* * *
Петербург, 18 июня 60
Жребий брошен: “Alea jacta est”, как говорили Юлий Цезарь и г-н Ламартин, с совершенно различными последствиями. Не знаю, что выйдет из моего решения. Я уезжаю послезавтра, и к тому же сухим путем, потому что один добрый человек предоставил мне свою коляску, находящуюся в Динабурге, куда меня берется доставить управление железных дорог. Третьего дня я обедал у Блудовых на Елагином в обществе князя и княгини Черкасских, Самарина и любезной М-mе Шеншиной, которая удивительно похорошела. У нее было что-то на голове, кажется, называемое фоншон, произведшее на меня впечатление. Вчера я простился со своим Комитетом, не без сожаления расставаясь с сослуживцами, которые так хорошо ко мне расположены. — Меня очень огорчило ужасное несчастье, поразившее бедного Полонского. Неделю тому назад он потерял свою хорошенькую молодую жену, умершую от последствий тифа, соединенного с выкидышем. Говорят, что он без ума от горя. Бедная милая женщина умерла в сущности только оттого, что не могла привыкнуть к климату. Ей не было двадцати лет. — Наконец вчера я опять увидел Жюли Строганову в ее летнем помещении, таком знакомом и неменяющемся. У нее был, между прочим, некий г-н Фурнье из французского посольства, который навел меня на грустные размышления по поводу все более усиливающегося ослабления моей памяти. Оказывается, что несколько лет тому назад М-r Фурнье и я часто и с удовольствием видались. Поэтому он встретил меня самым сердечным и приветливым образом, что мне было тем более приятно, что он умный и далеко не обыденный человек... И вот, сколько я ни роюсь в своих воспоминаниях, я не нахожу никаких следов его существования в моем прошлом. Не печально ли это?..
Большая разница в возрасте между Тютчевым и князем Владимиром Александровичем Черкасским (1824—1878) и его женой княгиней Екатериной Алексеевной (урожд. Васильчиковой; 1825—1888) не мешала им поддерживать дружеские отношения; также, впрочем, и с Юрием Федоровичем Самариным (1819—1876), которого поэт считал одним из умнейших своих знакомых. Елене Сергеевне Шеншиной, подруге своих дочерей, он всегда симпатизировал, посвятив ей даже стихотворение “Тебе, болящая в далекой стороне...”. С поэтом же Яковом Петровичем Полонским (1819—1898) Тютчева кроме давних дружеских теперь связывали и служебные отношения (он служил секретарем в Комитете иностранной цензуры). Как раз в 1860 году у Полонского умерла первая жена Елена Васильевна, и он очень скорбел о ней.
* * *
Баден-Баден, 1/13 сентября 60
Итак, я в Бадене, где наконец обрел солнце, настоящее яркое и почти горячее солнце. Перед тем как приехать сюда, я принужден был остановиться дня два в Гейдельберге из-за флюса... Там я встретил обоих братьев Аксаковых, один из которых, Константин, очень сильно болен. Бедный малый, которого я видел в последний раз в Москве накануне смерти его отца, представляет только тень самого себя, — он, который был Геркулесом по силе и энергии. По его словам, он страдает аневризмой сердца. Другой брат, Иван, только что вернулся из славянских земель, и его рассказы, особенно в настоящую минуту, представляют необыкновенный интерес. Эта встреча очень меня порадовала. — Только что я приехал сюда, как во время первой моей прогулки в Лихтенталь встретил карету, откуда послышались радостные женские возгласы, относящиеся ко мне. Это были вел. кн. Елена Павловна и М-llе Раден, которые узнали меня и принялись меня звать, так что мое представление Ее Императорскому Высочеству совершилось самым неожиданным и, даже смею сказать, самым лестным и сердечным образом. — Баден еще очень блестящ. Что же касается знакомых, то имя им — легион. Тут Титовы, у которых я провел вечер вчера, затем — Ташеры, Климент Росетти, г-жа Калерджи... так что пока у меня нет недостатка в обществе... Каким-то чудом оказалось, что единственное, в чем все доктора, с которыми я советовался, не расходятся — это в пользе для меня виноградного лечения. Но вопрос в том — где найти этот виноград. Здесь ранее трех недель не будет достаточно спелого, вследствие чего мне советуют просто отправиться в Швейцарию, на берега Женевского озера, где всегда можно найти хороший виноград, — и я, вероятно, так и сделаю.
