина Дмитриевна Долгорукая (урожд. кн. Голицына; 1801—1887) и др.
* * *
Петербург, 27 июля/8 августа
Сегодня день именин императрицы, состоится большой бал, даваемый государем в Петергофе, в котором я не буду принимать участия, как ты легко догадаешься. Я продолжаю видеть чаще всего князя Горчакова, и его общество более всего оживляет меня. Он теперь очень недоволен и находит облегчение, изливая мне свои обиды. Он особенно недоволен императрицей. По-видимому, она более не скрывает от него презрения, которое ей внушают наивно-смешные стороны этого доброго, умного человека, но, к сожалению, совершенно неспособного отдать себе отчет в том впечатлении, которое он производит на других — особенно на женщин, так как их и его тщеславие не могут примириться между собой. Я жду известий от Анны; косвенно я узнал, что она находится в Швальбахе в соседстве своей приятельницы m-me Ламбер, живущей в Шлагенбаде. Боже мой, Боже мой, почему я здесь, когда вы все там?.. Я так угнетен, что не делаю более никаких планов. Однако Горчаков обещает мне свою усердную помощь. Посмотрим...
Естественно, что моральная поддержка Тютчевым Горчакова продолжалась и в дальнейшем. Здесь два престарелых коллеги и приятеля легко находили общий язык. К тому же, вероятно, поэт преследовал и свои цели — он все еще не терял надежду получить курьерскую “дачу” за границу. Там его ожидала и дочь Анна со своей приятельницей графиней Елизаветой Егоровной Ламберт (урожд. гр. Канкрин; 1821—1881), там пока еще находилась и Эрнестина Федоровна... Но ни в какую командировку он уже не успеет... 4 августа 1864 года в Петербурге в возрасте всего лишь тридцати восьми лет умерла “последняя любовь” Тютчева Елена Александровна Денисьева. После ее смерти сиротами остались трое детей — четырнадцатилетняя Леночка Тютчева (ее, как и мать, все звали Лёлей), четырехлетний сын Федор и его брат, младенец Николай. Им поэт при крещении дал свою фамилию, только при этом они, как незаконнорожденные, были приписаны к мещанскому сословию города Петербурга. Вот откуда последует почти полуторагодовалый промежуток в письмах поэта к жене. Она, скорее всего, больше, чем все остальные, старалась забыть именно эти полтора года своей жизни…*
* * *
Москва, среда, 12 января 1866
Итак, свадьба Анны, эта свадьба, предмет столь долгих забот, стала наконец совершившимся фактом...
Как все, что представляется нашему уму несоразмерно значительным, будь то ожидание или позже воспоминание, занимает мало места в действительности! — Сегодня утром, в 9 часов, я отправился к Сушковым, где нашел всех уже на ногах и во всеоружии. Анна только что окончила свой туалет, и в волосах у нее уже была веточка флердоранжа, столь медлившего распуститься... Еще раз мне пришлось, как и всем отцам в подобных обстоятельствах — прошедшим, настоящим и будущим, держать в руках образ, стараясь с такой же убежденностью исполнить свою роль, как и в прошлом году. Затем я проводил Анну к моей бедной старой матери, которая удивила и тронула меня остатком жизненной силы, проявившейся в ней в ту минуту, когда она благословляла ее своим знаменитым образом Казанской Божией матери. Это была одна из последних вспышек лампады, которая скоро угаснет. Затем мы отправились в церковь: Анна в одной карете с моей сестрой, я — в другой следовал за ними, и остальные за нами, как полагается. Обедня началась тотчас по нашем приезде. В очень хорошенькой домовой церкви было не более двадцати человек. Было просто, прилично, сосредоточенно. Во время свадебной церемонии мысль моя постоянно переносилась от настоящей минуты к прошлогодним воспоминаниям... Когда возложили венцы на головы брачующихся, милейший Аксаков в своем огромном венце, надвинутом прямо на голову, смутно напомнил мне раскрашенные деревянные фигуры, изображающие императора Карла Великого. Он произнес установленные обрядом слова с большой убежденностью, — и я полагаю, или, вернее, уверен, что беспокойный дух Анны найдет наконец свою тихую пристань. По окончании церемонии, после того как иссяк перекрестный огонь поздравлений и объятий, все направились к Аксаковым, я — в карете Антуанетты, и по дороге мы не преминули обменяться меланхолическими думами о бедной Дарье.
Обильный и совершенно несвоевременный завтрак ожидал нас в семье Аксаковых, славных и добрейших людей, у которых, благодаря их литературной известности , все чувствуют себя, как в своей семье. Это я и сказал старушке, напомнив ей о ее покойном муже, которого очень недоставало на этом торжестве. Затем я попросил позволения уклониться от завтрака, ибо с утра испытывал весьма определенное и весьма неприятное ощущение нездоровья. Иван, только что вернувшийся, уверяет меня, что он с избытком заменил меня на этом завтраке.
Начинает смеркаться, и я вынужден кончить. Я ощущаю те же сумерки во всем моем существе, и все впечатления извне доходят до меня подобно звукам удаляющейся музыки. Хорошо или плохо, но я чувствую, что достаточно пожил, — равно как чувствую, что в минуту моего ухода ты будешь единственной живой реальностью, с которой мне придется распроститься.
Похоронив Денисьеву, которая своих детей оставила на руках престарелой тетки Анны Дмитриевны Денисьевой, поэт, совершенно убитый горем, полный раскаяния, на долгих полгода уехал за границу, не думая о службе, своей дальнейшей судьбе, судьбе близких. Зато они его не бросали. Рядом была жена, дочери... Там, на юге Европы, Тютчев написал свои как бы итоговые стихотворения, посвященные его Лёле: “Весь день она лежала в забытьи...”, “О, этот Юг! О, эта Ницца!” и “Как хорошо ты, о море ночное...”. Там же, в Ницце, 5 февраля 1865 года его младшая дочь Мария, к общему неудовольствию отца и матери, вышла замуж за флигель-адъютанта, капитана первого ранга Николая Алексеевича Бирилева (1829—1882), и вот теперь, год спустя, Тютчев выдавал замуж вторую дочь.