Встреча Тютчевым братьев Аксаковых, Константина Сергеевича (1817—1860) и Ивана Сергеевича (1823—1886), была слишком уж грустной. Младший брат вывез старшего за границу лечить, но этого не получилось. Константин Сергеевич скончался через три месяца в Греции, на острове Зант. А Федор Иванович, которому так понравился младший брат, еще и предположить не мог, что это его будущий зять... Встреченная поэтом на этот раз великая княгиня Елена Павловна была в обществе подруги его дочери Дарьи баронессы Эдит Федоровны Роден. Клементий Осипович Россет (1810—1866), майор в отставке, брат А. О. Смирновой-Россет.
* * *
Петербург, 16 сентября 62
Я ездил на новгородские празднества. Меня побудило то, что я мог там жить даром благодаря одному доброму малому, чиновнику, сына которого я помог поместить в Министерство внутренних дел и который из признательности умолял меня остановиться в его квартире. Празднества были очень хороши, и на церемонии освящения памятника мне пришлось видеть все, как нельзя лучше. Единственное, чего недоставало этому торжеству для меня, как и для многих других, это благоговейного чувства к прошлому, которое одно только могло бы придать церемонии ее настоящее значение. Тысяча лет не смотрели на нас с высоты этого памятника, впрочем, очень удачного.
Наши души слишком оцепенели, и Бог знает, что нужно было бы для их пробуждения. Что касается меня, то я объявляю во всеуслышание, что примиряюсь с мыслью ничего не чувствовать. По крайней мере, так я не рискую быть принятым за фразера. Я могу действительно с успехом применить к себе слова Сиеса, который, когда его спросили: Что вы думаете? — ответил: Я не думаю .
Тютчев ездил на торжества в Новгород, где 8 сентября 1862 года праздновалось тысячелетие России и в честь этого был открыт памятник скульптора М. О. Микешина. В конце письма он приводит слова одного из умнейших политиков Франции, графа империи, члена Французской академии Эммануэля-Жозефа Сийеса (1748—1836).
* * *
Петербург, 19 мая 63
Опять не могу тебе сообщить ничего утешительного о самом себе. Мое выздоровление, если я вообще выздоравливаю, очень медленно и тяжело. Я все еще принужден носить бархатный сапог, потому что хотя боль значительно уменьшилась, однако не совсем исчезла и готова опять возобновиться. Вместе с тем я чувствую сильную слабость и озноб.
Надо сказать, что температура, которой мы наслаждаемся, замечательно способствует поддержанию и усилению всех телесных немощей. Только что шел снег!
Ежедневно дует северо-восточный ветер. Что за несчастие подобный климат! Я надеюсь, что вы не разделяете этой печальной участи.
Вчера Абамелеки нас покинули. Делянов тоже отсутствует в настоящую минуту, так что я теперь уподобляюсь мильтоновскому сатане — “царю пустых пространств”. Благодаря тому, что мои ноги все еще не в порядке, я вращаюсь в очень ограниченном круге общества.
Однако я был на днях у кузины Муравьевой, чтобы услышать от нее вести о ее муже. В городе распустили слух, будто при проезде через Динабург этот молодец велел расстрелять двух поляков. Вероятно, это басня. Но достоверно то, что, приехав в Вильну, Муравьев был принят восторженно нашими войсками, с ликованием — евреями и с унынием — поляками, особенно духовенством. Кузина рассказала мне очень характерный разговор, который ее муж имел с представителями последнего. Эти милые люди имели наивность изъявить претензию, чтобы, в случае совершения одним из них политического преступления, он был судим особым судом. Муравьев ответил им, что не видит никакого основания для подобного преимущества и что, в случае доказанной измены, священник будет повешен, как и всякий другой. Говорят, что это произвело на них сильное впечатление. Один из братьев Моль, выпущенный на свободу под залог по приказанию Валуева, был снова водворен в тюрьму по приказанию Муравьева. Становится все более очевидным, что продлению беспорядка способствовала до сих пор чрезмерная безнаказанность. На этот счет рассказывают прямо невероятные вещи, но все это слишком долго писать. Что же касается внешних дел, то здесь все ожидают какого-нибудь нового сообщения, более или менее нелепого или дерзкого. Я об этом узнаю что-нибудь сегодня, потому что должен обедать у Горчакова, если буду в силах. На днях лорд Нэпир сообщил князю новое неудовольствие лорда Джона Рёсселя по поводу каких-то зверств, якобы совершенных в Литве с одобрения русского правительства. Дело шло о литовском магнате, который навербовал шайку в тысячу дикарей , чтобы надругаться перед его глазами над всеми польскими женщинами и девушками, попадавшимися им под руку.
